Он приходит по пятницам

Вернемся же теперь к милиционерам, оставленным нами у подъезда уже описанного дома, – мы дали им достаточно времени, чтобы без спешки перекурить, – пора им приниматься за выполнение своего задания. Поскольку они сразу направились во второй подъезд, ясно, что было принято решение идти кратчайшим путем – прямиком в квартиру. Подъезд чистый – видно, что метут, моют. Запах, правда, специфический – характерный для старых домов – то ли трубы в них какие подтекают, то ли деревянные перекрытия истлевают мало-помалу, может, и грибок их подтачивает и свой вклад дает, а, может, и само долгое проживание множества людей приводит с годами к появлению такого запаха (миазмы скапливаются, так сказать). Но милиционеров запахом не проймешь – и не с таким сталкивались. Да и мы с читателем (из тех, что постарше) вряд ли бы обратили внимание на такие пустяки – обычное дело; в новых домах и похлеще может вонять. Одно время (где-то близко к описываемым годам) в многоэтажных зданиях на площадках ставили ведра с крышками и с надписью «Для пищевых отходов» – чья-то, видимо, инициатива была еще до всякой Продовольственной программы: соберем всяческие очистки и помои, свинок накормим, наконец, досыта, вот и мяса на прилавках прибавится. Жирели свинки от этих пищевых отходов или, наоборот, ускоренно дохли, автору неизвестно, но вонь, стоявшая в подъездах, еще не совсем выветрилась из его памяти (может, и в подъездах еще чувствуется, если принюхаться). А ведь не обращали на это особого внимания – жили себе, не тужили – привычка.

Квартира на втором этаже. Позвонили. Может, кто и есть: неизвестно же, с кем он мог жить, а, может, и коммуналка – соседи могут быть дома. Действительно, почти сразу же дверь отворилась. Невысокая, сухонькая старушка – открыла, не боясь, не спрашивая через дверь Кто там? но, открывши, стоит, ждет: что скажут, чего пришедшим надо.

– Здравствуйте. Мизулины здесь проживают?

– Александр что ли? Здесь. Но его сейчас нету дома. Попозже, к вечеру приходите. Появится поди.

– А вы, простите, кем ему приходитесь?

– Я-то? Да никем не прихожусь. Я тоже здесь живу – соседи мы с ним.

– Ага. Понятно. Мы из милиции, хотели бы поговорить с вами. Позволите пройти?

Пришедшие были в штатском, не в милицейской форме, и разговаривавший с мизулинской соседкой старший из милиционеров вытащил приготовленное удостоверение, развернул его, показывая. Но та на документ и не взглянула. Задумалась на секунду, прежде чем ответить, и отозвалась без видимого удивления, но и без явного злорадства в тоне:

– Так… Допрыгался, значит… Ну, что же, проходите, если надо.

Старуха включила в прихожей свет и отступила вглубь квартиры, пропуская пришедших.

– Вы раздевайтесь, если разговор долгий. Вешайте здесь свои одежки-то, – она махнула рукой в сторону вешалки. – Да что он натворил-то? Или, может, что случилось с ним?

– Да. Разденемся, пожалуй. У вас тепло – затопили что ли уже?

Старшой явно не хотел сообщать до поры до времени о смерти бабкиного соседа – не надо настраивать опрашиваемых на определенный лад и задавать им, так сказать, тональность их свидетельств. Уже само появление милиции заставляет их предполагать наличие какого-то криминала, связываемого с личностью того, о ком спрашивают. Но пусть подозревают, что угодно. Главное, чтобы не были уверены заранее, чего от них ожидает спрашивающий, какая информация ему требуется.

Соседка поняла, видимо, что толку она здесь не добьется, и больше к этому вопросу не возвращалась.

Представившись и выяснив, что встречавшую их хозяйку зовут «Порфирьевной» – а чего тут неудобного? все так зовут – по другому и не скажут… я привыкла… разве вам для отчета какого: Глафира Порфирьевна – я, Преснякова – фамилия… – старшой перешел к сути дела и, узнав, что объект их интереса ушел из дома вчера около восьми вечера и с тех пор не появлялся, подергал за ручку указанной ему двери и спросил, не оставлял ли ушедший ключа.

– Нет. Такого у нас и в заводе нет. Я сама по себе живу и его делами не интересуюсь, – жестко отрезала хозяйка. – В мою комнату пойдемте. Или вот на кухне, если желаете.

– Нет, так нет. Тогда мы сами справимся. Андрей, займись, – он ткнул своему напарнику на мизулинскую дверь, – а мы пока с Глафирой Порфирьевной поговорим.

Однако не успели они как следует разместиться на табуретках у стола, стоявшего ближе к окну довольно большой – по меркам жителей типовых пятиэтажек – кухни, и начать предполагаемую беседу, как шустрый Андрей заглянул в дверь и объявил, что дело сделано.

– Ага. Хорошо… Тогда, Глафира Порфирьевна – милиционер продолжал держаться официального тона – пойдемте, наверное, в комнату Мизулина. Там и посмотрим всё, что нам интересно, и с вами побеседуем. Да и за сержантом нашим, – тут говорящий слегка ухмыльнулся, – приглядим: вдруг он что-нибудь прихватит нечаянно.

Дошла ли до Порфирьевны немудреная милицейская шутка или она всерьез восприняла сказанное, осталось неясным, но никаких реплик и улыбок от нее не последовало – встала и молча пошла за старшим. Опять же неясно, знала ли соседка о таком документе, как ордер на обыск, или же вместе с подавляющим большинством наших граждан считала, что, если дело тебя лично не касается, то и нечего забивать себе подобными вещами голову, – милиции это надо, вот пусть она со всеми нужными документами и разбирается. Впрочем, я и сам не знаю, как решаются такие вопросы после чьей-то скоропостижной смерти: теряет ли покойный свое право на неприкосновенность жилища, и представители государственной власти могут распоряжаться его бывшей собственностью по своему усмотрению, или эти права переходят к наследникам умершего? Да и стоит ли нам детально разбираться? Надо полагать, милиция знает, как поступать в таких случаях, и несет ответственность за свои действия.

Комната электрика, так неожиданно покинувшего этот мир – вряд ли он, уходя вечером из дома, подозревал, что никогда больше сюда не вернется, – наверняка, была именно такой, какую можно было ожидать: спартанская обстановка, ничего лишнего – типичное спальное место много и регулярно пьющего одинокого работяги, не придающего никакого значения всем этим «домашним уютам». Но и ничего, свидетельствующего о том, что хозяин комнаты уже начинает терять человеческий облик. Никакого явного свинства, всё, как у всех, так что я могу не стараться, выдумывая, где что стояло и как выглядело – для нашего рассказа это совершенно не важно.

Пока молчаливый Андрей перетряхал небогатое барахлишко убитого – смотри письма, фотографии, документы все подряд… сам знаешь… может, ценности какие… – старший выведал у Порфирьевны много любопытных сведений. Сначала скупо отвечавшая на вопросы: не знаю я ничего о нем, мы с ним и не видимся почти – она постепенно разговорилась и выдала все известные ей тайны. Возможно, свою роль сыграло и сделанное в нужный момент признание беседующего с ней милиционера: пырнули его ножом, в тяжелом состоянии, неизвестно даже выживет ли. Нарисованная соседкой картинка сводилась, приблизительно, к следующему.

Появился Мизулин в квартире около четырех лет назад – переехал по обмену после развода с женой. Парень он был, по словам соседки, не вредный, даже добродушный, но… пьяница. Чуть ли не каждый день выпивши. Комната большая, жены нет – начались пьянки: компания, шум, гам, песни, шляются по квартире. Любящей тишину и порядок Порфирьевне это сильно не понравилось: Я ему раз сказала, другой, третий – да, да, всё понял – а пройдет неделя-другая, опять то же самое. Тогда я уже всерьез его предупредила: не прекратится это безобразие – вылетит он с жилплощади, как миленький – я и к участковому пойду, и в партком, и куда еще понадобится… Выставила его компанию пару раз – шум, скандал – озлобился, конечно, – я, говорит, такой же хозяин – да меня этим не проймешь, я до пенсии бригадиром на мелькомбинате была, знаю, как с такими ребятами управляться – коли надо, так я и сама могу послать куда подальше. После нескольких открытых стычек соседи почти перестали друг с другом общаться, но эффект дипломатических демаршей Порфирьевны был в целом положительным: шумные пьянки с большим количеством участников практически прекратились и, по-видимому, переместились на какие-то другие площадки. – Если придут – двое-трое – в комнату его нырк, и ни на кухню, ни куда не шастают – если загалдят громко, я постучу в стенку – притихнут. Понял, стало быть.

Такое состояние вооруженного нейтралитета, изредка осложняемое недолгими пограничными конфликтами, позволяло под­держивать стабильность и более или менее мирное сосуществование. А худой мир, как известно, все же лучше тотальной войны. Так тянулось год за годом, и соседи по квартире уже привыкли как можно реже пересекаться друг с другом, ограничивая общение минимально возможным уровнем.

Однако, – и это было самое интересное из того, что сообщила соседка, – вся эта вялотекущая склока на почве хронического мизулинского пьянства была уже, можно сказать, в прошлом, и жизнь в квартире в последнее время сильно переменилась.