Оливер Кромвель
Шрифт:
Нельзя отрицать, что Кромвель в качестве протектора часто выглядел и действовал как король. В первые месяцы протектората Государственный Совет приказал, чтобы бывшие королевские дворцы: св. Якова, Вестминстерский, Сомерсет-Хауз, Гринвич-Хаус, Виндзор-Касл и Хемптон-Корт, а также поместье короля в Йорке были переданы Кромвелю и его последователям. В апреле 1654 года Кромвель, его жена и пожилая мать переехали в Уайтхолл-Палас с видом на парк св. Якова из своих меблированных комнат в соседнем Кок-Пите. Оттуда, как монархи Стюарты, Кромвель вел управленческие дела в течение недели, но как только подходил уикенд, он оставался в Хемптон-Корте, где, как и в Уайтхолле, жил в определенной манере. Во время существования протектората гобелены и картины в изобилии были вновь размещены в Хемптон-Корте, включая спальню Кромвеля, а также здесь и в других дворцовых комплексах установлены статуи и пущены фонтаны. Сэр Джон Эвелин посетил Уайт-холл в феврале 1656 года после долгого отсутствия «и нашел его великолепным и хорошо меблированным» [196] . Кроме того, суд протектората вскоре установил некоторые другие внешние атрибуты царствования. Английские придворные и иностранные послы обычно обращались «Ваше высочество» к Кромвелю как к протектору, и, конечно, к 1656 году, если не раньше, Государственный Совет величался «Тайным советом». В обращении с иностранными послами Кромвель был иногда неофициален, встречаясь с ними во время прогулок в парке св. Якова или, как в случае со шведским послом, с которым он очень хорошо ладил, приглашая провести уикенд с ним и его семьей в Хемптон-Корте. Но в главном все его управление внешними делами проводилось так же официально и церемонно, как и в европейских монархиях.
196
E.S. Beer (ed.), The Diary of John Evelyn (Clarendon Press, 1955. 6 vols), 11, p. 166.
Однако такие преобразования не следует толковать как консервативные вехи на пути к реставрации монархии в 1660 году. Они, конечно, не означали стремления проложить дорогу возвращению старого политического порядка. Они скорее были существенной частью стратегии Кромвеля, которую он и его политические союзники проводили в конце 40-х. Как и в прошлом, необходимым ключом к пониманию действий Кромвеля как протектора является непреходящая важность для него программы, которую он проводил в 1647 году вместе со своими союзниками — политическими индепендентами. Это, прежде всего, объясняет, почему, как и в «Основных предложениях» в 1647 году, он продолжал искать поддержку в разрешении забытых прошлых разногласий. Это была одна из ключевых тем в его открытой речи к первому парламенту протектората в сентябре 1654 года. Используя метафору, часто повторяющуюся в его писаниях и речах, он сказал, что существовала потребность в «исцелении и урегулировании… дела, о которых помнят и которые (по крайней мере в сердце каждого из вас) могут заставить кровоточить свежую рану» [197] . В первые несколько месяцев протектората использовалось множество способов, чтобы попытаться залечить эти раны. Даже выбор слов «лорд-протектор» в качестве титула Кромвеля, возможно, был сделан в надежде, что в этом увидят успокаивающее, знакомое из английской истории название, и в течение 50-х годов слово «республика» часто заменяли «содружеством», вероятно, с тем же намерением. Членство в протекторском новом Государственном Совете также, возможно, определялось или по крайней мере находило предпочтение в прямой зависимости от степени консервативных убеждений. Приходится писать «возможно», так как известно немного или ничего о процессе избрания нового Совета в декабре 1653 года. Однако восемь из первых пятнадцати членов (Энтони Эшли Купер, Генри Лоуренс, Ричард Мейджор, сэр Джилберт Пикеринг, Фрэнси Раус, Филип Сидней Виконт Лесли, Уолтер Стрикленд и Чарльз Уолслей) были штатскими людьми, и только Дезборо, Флитвуд, Ламберт и Скиппон могут быть точно определены как «солдаты». Кроме того, последующее назначение в Совет Натаниеля Фьеннеса (младшего сына лорда Сэйе и Селе) в апреле 1654 года и Эдмунда Шеффилда графа Масгрейва в июне 1654 года придало Совету еще более означенный штатский консервативный вид. Кроме того, Кромвель часто вмешивался, защищая экс-роялистов, как, например, графа Бриджуотера в середине 1654 года, от мести членов конфискационной комиссии. В июне 1654 года он подписал приказ, разрешающий леди Тайрингем вернуть все имущество ее семьи в Ирландии, которое было передано парламенту в 1642 году. Теперь совершенно ясно, что многие роялисты могли вернуть по реальной стоимости большую часть имущества, конфискованного в 40-х — начале 50-х годов — факт, засвидетельствованный недовольствами современников с обеих сторон политического спектра. Республиканец Эдмонд Ладлау сердился на то, что Кромвель организовал выездные сессии суда присяжных в их округах по английским провинциям, чтобы показать благосклонность к роялистам, тогда как роялист Эдвард Гайд был ошеломлен тем, что «Кромвель со странной проворностью переходит к примирению личностей всех типов и выбирает из всех партий тех, у которых самые выдающиеся способности. Он послал пропуск м-ру Холлису (Дензил Холлис), вернул лорду Ротесу его свободу и имущество, а сэру Джону Стэвеллу его состояние» [198] .
197
Abbott, vol. III, p. 435.
198
Edward Hyde, Earl of Clarendon, History of the Rebellion (6 vols, ed. W. Macray, 1888) vol. II, p. 323.
Одной из первых попыток Кромвеля обеспечить поддержку протекторату был отказ от клятвенных обязательств «охвостья», что принуждало людей давать клятву верности республике и признавать отмену монархии и Палаты Лордов.
Кроме того, что он сделал раньше, Кромвель снова искал консервативной поддержки, изображая свой режим как средство спасения страны от социальных катаклизмов. «Правители народа, — вопрошал он в сентябре 1654 года, описывая ситуацию сложившуюся накануне провозглашения протектората, — не был ли он почти затоптан ногами, желанием и презрением людей с принципами левеллеров… чтобы людей, не следующих принципам левеллеров, низвести до всеобщего равенства?» Как и в 1649 году, Кромвель собрал левеллеров; его бывший друг Джон Лилберн опять находился в Тауэре, и Кромвель приложил большие усилия, чтобы предстать в качестве бастиона традиционного иерархического порядка, сказав в своей речи к парламенту в сентябре 1654 года: «дворянин, джентльмен и йомен — в них действительно большой интерес народа». Он даже подчеркнул свое обязательство охранять социальный статус-кво, объявив в своей речи, что «собственность (была одним из) знаков царства Христа» [199] .
199
Abbott, vol. III, pp. 435, 438.
Многие из положений «Орудия управления» также отражают желания Кромвеля, которые он разделял с политическими индепендентами в 40-х годах. Фундамент новой конституции — управление «одной личностью и парламентом» — следовал «Основным предложениям», как и настойчивость в том, что необходимы четкие ограничения исполнительной власти протектора. Согласно «Орудию управления» руководство армией разделяли протектор и парламент и, помимо всего, протектор должен был править с рекомендации Государственного Совета. Недавняя работа Питера Гаунта по этой организации подчеркнула способы, которые придавали ей гораздо более выдающуюся роль в управлении, чем играл королевский Тайный совет до этого и после [200] . В решающей области финансов, при назначении высших должностных чинов государства и в контроле за вооруженными силами протектор должен был действовать с согласия Совета. Позже (в речи 21 апреля 1657 года) Кромвель возмущался, что эти ограничения превратили его в «ребенка, которого запеленали… посредством (орудия) управления, я не могу ничего сделать без согласия Совета» [201] . Это заявление (оспоренное впоследствии) не может полностью приниматься. Трудно поверить, что Кромвель был послушной конституционной куклой Совета. Но несомненно то, что при выполнении исполнительных функций он относился к Совету с гораздо большим вниманием, во всяком случае не так бесцеремонно, как его августейшие предшественники к своим тайным советам.
200
Sec Bibliographical Essay in Еnglish edition of this book.
201
Abbott, vol. III, p. 488.
В начальный период протектората самое изумляющее очевидное противоречие проявляется в способах принятия решений по текущей политике. Завершение войны с голландцами, которая, наконец, было закончена договором, подписанным 5 апреля 1654 года, свершилось с разрешения Совета. Еще интереснее дебаты Совета, проходившие в первую весну и лето протектората по докучному вопросу о стороне, которую следует принять британской республике в борьбе европейских супердержав, Франции и Испании. (Со времен недолговечной, безуспешной интервенции
Карла I в середине 20-х годов Англия была простым наблюдателем этого конфликта). Как мы. увидим в последней главе, давление на протекторат, чтобы он отказался от своего нейтралитета в международных делах, было трудно выдержать. К сожалению, сведения о последующих дебатах Кромвеля и его советников отрывочны и так же раздражительны для историков, как это было в то время для посла Венеции. «Ни одно правительство на земле не раскрывает свои решения меньше, — писал он, — чем Англия. Они встречаются в комнате, в которую надо проходить через другие, без номеров, а бесчисленные двери закрыты. Наилучшим образом их интересам отвечает собрание нескольких людей, самое большее — шестнадцати, для обсуждения важнейших дел и принятия серьезнейших решений» [202] .202
Quoted in P. Gaunt, «The «single person’s confidants and dependants»? Oliver Cromwell and his protcctoral councillors’, Historical Journal, 32, 1989, p. 548.
Но сохранились два отчета о дебатах в. апреле и июле 1654 года, которые обнаруживают раскол в Совете по вопросу о том, союзничать или нет с Францией в войне против Испании. Как будет видно, Кромвель наконец стал на сторону антииспанского большинства, и в августе было принято решение (важное не только для политической сферы) послать смешанную военно-морскую экспедицию для нападения на испанские колонии на Карибах.
Несомненно, его влияние имело огромный вес, но ясно, что «внешняя политика Кромвеля» не была исключительно внешней политикой Оливера Кромвеля, как «внешняя политика Карла II» была внешней политикой Карла II.
Кроме того, положения «Орудия управления» для регулярных парламентов и выборов, основанных на исправленных избирательных округах, также отражали влияние стремлений политических индепендентов в 40-е годы, как и предложений, сделанных в свое время «охвостьем». Парламенты должны были избираться каждые три года и заседать по меньшей мере пять месяцев; и были созданы постановления для местных чиновников, чтобы они посылали повестки о созыве нового парламента, если центральное правительство не смогло этого сделать. Эти пункты означали неизменность обязательства Кромвеля перед делом парламентских свобод, во имя которого он сражался и рисковал жизнью в 1642 году. Нет оснований утверждать, что заявление Кромвеля парламенту в сентябре 1654 года было исключительно результатом циничного расчета. Когда он сказал, — «свободный парламент… это то, о чем я мечтал всю жизнь. Я хотел бы, чтобы он сохранился и после моей жизни», — он вновь заявлял о принципах, которых придерживался с первых дней своей карьеры в 1640 году [203] .
203
Abbott, vol. III, p. 444.
Но в первые дни протектората цель Кромвеля была не просто отражением целей 1647 года. Произошло много драматических событий с тех пор, которые не могли не оказать влияния на его позиции. Помимо всего, хотя он был связан с ними, «свободные парламенты» в недавнем прошлом (был ли применим этот термин к Долгому парламенту до его чистки в 1648 году или после этого) показали, что они иногда враждебно относились к тому, чем дорожил Кромвель, особенно к армии и к религиозной реформации. Это объясняет главную особенность «Орудия управления», которая, в отличие от остальных, отмечает явный раскол с наследством Кромвеля, полученным от политических индепендентов. Знакомство с новой конституцией подтверждает недоверие к парламентам. Это отражено, прежде всего, двумя главными вмешательствами, сделанными составителями документа, в формулирование парламентских свобод: право, предоставленное Совету, исключать избранных членов парламента в начале каждой сессии, и право протектора и Совета издавать законы до начала следующей сессии парламента. Как и в других случаях в прошлом, снова ясен парадокс карьеры Кромвеля: человек, который рисковал жизнью ради парламентских свобод, теперь принял конституцию, обрубившую эти свободы так, как не делал ни один из монархов (возможно, за исключением Карла I). Стремления Кромвеля к «исцелению и урегулированию» и к конституционной порядочности режима занимали видное место при введении протектората, но это никоим образом не заслонило его решимость выполнить религиозную реформацию.
Что имел в виду Кромвель, произнося эту неясную фразу? Из всех вопросов, составляющих загадку всей политической деятельности Кромвеля, это самый трудноразрешимый, в основном, из-за того, что Кромвель никогда не давал четкого и исключительного определения тому, что он понимал под религиозной реформацией. Хотя, как было видно, надежда на реформу — повторяющаяся тема в его речах и письмах во время гражданской войны и после нее (и продолжала быть такой в 50-е годы); он чаще излагал свои желания общими словами. Его заявления о стремлении выполнить «хорошие дела» или «собрать плоды всей крови и сокровищ, вложенных в это дело» — типичные неясные рассуждения Кромвеля о своей цели.
Конечно, легче сказать о том, каким не было видение Кромвелем реформированного общества, чем каким оно было. Многозначительно то, что оно не было враждебно к удовольствиям и развлечениям или не совместимым с музыкой, искусством, литературой. Все слишком часто встречающиеся источники информации о жизни Кромвеля — это «общественные» и «официальные», которые совсем немного открывают его «личную жизнь». Но иногда они описывают человека довольно непохожего на его сложившийся образ сурового, чопорного и «пуританского» мужа. Там открывается Кромвель, который носил длинные волосы, имел чувство юмора, танцевал, не гнушался алкоголя и курил табак. Иногда его шутки были довольно грубыми, как, например, на свадьбе его дочери Френсис с Робертом лордом Ричем в ноябре 1657 года, когда он, как говорят, «плескал вино на платья приглашенных дам и перемазал все стулья, на которых они должны были сидеть, растаявшими сладостями»; празднование свадьбы на другой день после официальной церемонии включало музыку «48 скрипок, 450 труб и много веселья от шалостей, кроме того, вперемешку с танцами» до рассвета следующего утра [204] . Уайтлок увековечил момент — Кромвель на досуге со своими близкими советниками: «иногда был очень фамильярным с нами, сочинял с нами стихи, и каждый должен был принимать его капризы; он обычно требовал курительные трубки и свечу, и тогда и затем сам брал табак…» [205] . Даже Джеймс Хит в своей враждебной биографии Реставрации признавал, что Кромвель был «большим любителем музыки и принимал наиболее умелых в этом деле на службу себе и семье… вообще он проявлял (или, по крайней мере, притворился) (Хит, очевидно, не смог устоять против злобного комментария) уважение ко всем оригинальным и изощренным в любом виде искусства личностям, за ними он посылал людей или ехал сам» [206] . Он нанял музыканта Джеймса Хингстона к себе в дом в 50-е годы, и его покровительство художникам, поэтам и драматургам достаточно хорошо засвидетельствовано, чтобы отбросить образ Кромвеля как филистера от культуры в мусорный ящик истории, и религиозная реформация Кромвеля не рассматривала демонтаж старого социального порядка. Наоборот, ее сущность заключалась в том, что она должна была произойти в пределах этого порядка, и (как было показано) Кромвель всегда сохранял твердую оппозицию тем, кто угрожал сломом социального порядка.
204
Abbott, vol. IV, pp. 661-2.
205
Abbott, vol. IV, p. 462.
206
Quoted in R. Sherwood, The Court of Oliver Cromwell (1977), pp. 135-6.
В некотором смысле то, что Кромвель не смог быть точным в формулировке своих конструктивных намерений, не удивительно. В течение своей общественной карьеры с 1640 года он показал, что не был размышляющим философом, он скорее использовал идеологии других. В решающие моменты его карьеры до того, как он стал протектором, с ним рядом были наставники, которые подробно разрабатывали идеи, обеспечивавшие теоретическую структуру его действий: Сент-Джон и Сэйе и Селе сразу же после гражданской войны, его зять Генри Айртон на вершине кризиса в 1648–1649 гг., Сент-Джон после сражения при Ворчестере зимой 1651–1652 гг., Харрисон и Ламберт во время политической сумятицы 1653 года. Он часто действовал стремительно в моменты политического кризиса и точно разрабатывал последующие действия. Существует опасность создания последовательной модели реформистских стремлений Кромвеля, чего на самом деле не было. Однако, необходимо рискнуть, чтобы прояснить его приоритеты, когда он был протектором.