Окно напротив

Рядом, в кроватке с тонкими деревянными прутьями, лежал голенький ребенок. Мальчик. Его щеки раскраснелись от крика. Он беспрерывно сучил ножками и кричал, попеременно переходя то на визг, то на сипение. Видимо, мама давно не подходила к нему и не кормила.

Я наклонилась к кроватке. Малыш замер на секунду, посмотрел на меня своими большими голубыми глазками и вновь принялся заливаться слезами, широко открывая беззубый ротик и дергая всеми частями тела.

Маша, быстро оценив обстановку, убежала куда-то и вернулась через несколько секунд. Верхней одежды не было, рукава ее уже были закатаны до локтей. Я догадалась, что она бегала мыть руки, чтобы взять ребенка, и отошла назад. Она ловко обернула его тельце свежей пеленкой, висевшей на батарее, подхватила на руки и принялась ходить по комнате в надежде хоть ненадолго, но успокоить бедняжку.

Я сглотнула, пытаясь смочить пересохшее горло вязкой слюной, подошла к дивану и протянула руку ко лбу сестры. Ее кожа просто горела пламенем. Простыни и ночная рубаха были совершенно мокрыми. Все тело сотрясал озноб.

– Илья, найди телефон, срочно скорую. – Смоляков, наблюдавший эту картину из дверного проема, засуетился и тотчас убежал. Засунув сестре подмышку градусник, я покачала головой. – Почему ты не вызвала врача, Аня?

– Они бы забрали, - она покосилась в сторону ребенка и обессиленно уронила голову на подушку.

– Я позабочусь, не переживай.

– Чем ты кормишь ребенка? – спросила Мурзя, наклонившись к ней и немного понизив голос.

Малыш успокаивался и уже не кричал так истошно. Лишь временами всхлипывал, если подруга переставала качать его на руках. Глаза матери устремились на дитя с нежностью и какой-то необыкновенной, непонятной мне, тоской.

– Там смесь на кухне.

– Помочь? – предложила я.

– Мы справимся, - ответила Машка и ушла, оставив нас наедине.

Аня тяжело вздохнула и посмотрела мне в глаза.

– Хорошо, что ты вызвала врача.

– Удивляюсь, что ты сама не вызвала.

– Спасибо еще раз, что приехала.

Ей было трудно говорить. Я сложила руки на груди, опасаясь, что она захочет дотронуться до меня. Да, мне было ужасно жалко их обоих, и особенно ребенка, но я уже привыкла ожидать от нее скорее удара в спину, чем человеческого тепла.

– Боль в груди чувствуешь, когда вдыхаешь? Или выдыхаешь?

– Да, зяблик, чувствую. На… вдохе.

– Ты пила жаропонижающее?

– Да, уже не помогает. И одышка появилась. Ты ведь знаешь, что это значит.

– Что если это пневмония, то тебя вылечат. В стационаре.

– Я не могу лечь в больницу.

– Почему это?

– А с кем я оставлю Кольку?

– Ты так назвала сына?

– Да.

Я проверила, держится ли градусник, и подождала, пока она прокашляется.

– А отчество?

– Прости меня. – Она выдохнула и покачала головой.
– Я знаю, что вела себя, как последняя… В общем, просто извини. Иногда мои поступки не подчиняются логике. И мне трудно их объяснить хоть чем-то, кроме зависти.

– Что ты хочешь мне сказать?

Аня на секунду задумалась.

– Если ты об этом, то он не Серегин сын.

– Зачем ты тогда сказала ему, что он отец ребенка?

– Да я и не говорила. У меня была истерика. Мне было так больно и обидно. И одиноко. Я тогда просто посмеялась ему в лицо, сказала, чтобы он напряг извилины и вспомнил. Прости, но он убежал прежде, чем мне удалось объясниться. – Все это время она смотрела на мои руки, а теперь взглянула в глаза.
– Надеюсь, у вас все в порядке?

– В порядке? – Я чуть не упала со стула.
– Да ты издеваешься! Мы не виделись с того дня. Донских ушел на войну!

– Зачем?

– Затем, наверное, чтобы спрятаться от проблем. Или чтобы иметь возможность высылать своему ребенку деньги. Или чтобы погибнуть, защищая Родину. – Я всплеснула руками.
– Ему виднее. Мы не общались с того дня.

– Ого. – Она отвела взгляд в сторону.
– Прости, прости, прости меня…

– Бессмысленно просить прощения сейчас. Я могу даже сделать вид, что все забыла, но сердце, разбитое вдребезги, не способно самоисцелиться, словно по мановению волшебной палочки, от одного только слова «прости». Нужно гораздо больше. Больше сил, действий и времени. Порой даже время бессильно перед памятью.

– Мне очень жаль… Я слишком… заигралась.

Я чуть не задохнулась от возмущения. Это теперь так называется? Заигралась? Чем? Судьбами людей?!

– Если бы так легко можно было объяснить все твои поступки! Одним словом «заигралась»! – воскликнула я.

Аня закрыла лицо руками и принялась, сотрясаясь всем телом, кашлять. Долго и надрывно, словно хотела выплюнуть свои легкие. Закончив, она вытерла рот краем одеяла и снова посмотрела на меня. Раскаяние исчезло с ее лица, уступив место гневу.

– Я виновата, что полезла тогда к Сереге. Да. Но когда я сказала своему парню, что жду ребенка, тот меня просто вышвырнул. И мне было так больно. Больно, понимаешь? Хотелось отомстить всему миру, доказать, что любви не бывает. Хотелось сделать больно. Всем и себе.

– Ты полезла в постель к моему любимому, чтобы сделать больно? Кому? Себе? Да это звучит, как бред. Это же просто чистой воды эгоизм.

– Тебе легко говорить! Тебе же всегда доставалось все самое лучшее!