Оклик

В далеком Ричмонде, в ином полушарии, лунатическому наитию гения открывается в этом мистическом углу-за-тридевять-средиземноморья, между Элладой, Сидоном и Птолемаис, как над глубочай шей впадиной Тускарро-рой, – пронизывающий атмосферу взрыв голосов многих тысяч ушедших друзей, родных и близких, вечно действующий вулкан в равнинах Элизиума.

Всего лишь восходящая долина ведет от этих равнин к месту Суда в Иерусалиме.

Здесь ли замереть, застигнутому окликом отца, матери, бабушки, близких и друзей, ушедших в те равнины? Движутся тени: тяжек в ночи гул их движения, и у всех – непредъявленный счет на растворившихся в вечности губах.

Книга вторая Возвращение в Эцион-Гевер

Дорожные записи путешествий в некоторые отдаленные места света – в реальности и в духе, в вечности и во сне – ученика воды проточной, подмастерья, отлученного от «ордена свободных каменщиков»

1

6 ИЮНЯ 1981. ПУСТЫНЯ СУР. СТРАНА НАББАТЕЯ. НОЧЬ МЕЖДУ КАДЕТОМ И БАРЕДОМ.

Солдатский ужин в лагере под Беер-Шевой: крутые яйца, манная каша, творог, чай. Отъезд утром на границу с Иорданией: охранная служба в Йотвате.

Имя это на миг вспыхивает в сознании древней стоянкой Моисея, ведущего народ в землю обетованную. При тусклом свете лампочки под пологом палатки долго вожу пальцем по карте.

Имена с карты муравьиными цепочками вползают в сон вместе с холодом пустыни и прикосновением авраамовых времен.

Еще только угадываемый широко раскинутым в даль пространством рассвет свежеет под веками облачной ветхостью едва уловимых сновидений, и неясно, сны ли это, всплывшие события родовой памяти, вековые видения, длящиеся под веками, спишь ли ты, бодрствуешь, пытаясь уловить такие знакомые, но тут же ускользающие образы, ощущая тошноту от их ветхости и недопроявленности, напрягая зрачки под веками, твердо зная, что ты уже видел это отчетливо и полно, и тошнота усиливается от этого ощущения пробуксовывания, дурного повторения, бессилия: так сквозь облака проплывает знакомая земля – об этом говорят ее контуры, но подробности скрыты, и ты силишься их увидеть, но все зря, а земля ускользает, как нечто досознательное, самое главное, которое уже никогда не вспомнишь, даже не ускользает, а погружается в темную пучину отошедших и внезапно вновь нахлынувших лет из горла скифских пространств, покинутых тобою четыре года назад, где синайские тропы, пески и скалы казались такой же легендой, как Атлантида и река Самбатион.

На рассвете – подъем бело-голубого флага. Подполковник, по виду совсем мальчишка, говорит перед строем о том, что ровно четырнадцать лет назад в этот день, 6 июня, началась Шестидневная вой на.

Укрепляем на джипах джериканы с водой, рюкзаки с сухим пай ком, винтовки М-16 – за спину.

Беер-Шева почти мгновенно отбрасывается назад. Пространство, вблизи сухого овечьего цвета, расступается вдаль стеклянно посверкивающим маревом, предвещающим сильную жару уже в ранние часы дня. В теле – невероятная легкость, то ли от того, что мало спал, то ли мало пил.

Чудится, едем по краю бескрайнего белесого провала, на донных террасах которого затаилась страна Наббатея, а еще глубже, в бездонном колодце времени, стоянки шумных человеческих скопищ, идущих вслед за пророком Моисеем.

Потусторонний ветер трогает висок.

Веяние.

Ощущение нереальности еще более обостряется ревом мотора и бензинной гарью.

Само движение кажется повествованием, идущим от человека к камню, от камня к песку, от песка обратно к человеку.

Проселочная дорога катится вниз по красноватым лессовым землям. Глазам больно смотреть на восток, хотя солнца в раннем слепящем мареве не видно.

Первобытная сладость кочевья.

Потерянная в каменных склепах цивилизации не-боязнь кочевника, сливающегося с бескрайним пространством, пробуждается в теле, уже испытывающем неудобства от жестких сидений и слепого жара. Кто-то чертыхается, кто-то не отрывает губ от фляги, кто-то расстегнул гимнастерку, распустив рыхлый живот.

На каких тысячелетних генетических петлях времени потеряли мы сухие и выносливые тела своих предков?

Пятнадцатый километр от Беер-Шевы. Как-то незаметно начинаются пески. Неумолимо ползучей оккупацией натекают со стороны повернувшегося на оси нашего движения далеко на северо-запад Средиземного моря. Одолеваем небольшие, песчаные заносы, хотя видно, что дорогу недавно расчищали.

Неказистая, проселочная, катится она нитью Ариадны между овечьими спинами холмов и на перепаде пространства в сто метров проваливается в колодец времени на пятнадцать столетий – в дни расцвета городов наббатейских под эгидой византийской, Восточноримской империи, которые уже на краю собственной гибели, но не прикладывают ухо к земле, чтобы услышать накапливающийся за дальними холмами гул арабского нашествия.

Вероятно, в те времена надо было обладать столь же тонким магическим слухом, сколь сей час тонким воображением, чтобы в этой безлюдной пустыне увидеть место, где не однажды совершался поворот мировой судьбы, а в неказистом клочке полевой дороги – обрывок древней дороги великих кочевий – Сур, по-арамейски – Орха д'халуца.

Это она впервые упоминается в самом начале времен, в шестнадцатой главе Бытия и рассказывается в ней о том, как служанка Агарь по наущению Сары понесла от Аврама и начала заноситься над бесплодной госпожой, за что Аврам выгнал ее, и Ангел Господень нашел ее у источника на дороге к Суру, предрек ей рождение Измаила, и назван тот источник, а точнее, колодец – "Беэр-лахай-рои". Он находится между Кадесом и Баредом. [53]

Баред и есть Халуца.

Внезапно в подслеповатом от пекла ватном пространстве, поперек нашего движения беззвучным миражем возникает асфальтовое шоссе: зеркально вспыхивает на солнце осколками асфальта и стеклами игрушечных автомобилей, бегущих в обе стороны. Видение не рассеивается. Лишь на миг исчезает за очередным песчаным гребнем, вновь возникает более крупно, но по-прежнему беззвучно, с какой – то видимой зрению надсадностью одолевая пространство, что мгновениями кажется, мы буксуем на месте, наворачивая на колеса косную ткань земли, край которой подбит зеркально-асфальтовой – стеклянной лентой, и лента пусть с трудом, но неуклонно подтягивается к нам.

53

Бытие, 16, 14. Беэр-лахай рои (иврит) – колодец (источник) Живого, видящего меня.

А за краем ее неизвестно что, – пропасть, море, провал в небо.

Все замолкли и неосознанно подтянулись.

У самой кромки шоссе пространство распечатывает свое безмолвие, и расколдованная автомашина на радостях проносится мимо нас с преувеличенным ревом.

Осторожно пересекаем шоссе, ведущее от "Перекрестка водочерпалок" на Газу, через Цеилим.

Возбужденные переживанием метаморфоз пустыни, все вдруг оживляются, закуривают, пьют, начинают говорить все сразу, даже как-то спав с лица, не обращая внимания на полузасыпанные развалины справа, подобные осевшим песчаным формам, какие лепят на берегу моря.

Снова мираж?

Это и есть Халуца.

Древний византийский город, выросший на скрещении кочевых дорог из какой – то захудалой египетской крепости, держащий ключи из Двуречья в Египет, из Аравии в Африку, со всего мира к заветной мечте всех пилигримов – горе Синай, соединяющей местные небо и землю, а затем внезапно разжавший кулак, выпустивший бразды власти и рассеявшийся в этих белесых пространствах и вправду, как фата-моргана.

Покрытый наплывом ползучих песков, погрузился в их глубь.

В дождливый год обнажаются обломы зданий, сколы мраморных кладбищенских плит, острые, как перелом кости. С километр тянутся эти пугающие скрытой личиной смерти, угрожающие воображению развалины.

Убитый на месте и наповал живой город, накрыт песчаным ковром невидимыми следователями-великанами, прибывшими на место преступления.

А за плечи трясет меня Сами Нардор, сидящий напротив, показывает оторванный палец на левой руке: потерял в Синайской кампании в пятьдесят шестом, и двигались они тогда в Египет именно этой дорогой. Усы Сами шевелятся во впадине между приплюснутым носом и ртом, рыхлый губошлеп Стамболи, сидящий справа, в гражданке налоговый инспектор, тоже участвовавший в операции "Кадеш", [54] пытается в чем-то возражать Нардору, а в моем сознании, как на оси миражей, смещающей вместе с пылью из-под колес джипов все пространство вправо, текут воспоминания пятьдесят шестого, поездка в иные времена и широты: собираюсь на геологическую практику в Сибирь, бабушкин голос, подпевающий мелодии из радиоприемника – «Держись, геолог, крепись, геолог» – слышен из соседней комнаты. У мамы на глазах слезы, – и все это сей час ощущается миражем, более далеким и ирреальным, чем страна Наббатея и начатая Англией, Францией и Израилем операция «Кадеш».

54

Операция «Кадеш» – так в Израиле называют синайскую войну 56 года между Англией, Францией, Израилем с одной стороны и Египтом с другой.