Октябрь: Однажды в октябре. Время собирать камни. Вся власть Советам!

Контр-адмирал Пилкин пожал плечами:

– А почему вы думаете, что бывший российский император будет с вами сотрудничать?

– А как им жить при новой власти – и одновременно отказываться эту власть признавать? Николай Александрович просто будет вынужден принять наши правила игры. Иначе никто не сможет гарантировать безопасность ему лично и членам его семьи. К тому же, как это было в нашей истории, все его венценосные родственники отказались принять бывшую царскую семью. Есть и еще один немаловажный фактор.

Все последние тринадцать лет царская чета живет в постоянном страхе потерять своего единственного и любимого сына. Один случайный порез, травма или, не дай бог, открытый перелом – и все, летальный исход неизбежен. После 1905 года именно этот фактор стал ключевым в российской политике, а совсем не поражение в Русско-японской войне. Оно только усилило ощущение безысходности и обреченности в царской семье. Представьте себе, ваш единственный сын – и четыре тысячи восемьсот дней и ночей, каждый из которых может стать последним по независящим от вас обстоятельствам. – Пилкина передернуло. – Мы можем помочь несчастному ребенку. Наши врачи хоть и не способны полностью излечить Алексея, но им под силу путем регулярных процедур сделать так, чтобы он мог жить жизнью почти обычного подростка.

В других странах подобные заболевания и купировать еще не умеют. Именно поэтому семья Романовых будет жить в Гатчине или в каком-либо другом месте неподалеку от Петрограда жизнью обычных обывателей. Ну почти обычных. Не больше, но и не меньше. Пока так, а потом поглядим, предложить ли Николаю Александровичу карьеру сельского учителя, или он способен на нечто большее.

– Понятно, Николай Викторович, – контр-адмирал Пилкин опустил голову. – Я, с вашего позволения, подумаю над услышанным.

– Подумайте, – кивнул подполковник Ильин. – А пока мы оставим вас с Михаилом Дмитриевичем. Поговорите с ним, мы не будем вам мешать.

Там же

Генерал-майор Михаил Дмитриевич Бонч-Бруевич и контр-адмирал Владимир Константинович Пилкин

– Еще дня два назад я посчитал бы все происходящее фантастикой, – задумчиво сказал генерал Бонч-Бруевич. – Но это не фантастика, а вполне реальный факт, в чем вы уже успели убедиться. Я очень многое понял за эти два дня.

– Михаил Дмитриевич, я понимаю вас, но и вы меня поймите, – сказал растерянно адмирал Пилкин, – сколько всего произошло за этот страшный год! Отречение царя – как я узнал сейчас, под угрозой насилия. Потом эти ужасные убийства офицеров, в феврале и в июле- августе. Полное разложение армии и флота. Этот фигляр Керенский и его ужасающее пустословие. Никто уже ни во что не верит. Как быть, как жить дальше…

– Владимир Константинович, – ответил Бонч-Бруевич, – у вас появилась вера и надежда на лучшее для России будущее. Тем более что выбора у нас, тех, кто считает себя патриотом России, просто нет…

– Вы так считаете, Михаил Дмитриевич? – осторожно спросил Пилкин.

– Да, именно так. И я постараюсь вам это объяснить. Вы, Владимир Константинович, мало знаете о планах наших так называемых союзников в отношении России. А мы, генштабисты, об этих планах наслышаны. Но, как говорится в Книге Экклезиста, «во многих знаниях многие печали».

Вот вы, Владимир Константинович, наверное, считаете, что в случае победы в этой злосчастной войне Россия получит Черноморские проливы. Но это не так. Вот, к примеру, высказывание британского посла в Париже лорда Берти. Датировано февралем 1915 года. «Здесь (в Париже) все больше возрастает подозрительность касательно намерений России в отношении Константинополя. Считают целесообразным, чтобы Англия и Франция (в этом вопросе Англия ставится вне Франции) заняли Константинополь раньше России, дабы московит не имел возможности совершенно самостоятельно решить вопрос о будущем этого города и проливов – Дарданелл и Босфора».

– Подлецы, – сквозь зубы процедил Пилкин, – обещали нам то, что втайне решили нам не отдавать. Действительно, нет подлее нации, чем эти бри- танцы…

– Но это еще не все, – сказал генерал, – готовится к подписанию документ, согласно которому представители Франции и Великобритании поделили юг России на сферы интересов и районы будущих операций британских и французских войск. В английскую сферу действий вошли Кавказ, казачьи области Дона и Кубани, Средняя Азия, а во французскую – Украина, Бессарабия и Крым. Лондон и Париж сошлись на том, что отныне будут рассматривать Россию не в качестве союзника по Антанте.

– А как же наши войска? – изумленно и растерянно спросил Пилкин. – Неужели они позволят это сделать?

– А они уже нас всерьез не берут, – с горечью сказал Бонч-Бруевич, – вот что говорит о нас французский генерал Табуи: «Россию в настоящее время можно сравнить с такими дезорганизованными странами, как Судан и Конго, где нескольких дисциплинированных европейских батальонов вполне достаточно для водворения порядка и прекращения анархии»…

Теперь-то вы понимаете, Владимир Константинович, почему я за большевиков? – спросил генерал Бонч-Бруевич. – Есть два пути – с ними, за могучую и независимую Советскую Россию, и второй – за колонию, где всем будут распоряжаться наши бывшие союзники, а мы, русские, будем низведены до положения китайских кули или индийских крестьян, снимающих шапку перед британскими «сагибами»…

– Да, Михаил Дмитриевич, огорошили вы меня, – тихо сказал адмирал Пилкин. – Действительно, надо сделать выбор. Или – или… Как русский адмирал, я не могу видеть свою Родину чьей-то колонией. Так что я с вами, Михаил Дмитриевич… Ну, и с большевиками, соответственно…

12 октября (29 сентября) 1917 года, около 22:00. Петроград, 10-я Рождественская улица, дом 17-а. Квартира Сергея Яковлевича Аллилуева

Капитан Александр Васильевич Тамбовцев

За нашими разговорами мы не заметили, как наступил вечер. Сталин, спохватившись, заторопился на 10-ю Рождественскую. В квартире Сергея Яковлевича Аллилуева его ждал не только хозяин, старый большевик и хороший знакомый по Кавказу, но и его дочка – шестнадцатилетняя гимназистка Наденька, с которой у Сталина был роман. В нашей истории через год они поженятся. В текущей истории, поглядев на то, как Иосиф Виссарионович увивается вокруг нашей Ирочки, я засомневался в этом.

Он пригласил нас в гости. Немного подумав, я согласился. Со мной туда отправились Ирина, которую Сталин пригласил персонально, и наш телохранитель сержант Игорь Кукушкин. Время было позднее, а Пески – так назывался район Рождественских улиц – по разгулу уголовной преступности не намного уступали знаменитой Лиговке.

По Суворовскому мы дошли до Большой Болотной улицы, два года назад переименованной в Скобелевскую. В наше время она называлась улицей Моисеенко. На углу Дегтярного переулка мы свернули на 10-ю Рождественскую. Миновав Мытнинскую улицу, я увидел знакомый мне дом.

– Иосиф Виссарионович, – сказал я, – а ведь я уже был в этом доме, в квартире Сергея Яковлевича. Там у нас музей. И обстановка сохранилась практически такая же, как сейчас.

– И я там был, – отозвался Игорь Кукушкин, – когда учился в школе. Нас водили туда на экскурсию. Очень интересно было посмотреть, как жили люди в начале века.