Omo sanza lettere (Человек без букв)

Я первым разорвал тишину:

– На уроке ты сказал, Макс, что являешься счастливым обладателем доминантного гена.

– Гена раздолбайства? – оживился друг.

– Да-да, его, – усмехнулся я, – классная теория, и всё такое. Но знаешь, даже у кареглазых иногда появляются отпрыски с голубыми глазами, – я ширкнул носком кеда, выводя незамысловатые узоры, – и у львиного зева бывают белые цветы.

Приятель улыбнулся по-прежнему беззаботно:

– Я тебя понял, Кас.

***

Когда я вернулся, мама всё ещё отсыпалась после ночной. Сделав себе бутеры, я отправился в комнату.

Тетрадь, что лежала на дне сумки, так и взывала ко мне. Вытряхнув её, я снова погрузился в мир зазеркалья.

После того, как отцовский бизнес рухнул, маме пришлось искать работу. А так как единственная галерея в городе закрылась лет 20 назад, она занялась другим ремеслом.

Каждый вечер к ней приходили клиенты. И порой, ошибаясь дверью, оказывались в моей комнате. Я её не оправдываю, но в целом могу понять.

Вначале до одури страшно, а потом привыкаешь. Привыкаешь просыпаться от чужих рук на своем теле, привыкаешь держать под подушкой нож и слышать за стенкой пыхтение и стоны. Точно так же привыкаешь видеть потухшие, не всегда трезвые глаза мамы.

Но столь жестокие уроки бывают полезны. Они учат осмотрительности и аккуратности. Учат проверять, хорошо ли закрыта дверь, и в какое место эффективней всего ударить. Они учат игнорировать страх и рвотный рефлекс.

Поэтому в последний момент, когда тебя зажимают в углу, ты вспоминаешь все усвоенные уроки и умудряешься выскользнуть. Таким образом, они спасают твою шкуру.

Даже вспоминать о подобном мерзко… Но я должна. Ведь таково предназначение дневника: забрать мою боль и иссушить до дна.

Всё-таки зря я решил читать за обедом. Ощутив подступившую к горлу тошноту, я оделся и вышел из дома.

"Все началось не со зла, все началось как игра, но

Лестницу в небо сожгла – плата за стыд твой, и страх".

Слушая "Улицу Роз", я незаметно прибыл в пункт назначения. Кладбище встретило меня с предсказуемым дружелюбием. Расположившись у того самого дуба, я снова открыл дневник:

Спустя год мама перестала принимать клиентов на дому. Теперь и вовсе не являлась на ночь, возвращаясь обычно под утро с молочной плиткой для меня. Правда, мне было тошно от этого шоколада.

Она неустанно целовала меня в щеку, оставляя на ней размазанный алый след. А я вдыхала её сладкий запах перегара, смешанный с духами. Но не Bulgari или Prada, которыми так славилась Италия, а самыми простыми копеечными духами.

Хотя этом аромат стал роднее всего на свете, поскольку принадлежал ей. С той поры я всё чаще оставалась с отцом, что было куда хуже. Следы его безмерной любви до сих пор сохранились в виде шрамов на теле.

Со следующей страницы на меня глядел карандашный кролик с бесконечно растерянным видом. Очевидно, ставший свидетелем того, что происходило с его хозяйкой.

– Твоя мать в натуре спидозная? – колкая насмешка прилетела в спину, когда я возвращалась домой.

Обернувшись, увидела дворовых ребят, среди которых выловила взглядом тех, с кем играла в детстве в «Казаки-разбойники».

– Что за бред? – откликнулась я, – моя мама абсолютно здорова.

– Тогда где она сейчас?

– В Италии, – без колебаний ответила я, – и скоро заберёт меня.

Они дружно заржали.

А после один из них, видимо, самый смелый, отделился от толпы, подходя ближе:

– Купить тебе билет до Италии? В один конец? – тошнотворно усмехнулся он, – или, правильней сказать, на чей-нибудь конец?

Я видела его ядовитый оскал и насмешливую ухмылку, но, в тот момент не ощущала злости. Может, я слишком привыкла к оскорблениям, чтобы срываться на каждого чмошника.

Тем временем он подошёл максимально близко, шепча мне на ухо:

– Наверняка ведь пойдёшь по стопам своей шлюшки-матери.

Последняя фраза стала спусковым крючком. И в следующую секунду этот урод валялся на земле с разбитым носом. Они могут унижать меня, но не маму!

Исход дальнейшего был предопределен с самого начала. Меня бросили на землю, запинывая ногами.

– Разумно, что ходите вместе. Поодиночке со мной бы не справились, – плевалась я кровью, навлекая очередную волну ударов.

Спустя время они остановились, а звон в ушах стих. Я сумела доковылять до дома.

Отец, прикладывая замороженную курицу к моему лицу, не мог сдержать поток негодования:

– На хрена ты опять влезла в драку?

– Они назвали маму шлюхой.

– Ну это не новость, – отмахнулся он.

– И сказали, что она больна СПИДом.

В ответ на мои слова папа замер. А я ощутила, как тревога холодком пробирается под футболку.

– Пап? – голос предательски дрогнул, -Это же не правда?

Он молчал.

– Скажи хоть что-то.

– Твоя мать, действительно, инфицирована, – в конце концов, отозвался отец.

В ту же секунду дыхание перехватило, а легкие болезненно сжались.

– Но как же? Люди и с ВИЧ живут всю жизнь. Есть терапия, новые методы. Можно…

– Слишком поздно, дочь, – он крепко сжал мое плечо, – у неё развилась лимфома. Уже ничто не поможет.