Ольга, лесная княгиня

– Не говори этого пока больше никому! – душевно попросил Предслав.

Объяснение было вполне убедительным. Но старый князь с ужасом представил еще один погром – а ведь княжья дружина ушла в полюдье, у него осталось не так много кметей для поддержания порядка. Только то и хорошо, что Ингвар со Свенгельдом отбыли тоже.

Киевские хазары не любили «жидов хазарских»: и за измену вере предков, и за то, что провинности жидов народ переносил на всех хазар. А ведь Илай, как многие беглецы из каганата, почитал бога голубого неба Тенгри и богиню Умай, а не Яхве. На родине таких считали язычниками и держали на неполных правах в отличие от иудеев и христиан.

– Ну, так что же насчет нашего дела?

– Я ничего не могу тебе ответить вместо Ингвара, – покачал головой Предслав. – Он даже еще не знает об этих слухах, но решать только ему.

– Как же он не знает? – удивился Себенег. – Если уже сказал, что не может жениться на девушке, которую имел прежде него его человек?

– Да как же он мог это сказать, когда он на Ловати где-то? – Предслав хлопнул себя по коленям.

– Как? – вдруг растерялся полухазарин. – Не знаю… но многие свидетели уверяют неложно…

– Это кто? – Предслав наклонился к нему.

Себенег задумался, даже пару раз открыл и закрыл рот, но так и не сумел никого назвать. Он был убежден, что это жиды виноваты, но ни Гостята, ни Манар или Куфин лично с ним таких разговоров не вели.

– Вот что: если прямо от кого услышишь, хватай и ко мне волоки! – велел Предслав. – Я тебя пожалую тогда, а с клеветника шкуру спущу.

Выслушав от Ростиславы пересказ этой беседы, Эльга беспокойно засмеялась:

– О боги, да у этих людей по двенадцать языков, как у Змея Горыныча!

– Нечего смеяться! – Мальфрид схватилась за голову. – Ты понимаешь? К тебе уже присватываются, потому что все уверены: Инги тебя не возьмет!

– Но с чего они взяли! Его здесь нет, он не мог ничего такого сказать!

– Мы не можем объяснять это всякому болтуну на торгу!

– Если вырвать пару языков, остальные сами свои прикусят, пока целы!

– Мы так и сделаем! – пригрозила Мальфрид. – Был бы здесь Инги…

– Пошел бы жидов громить, – вставила Ростислава.

– Если это правда они… – начала Эльга.

– Я велю моим людям ходить по торгу и Подолу и слушать. Если услышат, кто говорит такое, пусть хватают и тащат ко мне. Или к Предславу. Мы дознаемся, кто клевещет на тебя и хочет поссорить моего брата с моим мужем!

Обе женщины потеряли покой, постоянно ожидая неприятных новостей.

В следующий раз их принес Бельша Воиславич. Все три плесковских родича сидели в Киеве, дожидаясь, пока смогут передать девушку мужу, и их в первую голову волновало, что ее и их чести угрожает опасность.

На днях старый Лидульв затеял пирушку – сам он по слабости ног уже никуда не ходил, но любил принимать гостей, сидя в своей гриднице. Настоящей жены у него никогда не было, хозяйством правили челядинки. Когда-то молодые и красивые, с годами они постарели, но зато научились хорошо готовить, а теперь это было для него куда важнее.

Дом велся бестолково, в гриднице по углам было «можно репу сеять», как бранилась Мальфрид, однажды туда заглянув. Зато мяса и пива у Лидульва всегда подавали в изобилии, а на «грядки» молодым хирдманам было наплевать.

На лавках и полатях, а то и прямо на полу у очага вечно дрыхли непонятные люди, бок о бок с псами – из тех, кого «из-под тына достали, а чьего – не сказали».

Свои, чужие – хозяину было все равно. Главное, всегда было с кем выпить и потолковать о походах Вещего.

Напрасно говорят, будто девки и бабы на посиделках вечно обсуждают, «кто с кем и как» да «у кого какой». Выросшая возле дружины Эльга точно знала, что мужчины говорят об этом гораздо больше. Поэтому она не удивилась, услышав, что разговор о ней зашел на пиру у Лидульва, где не было ни единой женщины, кроме челядинок, которые молча подавали на стол.

Народ собрался всякий: варяги, поляне, торговые гости из соседних земель, привезшие мед и воск – «всякая русь», как уже давно назывались разношерстные сборища, водившиеся вдоль торговых путей из Северных стран к Греческому и Хазарскому морям.

Бельша слушал, как мужик из радимичской старейшины излагал повесть о присоединении их волости к Русской земле, управляемой Олегом Вещим.

– Не, сам я не видел, малой еще был, но мне отец рассказывал. Приехали они, значит, и спрашивают: кому дань даете? Наши старики отвечают: хазарам. А он так ухмыльнулся и говорит: «Неправда». – «Да как же так? – обомлели наши. – Зачем лгать тебе будем? Хазарам, как и отцы наши…» А он смеется: «Все равно неправда! Мне вы дань даете». Старики подумали и спрашивают: «А хазары как же?» Он так посмотрел на них, будто на мальцов неразумных, и опять смеется: «Забудьте». И правда – забыли мы про хазарскую дань с тех пор…

– Хазары! – повторил боярин Воибор и толкнул локтем соседа. – Черменка! Хватит жрать, тут про тебя говорят! Ты же у нас хазарин!

– Отцепись от меня! – отозвался возмущенный голос явно не уроженца славянских земель. – Сам ты хазарин, а я – русь!

– Да какая же ты русь! – засмеялся старый Светим, отроком помнивший первое появление Олега в Киеве. – На себя посмотри, какого ты племени!

– А нечего смотреть на племя! – уверенно возразил савар. – Русь – это не племя! Русь – это дружина! Кто с нами – тот и русь!

Все вокруг засмеялись с явным одобрением.

– А это правда! – торопливо заговорил кто-то. – При Олеге Вещем все в одну стаю сбивались. Вот слушайте, я расскажу. Мы сами с Подесенья, Роздамирова волость. И тоже вот: сперва хазарам платили, потом русы пришли. Потом они меж собой воевали. А мы что? Тем дай, этим дай – обеднел народ. И вот приезжают эти, в кольчугах. Высаживаются. Их два десятка, и нас два десятка, только мы – с бабами и чадами, а они – с топорами и мечами. Ну, собрались в обчину, как они велели, старейшины пришли, все мрачные такие, угрюмые. Он спрашивает: чем богаты, мужики? Наши, конечно: нету, дескать, ничего, сами с коры на лебеду перебиваемся. А он так посмотрел на них, потом встает. Наши думают: ну, прощай, белый свет! А он вдруг скидывает с плеч кафтан шелковый на лисах, набрасывает так на плечи деду и говорит: «Ну, коли не было, так будет! Тебе дарю, носи на здоровье! Давай, посиди с нами! Садитесь, мужики». Приобнял и повел за стол. Дед идет – в кафтане новом на плечах, ног не чует. И остальных посадили, пива налили. Разговаривали про жизнь… У Милонежичей и сейчас еще этот кафтан хранится, Милонег до самой смерти один его надевал – на пир по большим праздникам, три раза в год. А как он помер, мне сын рассказывал, прошлой весной они его вместо «божьей сорочки» на Ярилин идол надевали, когда требы приносили…

– Да я тебе точно говорю! – вдруг слева от себя расслышал Бельша сквозь веселый говор. – Она всю дорогу под убрусом ехала, как баба, а сюда вдруг опять с косой пришла!

Бельша насторожился и обернулся.

Толковали Плишка Щербина из дружины «жидов хазарских» и какой-то саварянин, судя по серьге в виде серебряной длинной капли.

– Кто сказал? – горячился Щербина. – Да в дружине Свенельдича все знают. Вон, и Шкуродер со мной слышал, и Бьярки с нами был. Бьярки, эй? Ведь слышал ты? Доброшка сам говорил: она из его рубахи себе убрус по дороге сшила. Стало быть, понадобился убрус! Пятна на подоле прикрыть!