Ольга, лесная княгиня
Шрифт:
Однако она крутанулась вокруг его бока, выскользнула из угла, убрала руки и отскочила, подавляя смех. Растерянность на его лице ее позабавила.
– И без приданого свадьбе моей не бывать! – пропела Эльга, отходя к оконцу. – Я ведь тебе не полонянка! У меня одних рушников браных – сорок штук!
– Кожух, что ли, шить из них! – с досадой ответил Ингвар, понимая, что его дразнят, как дурачка. – Я вот тебе сорок шкур лиходеев ваших привезу!
– Привезешь – тогда пойду за тебя.
– Слово?
Ингвар вдруг протянул ей руку ладонью вверх, словно предлагал заключить соглашение.
Эльга
– Моего слова хочешь девичьего?
Она выразительно и насмешливо взглянула на жениха, не торопясь коснуться его руки.
– А нет – давай хоть поцелуемся!
Ингвар снова подался к ней и попытался схватить за плечи; но настороженная Эльга ожидала выпада и ловко увернулась, а потом бросилась к двери.
Больше она не даст загнать себя в угол!
Со всех ног она пронеслась через двор и ворвалась в гридницу.
Здесь уже вовсю шумел пир: расстегнув дорогие кафтаны до пояса, воеводы, бояре и кмети ели, пили, пихали друг друга обглоданными костями, загребали прямо горстью кислую капусту из широкого расписного блюда; кто-то уже пел походные песни.
В увлечении веселья Эльгу заметили не сразу. Она прошла к Мальфрид и взяла у нее кувшин, чтобы заново обнести воевод пивом.
Она надеялась, что среди этих раскрасневшихся лиц ее румянец не бросится в глаза.
Хотелось смеяться, будто она победила в трудной ярильской игре, требующей скорости и ловкости.
«Поцелуемся!» Ага, сейчас! Укладки привези сперва!
Но не сказать, чтобы мысль о поцелуе показалась ей неприятной.
Конечно, Ингвар не красавец: и росточком не вышел, и лицо простецкое, брови рыжеватые и зубов недочет, но…
И в чертах его, и в линии чуть покатых широких плеч было что-то привлекательное. Рохлей его не назовешь.
А что не справился с ней – так это кто еще сумеет!
Настали Дожинки…
Казалось бы, они и раньше приходили каждую осень, но за этот год все так переменилось, что и Дожинки сделались для меня чем-то совершенно новым. Даже не за год – за несколько месяцев, за минувшее лето.
Могла ли я год назад вообразить, что не просто выйду в следующий раз на ниву с серпом в руке – но выйду во главе целой толпы женщин куда старше меня, разодетых в лучшие наряды!
Что это я, совместно с мужем-князем, буду свивать Велесов сноп, одевать его в «божью сорочку», которую сама сшила и украсила, понесу его в святилище, возложу на камень, обрызгаю медом и трижды подниму чашу с зерном к ликам богов за целое племя зоричей!
Никак я не сумела бы этого вообразить. В самых вольных полетах мысли я могла увидеть, как нечто подобное делает Эльга, а я лишь стою рядом, подаю ей чаши или соломенные жгуты…
Благо, мы всему учились вместе, и я знала, что как делать.
И все же первые месяцы замужества я тогда прожила как во сне.
Мне повезло, что боги послали мне Держану.
Это была хорошая женщина. Другая на ее месте, за много лет привыкнув быть хозяйкой в этом доме и ревнуя память сестры, постаралась бы
испортить мне жизнь, навести остуду между мной и мужем, а то и вовсе сжить со свету. Она ведь годилась мне в матери и, конечно, как княжья дочь и вдова, ведала очень много.Но мы жили дружно. Я охотно спрашивала у нее совета во всем, чего сама пока не знала, а она наставляла меня ласково, как родная мать.
А ведь я сделалась не просто женой, но и княгиней, то есть матерью целого племени!
И пятерых детей Дивислава от первой жены.
Из них старший, Зоряшка, был всего на год меня моложе – вздумай Дивислав взять меня за него, а не за себя, никто бы не удивился. Не я наставляла его, а он учил меня, из каких родов слагается племя зоричей и чем они славны. Он был толковый отрок. Мы с Держаной порой мечтали, как через год-другой подберем ему невесту…
Видела бы меня Эльга!
Вот бы она удивилась, глядя, как я сижу в обчине на почетном месте во главе стола, в красном уборе молодухи, в шелку и серебре, а седые старики именуют меня «матушкой»!
И, как ни удивительно, у меня все получалось. Когда они смотрели на меня, я чувствовала, что через этих людей, своих старейшин, земля зоричей чествует во мне свою ниву, в эти дни украшенную сотнями Велесовых снопов.
И когда ночами после этих пиров мой муж трудился надо мной, я ощущала себя этой землей, в которую Перун небесный вливает силу взамен растраченной на урожай…
Я не родилась княгиней, но сумела ею стать.
Это произошло, когда мой муж бросил в мою ниву свое семя и в моих жилах потекла его княжеская кровь.
На дожиночных пирах меня огорчало только одно. Я так надеялась, что в новолуние на моей сорочке не появится пятен и к Яриле Молодому следующей весны я смогу принести мужу моего собственного ребенка.
Всякая молодуха, пуще смерти боясь славы неплодной, надеется, что понесет прямо сразу и ей не придется ходить в красных мохрах [14] годами, вызывая косые, жалостливые и презрительные взгляды.
Я, как могла, скрывала свое огорчение. Меня тревожило: а вдруг я так никогда и не понесу, потому что боги накажут меня за… ну, за все то, что случилось в лесу?
14
Мохры – архаичная часть головного убора молодухи, длинная бахрома из красной шерстяной нити, имитирующая волосы. Известна как из этнографии, так и по археологическим находкам. (Прим. авт.)
Еще рано было думать об этом «никогда», но я думала.
Но после дожиночных пиров все получилось.
Муж бросил в меня озимое зерно, и оно могло бы прорасти.
Однако судьба прошлась по нему, будто ярый вепрь, и растоптала, еще пока даже я сама ничего не успела понять…
Когда я теперь вспоминаю то время, оно кажется мне долгим, очень долгим.
Я даже не успела привыкнуть к этой совершенно новой жизни – в новом месте, с новыми людьми, сама я стала иной, – и потому всякий день был долог и насыщен.