Олегархат им. тов. Сталина

Но при производстве щелочи получалось и очень много особо никому не нужной соляной кислоты — и вот ее Светлана Владимировна предложила использовать для повышения плодородия полей. Правда, поначалу ее предложение высмеяли как корейские специалисты (тихонько высмеяли, без ругани в прессе), так и специалисты советские (эти с удовольствием ее «клеймили» в разных агрономических изданиях), но оказалось-то, что она была права, а специалисты ошибались. В Корее этих специалистов после этого высмеял уже лично товарищ Ким, и высмеял тоже… без огласки, в личной беседе. А вот в СССР таких «специалистов» не просто высмеяли публично, но и провели среди них серьезную воспитательную работу. Воспитательной работой руководила лично товарищ Суворина, и Олег Николаевич с усмешкой подумал, что в результате этой работы скоро будут достигнуты выдающиеся результаты в области выращивания ананасов в Магаданской области… или не ананасов, но какой-то положительный для страны результат точно будет получен.

А простые корейские рабочие (под руководством корейских инженеров) со стапелей новенькой верфи в Хэджу уже спустили на воду восьмую «сенокосилку»: небольшой, метров под пятьдесят кораблик, который с помощью именно косилки (правда подводной) косил и поднимал на поверхность водоросли, которыми было покрыто все дно желтого моря. Косилка косила и поднимала тонн по сто водорослей в час, а затем эти водоросли отвозились на небольших самоходных баржах на берег, там слегка промывались в пресной воде и в больших бетонных бункерах несколько дней выдерживались, залитые как раз десятипроцентной соляной кислотой. То есть почти что желудочным соком — и из водорослей получалось нечто, напоминающее результат переваривания чего угодно животными. Сильно напоминающее, разве что не воняло столь же гадостно — а вот в огородах это «нечто» давало прибавку урожая даже большую, чем «естественный продукт переваривания». К тому же — уже по мнению настоящих корейских агрономов — эту прибавку «нечто» обеспечивало минимум года на три после его внесения в землю, так что «косилкам» и вывозящим на берег «урожай водорослей» баржам топливо подавалось бесперебойно. А по планам вроде бы уже в следующем году число косилок в море должно было вырасти минимум до сотни, так что Олег Николаевич еще и строительство нового топливного завода курировал. И хорошо, что он в свое время неплохо немецкий язык выучил: новый завод опять строили немцы из ФРГ (уже напрямую в ФРГ и нанятые), а без знания-то языка как их обложить-то, если у них что-то опять срывается? И как срочно что-то необходимое прямо в Германии и заказать? То есть что заказать — немцы все же сами сообщали, а вот согласовывать цены и сроки поставки оборудования приходилось уже самому Олегу Николаевичу.

А еще знание иностранного языка (правда, уже не немецкого) помогло ему еще заметно улучшить ситуацию с продовольствием. Пока лишь в перспективе, но в перспективе самой ближайшей: через старшего своего сына он смог пригласить (очень кривым путем, через Европу и Советский Союз) «в гости» перуанского промышленника средней руки, привлеченного крайне низкой ценой на строящиеся в Корее кораблики. И тот согласился организовать в Перу «небольшую рыболовецкую компанию», для которой сейчас в Хэджу срочно строилось два десятка небольших морозильных траулеров. Оплачивать которые перуанскому «дону Педро» выловленной возле собственных берегов мелкой рыбешкой, которую в Корею будут перевозить заказанные уже в ГДР океанские рефрижераторы на десять тысяч тонн замороженного груза. И строящиеся уже в Нампо три «контейнеровоза»: на вагоностроительном заводе уже начали изготавливать контейнеры со встроенными морозильными машинами, а для того, чтобы эти морозильники работали в пути, на контейнеровозах предусматривались кабельные системы, позволяющие любой контейнер подключать к бортовой электростанции. Правда, по поводу этих контейнеровозов у Олега Николаевича имелись существенные разногласия с руководством Кореи: он для них заказал финские дизели, а сами корейцы хотели строить все же угольные пароходы. Но после довольно долгих споров «здравый смысл победил»: эти суда все же строились под конкретную линию, а в Перу угольных баз просто уже не было, так что выбор был прост: либо таскать с собой уголь в оба конца (и на груз уже просто места не оставалось), или же закупать недешевый мазут. Именно закупать: из угля его делать трудно и бессмысленно, а заливать в танки дизельное топливо куда как более расточительно. Правда, были еще и другие варианты, но их пока всерьез рассматривать и смысла не было…

Чтобы все это заработало, пришлось еще три заводика выстроить: завод по производству судовых морозильников для контейнеров и отдельный заводик по производству фреона. А для того, чтобы последний сырьем обеспечить, дополнительно пришлось выстроить и запустить и завод по изготовлению метана из угля. Можно было, конечно, и в СССР фреон закупать, но тут у же против этого встала идеология: та самая чучхе. Но на сроки всего проекта это не повлияло, а если товарищ Ким готов еще больше кредитов набрать… у него уже было, чем за эти кредиты рассчитываться.

А для легализации «перуанской рыбной программы» Олегу Николаевичу тоже пришлось очень сильно потрудиться и даже дважды в Хельсинки слетать. Потому что в Перу по закону было запрещено торговать с СССР и уж тем более с Северной Кореей — а вот с Финляндией торговать было можно. А в Финляндии к СССР относились с определенным уважением — и товарищ Архипов там зарегистрировал принадлежащую лично ему, как советскому гражданину, торговую компанию, которая по уставу имела право «приобретать, продавать и сдавать в аренду транспортные средства и узлы и детали, необходимые для их обслуживания». Собственно, двигатели для контейнеровозов эта «частная компания» и закупила, а перуанец у этой же компании просто «арендовал» траулеры (и некоторые другие суда, а также оборудование для рыбоперерабатывающих заводиков) и мороженую рыбу тоже отправлял «финнам». А почему у перуанских берегов болтаются траулеры под финским флагом и на кой хрен финны закупают кильку в Перу (и тем более, куда они ее на своих судах везут) — это вообще никого не интересовало…

Еще Олегу Николаевичу приходилось очень внимательно наблюдать за строительством АЭС в Корее: он неплохо знал, как корейцы умеют вкалывать на «национальных» стройках и ему их приходилось просто «тормозить изо всех сил»: ведь любому корейскому рабочему ясно, что если бетон уже застыл настолько, что по нему можно пройти пешком, следов не оставив, то он именно застыл и можно (и даже нужно) срочно продолжать работу дальше. А вот у строителей из спецстроя Средмаша мнение было несколько иное — но они-то корейским не владели! Сам Олег Николаевич им тоже владел крайне слабо, однако приставленной к нему в качестве «личной помощницы» Ри Минчжон с корейским проблем точно не было. И с русским не было, но для нее товарищ Архипов был начальником, а инженеры из Средмаша — «какими-то русскими», причем гражданскими, так что корейцам она транслировала исключительно указания Олега Николаевича. Минджон все же сообщили, что товарищ Архипов вообще-то начальник Управления советского КГБ, так что его указания она исполняла безропотно, а вот указания гражданских… В Корее была очень четко построена командная иерархия, и майор Госбезопасности даже приказы армейских генералов имел право игнорировать, и это создавало Олегу Николаевичу дополнительные трудности в работе. Но любая работа состоит из трудностей, так что он просто делал свое дело — и делал его хорошо.

Вся свистопляска вокруг Китая, для которого в качестве примера того, как хорошо с Советским Союзом молча и вежливо сотрудничать, была выбрана Словакия, меня прилично утомила и сильно отвлекала от простых житейских забот. Так что даже сообразить, что из Кореи я вернулась не одна, мне удалось только ближе к концу июня. Что, впрочем, ни меня, ни Сергея ни капли не расстроило, просто пришлось работой заниматься по существенно уплотненному графику. Хотя… все же я, наверное, очень хороший руководитель: новый полупроводниковый завод заработал точно в срок. И на этом заводе уже поставили сборочные автоматы для светодиодов, так что буквально с первых дней работы он начал производить по сто тысяч ламп в сутки. И там как раз лампы делались не только «бытовые», завод делал лампы и для транспорта, причем таких ламп производилось почти два десятка типов. Пока сборка именно самих ламп велась вручную, но по планам уже к началу следующего года и эту часть работ должны автоматизировать. А пока завод заметно увеличил поставки за океан, что давало возможность очень много всякого полезного за границей закупать. В том числе и в самой Заокеании — в которой тоже кое-что интересное происходило. То есть не для меня интересное, а вообще — а я, постаравшись до конца сентября подготовить планы по всем подведомственным министерствам, со спокойной душой отправилась на заслуженный отдых. И отдыхала аж до пятого ноября… то есть до первого вторника после первого понедельника ноября месяца високосного года…

Глава 24

Елизавета родилась в одиннадцать вечера пятого ноября, и я начала понимать, почему женщины — по крайней мере у нас в стране — в половине случаев после рождения третьего ребенка достаточно быстро и на четвертого решаются: с каждым разом рожать становится легче. Настолько легче, что я почти сразу после родов сама позвонила Сереже и поздравила его с новой дочкой. О том, что у нас будет именно дочка, мы еще в сентябре узнали: в СССР начали выпускать ультразвуковые сенсоры еще летом, примерно через полгода после того, как я в журнале прочитала, что в Англии врачи для таких целей используют ультразвуковые приборы, предназначенные для поиска дефектов сварки при постройке судов. Для советской медицины, понятное дело, разработали вариант, несколько отличающийся от установок, используемых на верфях — благо опыта в разработке подобного оборудования в стране хватало. И особенно его хватало в Средмаше. Потому что обнаружить дефект сварного шва в корпусе атомного реактора куда как важнее, чем на какой-то кораблике — а чтобы такой дефект найти гарантированно, разработкой приборов занимался целый институт в КПТ. Небольшой, но народ там подобрался очень профессиональный, и для акушеров они все сделали быстро и качественно — что позволило нам с Сережей очень не спеша и вдумчиво подойти к вопросу выбора имени дочке. И неспешность вместе с вдумчивостью помогла выяснить, что среди многочисленного Сережкиного семейства Лиз не было (если не считать одну мать и одну бабку мужей Сережиных сестер — и мы решили, что их считать не будем).

И поздравлять меня с дочерью народ начал уже ближе в обеду шестого, а первой (опять-таки, если нашу семью не считать) меня поздравила Лена. И похоже, именно с дочерью она меня поздравила и последней: все остальные «поздравляльщики» почему-то первым делом интересовались тем, в курсе ли я, чем закончился «первый вторник после первого понедельника». Я еще порадовалась тому, что новости в СССР поступать стали уже ближе к обеду и в газетах их на первой полосе публиковать не стали, так что мне удалось все же убедить Пантелеймона Кондратьевича в том, что этого вообще делать не надо, а на первые полосы поместить информацию «куда как более важную», причем важную для всего советского народа.

Убеждать было просто: у меня в палате телефон стоял рядом с кроватью, причем не просто телефон, а специальный «медицинский». Который от любого другого отличался, правда, лишь белым корпусом и «герметичной» клавиатурой, благодаря которой аппарат можно было мыть даже спиртовыми растворами. А вообще-то таких «кнопочных» телефонов в стране становилось все больше, а аппараты с дисками просто перестали выпускаться: все же дисковый номеронабиратель — устройство дорогое, а простенькая клавиатура с тремя микросхемами вообще почти ничего не стоила. В том числе и потому, что такие клавиатуры уже собирали на заводах не люди, а роботы.

Хотя справедливости ради нужно сказать, что мой «прикроватный» телефон все же не являлся изделием ширпотреба и именно стоял он рядом с кроватью потому, что представлял собой ящик весом около десяти килограммов, в который был вмонтирован и блок сквозного шифрования акустических сигналов. Таких вообще в стране было несколько сотен всего, а в «медицинском» исполнении вообще их изготовили пару штук. Впрочем, больше таких и не нужно было: в конце октября Николай Семенович, когда аппарат мне передавали, заметил, что их больше и делать не требуется, так как кроме меня никто, находясь в больнице, работать не в состоянии — и он имел в виду именно мое тогдашнее «состояние». И был он, скорее всего, совершенно прав, хотя и я отнюдь не пылала желанием «все бросить и заняться руководством невзирая». Но жизнь периодически все же заставляла и по работе что-то срочно делать…