Окурки

– Ну? – спросил Андрианов, когда Томка проскользнула в купе и вновь погрузилась в мечтания, закрыв глаза. – Что-то наклевывается?

Она вынырнула из мечтательного забытья, глянула на него весело и твердо.

– Ваня, благослови: подцепила дурачка генерала. Берет меня с собой. Выходим с ним на следующей станции.

– С богом. – И радость в нем была, и ревность, и опасение. – Командировочное предписание отдай.

– Возьми.

Она судорожно как-то подергалась. Встала, глубоко вздох­нула, двигая мышцами живота. Притронулась к грудям.

– Прощайте, девки. Люська, не воруй без толку. А тебе, деревня, отдаю свою долю, бери мешок. Тебя же, Иван, долго помнить буду.

А еще через две станции пропала Люська, пошла в туалет и больше не показалась, Андрианов хотел было поискать ее в поезде, но передумал: Люськина пилотка на столике, одеяльце ее на полке. Время шло, а Люська не появлялась. Андрианов разорвал предписание, теперь нет уже сопровождавших его медсестер, теперь он сам по себе, офицер, направляющийся в госпиталь с целью переосвиде­тельствования, выписка из медицинской книжки в кармане, на удостоверении личности поставлены печати, настоящие, к ним Калинниченко не прикладывал свои золотые руки.

Так Люська и не вернулась. В соседнем купе Андрианов попросил лист бумаги и написал на нем: «Товарищи офице­ры, солдаты и сержанты! Отнеситесь бережно к нашей героической медсестре Вареньке, которая едет рожать. Для нее и ребенка мы собрали продукты. С фронтовым приветом! Воины Энской дивизии».

– Вот тебе и пропуск, – дал он бумагу Варваре. – До деревни от станции далеко?

– Да почти рядом… Не подвезет кто – ножками дотопаю. Если вдруг ребеночка рожу, назову его Ваней. Спасибо вам, товарищ капитан, за все.

Попрощались. Она легко спрыгнула на землю, Андриа­нов подал ей мешки. Поезд тронулся. В купе хозяйничали два угрюмых майора, почесывались, позевывали, у них была водка и хлеб, Чтоб не прихватить вшей, Андрианов ушел в другое купе, потом заглянул в соседний вагон, хотелось в последний раз глянуть на Люську: в ее красоте было что-то заманивающее и пугающее, на нее всегда тянуло смотреть, чтоб отворачиваться.

Всю ночь простоял он у окна, смотря в бесконечную ночь и думая о майоре Висхоне, хвором человечке. Битый и перебитый, иссеченный войнами, он не умел жить без наката бревен над головой, без свиста металла, он порой уходил из жизни на полчаса, на минуты, забывал обо всем. Когда приходивший арестовать его Сундин ушел, зажимая в кулаке лимонку, майор дожевал мясо и спросил у Калин­ниченко: «А что случилось?» И тот вздохнул: «Плохой человек приходил, Вася…» Только что видел и слышал, а забыл. Как и о столовой. И уж не знал, что потянул за собой вереницу людей, оказавшихся фальшивомонетчиками, во­рами, проститутками, бунтовщиками, предателями, убий­цами, но раз они есть, то не такими ли были они до Висхоня, и не значит ли это, что весь жизненный смак – от Висхоня, разрушителя искусственных миров?

В Саратове дождило, в киоске у парка продавали пиво, Андрианов выстоял очередь; а потом обнаружил, что денег у него нет. А были, рублей пятьсот. Он отодвинулся от оконца с кружками, отрицательно помотал головой, когда кто-то вызвался заплатить за него, и горестно вздохнул: Люська, ах Люська!

Как восемь лет назад выпущенный из Крестов, он был налегке, даже кусочка мыла не завалялось в кармане. Но ноги шли бодро, руки в такт шагам отмахивались резво, во всем теле – то набухание чувств, которое сулит радость на весь день. Комиссия, он вспомнил, собиралась раз в неделю, иногда и чаще, в зависимости от того, как на фронте шли дела. Сейчас разгар контрнаступления, потери громадные, офицеры нужны позарез, уже через несколько суток он получит направление в свою часть и еще до фронта повидает здесь, в Саратове, Калинниченко и Висхоня.

В приемном отделении кричал раненый, требуя врача и отпихивая унимавших его санитаров. Дебелая баба в синем халате вдруг заорала на него, и раненый позволил завалить себя на носилки. Унесли его. Дежурного врача отвлекали телефоны, очередь к нему не укорачивалась. Наконец Анд­рианов показал ему свои документы. Изучив их, врач озабоченно сказал, не поднимая глаз, что комиссия перегру­жена, палаты тоже, в коридорах спотыкаются о больных, но так или иначе дообследоваться надо, анализы опять же, а пока – предварительный осмотр, во-он в той комнате, пройдите туда…

Иван Федорович вошел в комнату, где никого не было. Потом заглянул дежурный врач: «Раздевайтесь, раздевай­тесь же…» Он снял гимнастерку, приподнял было нательную. рубаху – и на него набросились молодцы-санитары, заломи­ли назад руки и подсечкой бросили на пол. «Попался, гад!»

Привезли его в Посконцы, на курсы, посадили на гауп­твахту, допросы шли круглосуточно. Впервые Андрианов услышал змеиношипящее слово СМЕРШ – уже три месяца так называлась военная контрразведка, и всеми следовате­лями в Посконцах командовал московский полковник из ГУКРа, главного управления контрразведки. Человек двад­цать было в той особой группе, что навалилась на Андриа­нова. Расследовался военно-фашистский заговор на курсах младших лейтенантов и деятельность преступного формиро­вания на базе окопавшихся агентов абвера – лже-майора Висхоня и лже-старшего лейтенанта Калинниченко. Попут­но разрабатывались и другие версии, не вмещавшиеся в границах здравого смысла. «Немецкий десант»можно, ко­нечно, объяснить недоразумением и плодом разгулявшихся слухов, но уж «покушение на товарища Сталина» попахи­вало идиотизмом. Семь дознавателей из разных дивизий привез в Посконцы заместитель военного прокурора бывше­го округа, они и помахали перед носом Андрианова ворохом телефонограмм. Доносы и жалобы, отправленные в штаб округа, дальше узла связи не пошли, их посчитали наме­ренной дезинформацией, и только известия о якобы вы­саженном десанте образумили смерш Степного фронта, погнали его в Посконцы.

Вновь Иван Федорович оказался втянутым в кипение и бурление мира, сочиненного папками следственного дела. Бесполезно, понимал он, говорить правду, потому что сле­дователи знали, как должен отвечать подследственный. Ни свидетелей, ни подозреваемых поблизости нет, предположил Андрианов, и не будет. Первая и Вторая роты пропали бесследно, так и не добравшись до передовых позиций. Третья таинственно сгинула, проследили ее путь от станции до станции, нашли подполковника из 293-й дивизии, а дальше – глухой мрак неведения. Оповестили все фронты западного направления, ходили по палатам всех госпиталей, но ни Висхоня, ни Калинниченко найти не удавалось. Андрианову показывали альбомы с бандитскими мордами, он отрицательно качал головой: нет, не видел, не встречал, не похож. Калинниченко? Да как-то столкнулись, погово­рили о том о сем. Висхонь? А как же, три раза виделись, в кабинете Фалина – раз, перед зданием штаба, когда полко­вой комиссар приказал Висхоню навести порядок в столо­вой – это два, и у правления колхоза как-то – три.

Врать Андрианову помогали Посконцы, колхозники от­казывались что-либо вспоминать, а то, что говорили, не соответствовало следовательским версиям. Ни о каких трех женщинах и ни о какой парикмахерской они не слышали. А Лукерья, разрушая воздушные замки военюристов, упор­но твердила о родственных связях с майором-диверсантом. Об особисте Андрианова не спрашивали, как и о курсанте Николюкине, скользкую тему самоубийств следователи све­ли к невнятному упоминанию о «развале воинской дис­циплины». «Немецкий десант» тоже похерили, все штабы огрызнулись, когда их стали опрашивать. Управление войск охраны тыла не хотело признаваться, что под носом его блуждал немецкий батальон. Поэтому все накопленные след­ствием эпизоды сузили, обкарнали и превратили в случайный обстрел курсов необученным минометным расчетом.

Но какую-то роль самому миномету они отводили, что-то вокруг него накручивали, под кого-то копали, и однажды Андрианову был предъявлен якобы найденный 82-миллиметровый миномет.

– Узнаешь?… Тот самый, что числился у тебя на складе. Который ты выдал курсантам.

Миномет был новеньким, из партии, которая только что начинала поступать на вооружение. Отлученный от артил­лерийского дела, Андрианов ревниво посматривал на новую, без его участия принимаемую технику, и когда бывал на станции, щупал новинки, расспрашивал. При одном взгляде на этот миномет он понял: нет, такого он раньше не видел. Ствол шершавый, чистовая обработка наружной поверхно­сти отсутствует, миномет, для убыстрения выпуска, изготовлен по упрощенной технологии, что пошло ему на пользу: ранее гладкий ствол соскальзывал с плеча.

– Нет, такого на складе не было. И выдавать его я не мог.

Военюристы поорали на Андрианова, но от дурацкой затеи не отказались, и чем закончилось «минометное дело» тот так и не узнал.

Полковник из ГУКРа, редко бывавший на допросах, вдруг включился в них, заинтересованный показаниями официанток. Спросил, что это за история со стеною в столовой. Вольнонаемные посконские бабы наговорили пол­ковнику о страстях, возникших вокруг снесенной перего­родки, деревенским умом своим связав новые порядки в столовой со слухами о заговоре против товарища Сталина, о немецких шпионах, якобы проникших на курсы. Более точные сведения могла бы дать Тося, но и она исчезла, последний раз видели ее на станции, цеплявшейся к какому-то эшелону, и куда ушел эшелон, к фронту или в глубокий сибирский тыл, никто не знал.