Он приходит по пятницам

Как легко догадаться, Хачатрян, прежде чем устроить Анне Леонидовне очередное свидание с трупом, позвонил по «02» и вызвал милицию. Принимавший вызов милиционер, несомненно, слышавший о предыдущих связанных с НИИКИЭМСом перипетиях, отнесся к звонившему крайне недоверчиво, и будь на его месте злополучная вахтер, ясно, чем бы кончилось это дело. Однако, замдиректора сообщил дежурному свою должность и разговаривал столь уверенно и непререкаемо, что тот не решился проигнорировать вызов – почувствовал, видимо, что звонивший из тех, кому перечить небезопасно, по тону это понял – недаром, вероятно, прошли те времена, когда перед Василием Суреновичем вытягивались в струнку директора заводов и прочие – в том числе и милицейские – начальники. Да. Убит – зарезан. Никаких сомнений: пульса нет, и холодный он уже. – сообщил Хачатрян в ответ на вопросы дежурного. – Неизвестно. Убитый – один из наших бывших сотрудников. Да, жду вас.

Капитан (на этот раз чин приехавшего был много выше) и сопровождавший его милиционер появились, как мы видим, очень быстро. И тут закрутилась уже настоящая следственная карусель. Через полчаса по звонку капитана приехала большая группа сотрудников, среди которых были судмедэксперт, фотограф, технические специалисты, была и так любимая всеми собака-ищейка со своим провожатым. И все занялись своими делами.

Собака, которой дали понюхать кепочку убитого, пометавшись немного по коридору второго этажа, направилась через открытую дверь на черную лестницу (милиционеры там уже побывали, но ничего существенного не обнаружили), спустилась со своим провожатым вниз. Немного покрутилась у выхода во двор, а затем остановилась у дверей, ведущих в коридор первого этажа, когда же ее открыли, умный песик внимательно обнюхал двери склада, других комнат по соседству, но особенно заинтересовался мужским туалетом, расположенным как раз напротив двери, ведущей на черную лестницу. Но в этом заведении ни собаке, ни милиционерам ничего обнаружить не удалось – ни окурков, ни обгорелой спички, ни даже какого-нибудь клочка бумаги или тряпки. Под бдительным оком коменданта институтские технички выполняли свой долг безукоризненно, и везде в НИИКИЭМСе, тем более в «местах общего пользования», соблюдался образцовый порядок. Полы в пятницу были тщательно вымыты с хлоркой, и, возможно, ее резкий, легко ощутимый не только для собачьего обоняния запах окончательно отбил у ищейки желание к дальнейшим поискам. Вожатый отвел ее опять на второй этаж, снова подсунул ей кепку, но она снова, побегав по коридору – на главную лестницу она идти упорно не хотела, – обнюхала зачем-то Хачатряна, разговаривавшего в этот момент с капитаном, заглянула в его кабинет, сунулась носом к так и сидевшей на диванчике вахтеру, после чего, утратив видимый интерес к своей работе, уселась посреди коридора – видимо, считала свое задание выполненным. Вожатый вывел ее – вероятно, больше для проформы – на улицу и обошел с ней здание снаружи, однако она ничем не заинтересовалась и никакого следа не взяла – надо полагать, все возможные следы смыл шедший полночи дождь.

Прочие сотрудники милиции тоже времени даром не теряли. Фотограф щелкал вспышкой, снимая лежащего на полу мужчину в разных ракурсах и с разного расстояния, запечатлевая интерьеры коридоров и черной лестницы и прочие интересовавшие следствие объекты. Судмедэксперт, повозившись с трупом, высказал свое (сугубо предварительное) мнение, что, судя по положению рукоятки ножа, лезвие должно было либо проникнуть в сердце, либо, по крайней мере, поранить сердечную сумку, и следовательно, смерть покойного наступила в кратчайшее время – секунды, может быть, десятки секунд – после нанесенного удара ножом. По-видимому, убийство произошло на том самом месте, где и было обнаружено тело. Ничего говорящего о том, что труп каким-то образом перемещали, найти не удалось. Удар был нанесен грамотно и, вероятнее всего, неожиданно для покойника – никаких следов предшествующей схватки, борьбы врач при предварительном осмотре не обнаружил – ссадин, порезов, свежих кровоподтеков на доступных осмотру частях тела не было. Относительно времени смерти он высказался менее категорично, но не сомневался, что она наступила несколько часов назад – около часу или двух ночи – плюс-минус два часа.

За те, приблизительно, полчаса, которые вахтер провела на диванчике, она несколько пришла в себя. Хотя чувствовала себя еще неважно и где-то в грудях еще щемило и давило, а сердце колотилось необычно сильно и часто, к ней опять – по ее словам – вернулась способность к здравым рассуждениям. И главное, что она теперь отчетливо осознала, заключалось как раз в выводе о ее полном душевном здравии и вменяемости. Ни о каких ее галлюцинациях теперь не могло быть и речи. К этому важному для нее пункту она неоднократно возвращалась в своих показаниях, можно даже сказать, что она «зациклилась» на этом: какие ж галлюцинации? врачи так решили, – «сосудики» говорят – я и поверила им, – а вот десять человек его видят, щупают – не-еет, это не галлюцинации; и не было у меня никогда такого; я ведь и в те разы его видела точно так, как и сейчас, причем же тут галлюцинации; вы же сами видите, так и есть… и так далее, и опять, в других словах, о том же. Видимо, проведенная в думах о поразившей ее душевной болезни ночь оставила в ее мозгах неизгладимый след, так что первые мысли о происходившем вызвали у нее почти что радость и облегчение – я здорова, никаких галлюцинаций и кошмарных снов наяву у меня не было. Что ж, ее нетрудно понять – такой резкий переход от грозящей ей мрачной трясины безумия к обыденной, пусть не лишенной опасностей, но привычной жизни, должен был обрадовать любого, кто очутился бы в подобной ситуации. И всё же последующее осмысление того, с чем ее столкнула жизнь, должно было заметно поубавить эту радость. Или, может быть, точнее будет сказать, что испытываемая ею радость несла с собой и свою теневую сторону.

Если о галлюцинациях теперь думать не приходилось, то мысли невольно уклонялись в ту сторону, которая могла казаться не менее пугающей, чем ее мнимое душевное расстройство. Как же иначе можно было еще толковать трехкратное появление перед ее глазами того же самого трупа? Как бы абсурдно это ни звучало и как бы подобные мысли ни противоречили окружающей ее обыденной жизни – светлый день, обычная обстановка, множество суетящихся вокруг нормальных людей, – воспоминания о пережитых недавно трех ужасных ночах, вполне могли быть восприняты нашей героиней, как приоткрывшаяся пред ней дверь в инфернальный мир – как жуткий зловещий вход на черную (выражаясь высоким штилем) лестницу бытия, если воспользоваться намеком на первым бросившийся ей в глаза черный проем открытой двери. Уже говорилось, и читатель, вероятно, это помнит, что Анна Леонидовна решительно отвергала всякую мистику и чертовщину. У нас нет особых оснований не доверять ее словам, однако мы вполне можем предположить, что серия следующих одно за другим и не дающих особой передышки странных, не имеющих разумного объяснения событий, в которые она была непосредственно вовлечена, могла – хотя бы частично – поколебать ее материалистическое мировоззрение, приличное всем современным людям и усвоенное ею с давних пор.

Принимая во внимание почтенный возраст описываемой здесь женщины, можно, без боязни ошибиться, утверждать, что в детстве она была крещена и со своими родителями или бабушкой посещала церковь, слышала разъяснения родных о загробном мире, о воскресении Христа и других евангельских и библейских чудесах. Если же ее детство проходило в сельской местности, то практически неизбежно, что она была наслышана о леших и домовых, о зловредных мертвецах, не желающих успокоиться в своем последнем пристанище или вырванных из вечного сна человеческими заклинаниями (волхва словами пробужденных), о колдунах и ведьмах, русалках (то есть утопленницах) и оборотнях. Не знаю, как сейчас обстоят дела, но еще относительно недавно жизнь в русской деревне предполагала обстоятельное знакомство с такими, существовавшими в течение многих тысячелетий поверьями. Пусть даже люди, рассказывающие такие былички, и не верили полностью в их содержание, но оно и не отвергалось ими как нечто абсолютно невероятное. Слышанное от других передавалось как рассказы о событиях, действительно имевших когда-то место, – пусть и отдаленных во времени и пространстве. Люди говорят, а следовательно, как-то так оно и было, – а как же иначе, дыма без огня не бывает.

Впоследствии пионерское детство, школьное воспитание, долгие годы жизни в городской среде, практически безрелигиозной и даже гордящейся своими современными взглядами и свободой от дедовских предрассудков, привели, по-видимому, к появлению у Анны Леонидовны ее материалистического мировоззрения. Трудно сомневаться, что, говоря о своем неприятии суеверий, она вовсе не кривила душой – да и зачем ей было обманывать следователя в этом смысле? Она и в самом деле не верила в блуждающих мертвецов, и все же – как мы еще увидим позже – нечто в ее позиции по отношению ко всякого рода чудесам явно переменилось, произошел некий трудно уловимый сдвиг. Люди вообще устроены далеко не так рационально, как это им самим кажется. Не редко человек и не верит в нечто, и с жаром опровергает возможность чего-то подобного, отдающего потусторонним миром, но такая осознанная позиция вовсе не исключает того, что несуществующее, по его мнению, потустороннее подспудно страшит его и может сильно влиять на его действительное поведение. Тех читателей, которые со мной в этом не согласятся, я бы попросил сказать, многие ли из числа их знакомых, да и они сами, согласились бы посидеть в одиночестве часок ночью на кладбище? А ведь чего, казалось бы, бояться? Мертвые-то, как известно, не кусаются. Так вот. Что-то подобное можно предположить и по поводу противоречивых чувств нашей героини: может, она по привычке еще и не верила в блуждающих мертвецов, но уже начинала их бояться.

Но об этом еще будет разговор в дальнейших главах, а пока что вернемся в институтский коридор, в котором началось следствие по делу об убийстве неизвестного.

Хотя я и назвал убитого «неизвестным», но так имело смысл говорить только в самом начале следствия, а на деле идентификация личности покойного была произведена очень быстро – в тот же самый день. Уже в разговоре с дежурным по городу Хачатрян сказал, что убит «бывший работник НИИКИЭМСа». Естественно, то же самое он сообщил и приехавшему капитану, но, к сожалению, не смог назвать фамилию опознанного им человека – в лицо опознал, но никаких его данных не помнил. Когда после осмотра врача вахтера попросили выйти в коридор и внимательно посмотреть на убитого, она уже твердо держалась на ногах и без видимых колебаний подошла к трупу – уже взяла себя в руки, надо полагать. Несколько секунд она внимательно разглядывала лежащего и затем уверенно заявила: Да, мне он знаком – электромонтер наш, Саша его все зовут. …Звали. Но его уже давно не видно было, может, он и не работает больше в институте. Из дальнейших расспросов выяснилось, что фамилии его она не помнит, да, скорее всего, и не знала никогда, знакомство их было крайне поверхностное – ключи как-то брал, спрашивал, нет ли заявок на его работу, вот и всё, – другие вахтеры звали его Сашей, а фамилию она и не спрашивала – зачем ей. Вопрос о личности покойника опять на некоторое время завис в воздухе, но разрешение его не представляло особых трудностей. Замдиректора сам вызвался пригласить начальника отдела кадров, которая, конечно, сможет дать исчерпывающие сведения о работниках института, в том числе и о бывших. Он позвонил кадровичке домой и попросил ее ненадолго приехать в НИИКИЭМС: У нас тут… гм… определенное ЧП произошло… нет-нет, вам не о чем беспокоиться, к вам оно отношения не имеет… но требуется ваша помощь. После этого капитан отправил одну из ожидавших у входа машин за начальницей по кадрам, и через каких-то полчаса она уже отпирала свой кабинет. Вид у нее был при этом – как легко себе представить – весьма бледный, поскольку анонсированное Хачатряном определенное ЧП предстало перед ней в виде трупа, ожидавшего ее для опознания.

Но прежде, чем продолжить эту линию и рассказать, кем же был покойный, я должен ненадолго прерваться и вернуться назад – к стоявшей в коридоре Анне Леонидовне. То, что она сообщила капитану после того, как внимательно осмотрела труп, имеет важное значение для нашего сюжета, и не стоит откладывать эти сведения на потом или информировать о них читателя скороговоркой, как будто речь идет о малосущественных деталях.

Похоже, сбитой с толку старухе самой не терпелось выложить расследующим известную ей правду, но она, тем не менее, сдерживала себя и не проявляла неуместной для ее должности и положения инициативы. Однако, как только капитан, покончив со своими указаниями подчиненным, спросил у нее – несколько неуверенным тоном:

– Скажите… вы ведь говорили, что и раньше видели здесь труп… Так вот… был ли он похож на тот, что вы видите сейчас?

Потерпевшая, ни секунды не раздумывая, выпалила:

– Точно тот же самый. Всё в точности. Лежал он, правда, не здесь, а вон там… – она махнула рукой в сторону открытой двери, – но всё остальное в точности. И спецовочка та же самая, и кепка… – она несколько запнулась, потому что кепку после манипуляций с собакой положили на ноги покойного, – она на голове была надета… но это же вы ее переложили, верно? А кепка та же самая. Я внимательно сейчас осмотрела – всё то же. Я лица тогда не видела – это я сейчас говорю: Саша-электрик, а тогда-то мне не видно было. Но остальное: точь-в-точь. Какие же галлюцинации? Вот и рука так же согнута. Будто он приподняться хотел – оперся, значит, на руку. …Я ведь тогда локоть его увидела. И вот – смотрите – нож. Вот у него ручка какая – из колечек. Мне тогда еще в глаза бросилось: последнее колечко – розовое. Вот! Видите?

Она ткнула пальцем в сторону ручки ножа и посмотрела в лицо капитану – видит ли он? – после чего, немного помолчав, добавила:

– Нет. Всё точно. Это он тогда был.

– Кто он? – не понял капитан.

– Ну он, – кивнула Анна Леонидовна в сторону трупа, – Саша… электрик… Ну, может, двойник какой его… не знаю я, как сказать…

Нетрудно догадаться, что последнее замечание было вызвано, по-видимому, реакцией милиционера на ее предыдущую фразу. Говорившая внезапно осознала, что капитану совершенно чужда мысль о трупе, который мог лежать в этом коридоре две недели назад и только теперь решил здесь окончательно обосноваться. Спохватившись, она уяснила себе, что ее слова звучат так, как будто бы она сама – рассказчица – может верить в такую мистическую чушь, – отсюда, надо думать, и ее невнятный лепет про убиваемых один за другим двойников.