Она

Это были ужасные месяцы. Муж — Алиса стала обращаться к нему по фамилии, Дюбуа, и сказал бы спасибо, что не мсье Дюбуа, — винил во всем ее, говорил, что, если бы она ему не изменяла, ничего бы не случилось. Алиса тогда пыталась даже влезть в свои стоптанные туфли католички, хотя давно уже носила другую обувь. В пижаме, вцепившись руками в спинку кровати и стирая колени о паркет, она читала Salve Regina [35] , вознося молитву Деве Марии. В конце концов Алиса решила ехать в Рокамадур и молить Черную Мадонну об исцелении сына. Это она-то, доцент Лионского университета! Безумная затея. Четыре часа в дороге.

35

«Славься, Царица, Матерь милосердия…» (лат.) — начало молитвы Пресвятой Деве Марии.

Прежде чем звезды, солнце и планеты появились из черноты Вселенной, прежде чем было сказано: «Да будет свет», существовала она, первозданная материя, и ей, праматери всего сущего, поехала Алиса поклониться, ее хотела просить за сына. И вся эта туристическая суета была ей нипочем. Алиса одолела все двести шестнадцать ступеней, ведущих наверх, и в часовне Нотр-Дам пала на колени.

Но Черная Мадонна казалась чужой и далекой, словно за много световых лет отсюда, в другой галактике. Глаза ее были закрыты. Вокруг — глубочайшее безмолвие. Прямая, гордая, увенчанная короной, она застыла на своем троне, недоступная и чуждая всему человеческому. Ее руки не обнимали, не ласкали младенца Иисуса. Он одиноко сидел на коленях у матери, и глаза его тоже были закрыты. И он был слишком горд и тоже чужд горестям человеческим. Или так Алисе казалось. Вот уже восемьсот сорок пять лет, прикинула она в уме, может и больше, никто же точно не знает, когда и где святой Амадур нашел эту скульптуру и сколько ей лет. Вот уже восемьсот сорок пять лет на этом самом месте Черная Мадонна слышит просьбы царей, епископов, генералов, палачей, алкоголиков, убийц, наркоманов, педофилов, а мир остается прежним. Алиса пристально всматривалась в эту фигурку, высота которой была всего семьдесят сантиметров. Руки Мадонны будто сливались с подлокотниками трона и достигали пола, и Алиса подумала, что своими субтильностью, худобой и отрешенностью фигура Черной Мадонны напоминает скульптуры Джакометти [36] . Может, поэтому Черная Мадонна вдруг перестала быть для нее пришельцем из другого мира. А в часовне она ощутила себя там, где встречаются люди, у которых одна общая мать.

36

Альберто Джакометти — швейцарский скульптор, живописец и график.

Когда Алиса возвращалась из церкви по рю-де-ла-Куроннери, она размышляла о том, поехал бы Франсуа с ней в Рокамадур, если бы она его позвала, поехал бы этот убежденный последователь французского рационализма посмотреть на чудодейственную Черною Мадонну? Наверное, посмеялся бы над Алисой. Но, с другой стороны, он восторгается Гюисмансом, так что — кто знает. Алисе не нравились ни Гюисманс, ни рационализм, да и Франсуа — далеко не всегда, поэтому она просто отмахнулась от этой мысли. Она прислушивалась к цоканью своих каблучков по старым плитам ухабистой мостовой, мысленно прощалась с Черной Мадонной и на душе у нее было спокойно. Она знала, что Жюльен поправится.

— Что желаете, мадам? Мадам? — услышала она голос сотрудника бюро.

— Вы организуете паломничества в Рокамадур? — спросила Алиса.

Сотрудник выпятил грудь, будто только и ждал момента, чтобы ей все об этом рассказать.

— Вы пришли как раз по адресу, мадам. Мы предлагаем паломнические поездки в Рокамадур на удобных автобусах с кондиционерами. У нас вы можете купить…

Алиса пробормотала, что ей нужно все это обдумать, и быстро покинула бюро.

На улице она снова увидела интересную личность, о существовании которой уже почти забыла. На сей раз личность сидела на тротуаре, отвернувшись лицом к стене, изгибом спины и лысой головой похожая на голого ребенка, который лишь недавно научился сидеть самостоятельно. На Алису вдруг накатили те же самые чувства, что и в часовне Нотр-Дам в Рокамадуре. Она достала из сумочки тюбик губной помады и поставила его возле одеяла.

До начала вечеринки оставался целый час, и Алиса продолжила прогулку. На безлюдной площади Сен-Жорж она закурила. Постояла, покуривая, напротив особняка куртизанки Терезы [37] , любуясь трубадурским стилем фасада. То ли Алиса слишком глубоко затягивалась, то ли она давно не курила, но у нее закружилась голова. Закружилась сильно, как на карусели. Алиса принялась шарить руками вокруг, ища опоры. Как слепой, потерявший палку, она напряженно щупала руками воздух, пока не наткнулась на железную ограду фонтана на площади, и, скользя ладонями по железным прутьям, опустилась на низкий каменный бордюр.

37

Hotel de la Paiva — особняк, построенный между 1856 и 1866 годами для куртизанки Терезы (Эстер) Лахман, известной также как Ла Паива.

Алиса натянула подол на колени, согнула и прижала колени к груди, размышляя: почему ей хочется увидеться с Франсуа? Почему она так часто о нем думает? У меня совсем другие взгляды на жизнь, литературу и вообще на все на свете, рассуждала она. Франсуа не верит в Деву Марию, религия для него — придуманный людьми способ преодоления страха смерти, мешающий им уничтожать друг друга. А любовь? Все сводится к тому, сказал он ей однажды, смеясь, что любовь мужчины к женщине — это благодарность за доставленное блаженство, а любовь женщины — это, так или иначе, способ заманить мужчину в ловушку и стать матерью. Что же еще он говорил? Что всякий гуманизм, будь то в эпоху Античности, Ренессанса, Просвещения или в наше время, есть не что иное, как набитая облезлыми перьями перина, скрывающая истинную сущность отношений между людьми, и это единственное предназначение гуманизма. При этом Франсуа так стучал по столу, что подскакивали бокалы и рюмки, и кричал: «Сюда ходили и Малларме, и Аполлинер, и Сартр! И ни у кого из них не хватило духу признать, что на самом деле означает этот пресловутый гуманизм. Сочувствие? Братство? Плевать на это!» Он был пьян. Алиса вспомнила, как много тогда Франсуа кричал, как много он тогда пил, и невольно воскликнула: «Да что ты знаешь!» Она оглянулась, не слышал ли кто-нибудь ненароком ее возглас. Но на площади никого не было. Бумажные стаканчики дружно и неспешно покачивались в стоячей воде фонтана. Они даже не вздрогнули. Алиса продолжила своей мысленный разговор. Послушай, вот ты терпеть не можешь Les Deux Magots, но почему-то всегда уступаешь моей ностальгии и приходишь в это кафе, так что в тебе есть сочувствие, хотя бы ко мне. Она улыбнулась тому, как искусно вывела Франсуа на чистую воду. Поджатые ноги болели, Алиса попробовала их вытянуть, стало только хуже, но она решила продолжить дискуссию и обратилась к Франсуа с очередным вопросом. Она его провоцировала. Что станет с человеком, если отнять у него представления о любви, душе, сочувствии? Что останется от человека, если он вдруг исчезнет, растает, как снеговик весной? Шляпа и морковка, — ответила она сама себе. Теперь колени разболелись невыносимо, и Алиса решила, что пойдет и сядет где-нибудь в другом месте.

Она встала, затекшие ноги были словно ватные. Алиса шла, как на мягких подушках, волоча ноги, пронизанные колкими мурашками. Она с трудом пересекла площадь и рухнула в плетеное кресло в кафе, заказала чашку крепкого кофе. Хотела вернуться к дискуссии, удобное положение располагало, но ничего не вышло, и она принялась размышлять о том, почему она так зациклилась на этом Франсуа, постоянно ему пишет, приглашает его куда-то, может, ему это приятно, а может, совсем наоборот — обременительно. Алиса размешивала сахар в кофе и думала, что у нее никого нет, кроме маленького несчастного Жюльена, который давно не маленький, а всего лишь несчастный, впрочем, и он уже живет отдельно. Никого у меня нет, вот я и цепляюсь за старые связи. Она отхлебнула кофе и обожглась, принялась хватать воздух ртом, чтобы охладить язык, и тут вспомнила, что сказал ей Жюльен, когда уходил из дома. Он ей крикнул: «Не хочу тебе мешать!» Эти слова прожгли ее насквозь и раскаленными осколками застряли в сердце. Тогда Алиса была уже разведена и второй раз вышла замуж — решила, что наконец-то обрела свой дом. Жюльен-младший сердито стер со щеки поцелуй и ушел. Уехал. Кажется, теперь его зовут Додо. Это все, что он ей сообщил. Ему было тогда шестнадцать, узкие плечи, застенчивая улыбка. Бумажку с номером телефона загадочного Додо он оставил на кухонном столе. После его ухода Алиса взяла две голубые гортензии в зимнем саду и вынесла их наружу. Поставила горшки на тротуар — может, кто-нибудь заберет. Но цветы так и засохли. Она принесла их назад и поставила на каменный стол в своем зимнем, слишком холодном для них саду. Выхаживать гортензии сил уже не осталось. С тех пор она только делала вид, что любит своего мужа.

После ухода Жюльена они часто виделись с Франсуа, встречались в одном и том же кафе, в том самом, которое он терпеть не мог. Что об этом думает ее муж и думает ли он об этом вообще — ее не интересовало. Как не интересовало и то, что об этом думает сам Франсуа. Но ей было с ним хорошо. Было между ними что-то особенное, что их сближало. Они были заговорщики, члены ордена тоски и печали. Не добрые приятели. Не влюбленные. Их союз был серьезнее и прочнее. Их объединяло одиночество, осознание собственной ненужности. Не нужный никому знаток Гюисманса и не нужная своему сыну мать встречались в кафе Les Deux Magots и ничего не хотели друг от друга.

Только однажды между Алисой и Франсуа вдруг выросла стена из камней, которые обычно швыряют друг в друга мужчины и женщины, — ревности и упреков. Как-то раз Алиса опаздывала, кафе уже закрывалось и почти опустело. Она приехала в Париж на празднование двадцатилетия пирамиды Юймин Бэя [38] . Короткий ливень, потом солнце, потом снова ливень — такая погода, когда вдоль тротуаров журчит вода, — весной в Париже обычное дело. Алиса перепрыгивала через быстрые ручьи и чувствовала себя счастливой. Она обошла книжные магазины, забежала в редакцию, под вечер на площади перед Лувром полюбовалась световой проекцией на стеклянных стенах пирамиды. Захватывающее зрелище! Она прибежала в кафе с каталогом Дженни Хольцер [39] в руках, восторженная, полная впечатлений. Франсуа безмятежно сидел за столиком с бокалом вина.

38

Юймин Бэй (Ио Мин Пей) — американский архитектор китайского происхождения, автор проекта стеклянной пирамиды у входа в Лувр.

39

Дженни Хольцер — американская художница-неоконцептуалистка.

— Там было столько людей, а тебя я не видела, — щебетала она, усаживалась, выкладывая каталог на стол.

— Меня там и не было, — ответил он бесцветным голосом.

— Смотри, — она пододвинула ему каталог. — Это каталог выставки Дженни Хольцер этого года в музее Уитни. Это ее световую проекцию ты пропустил, так жалко! Вот, взгляни. Какие потрясающие цветные спирали из слов! Слова-картины, слова-скульптуры. А вот еще.

Она перевернула страницу:

— Тут собраны ее афоризмы.

И она начала переводить с английского. Франсуа скривился.

— «Иногда лучше умереть, чем продолжать», — перевела Алиса первую фразу. И следом — вторую:

— «Мужчина больше не станет тебя защищать».

Алиса задумалась, потянула пальцами свою нижнюю губу, словно бы соглашаясь, и хотела переводить дальше, но Франсуа ее перебил:

— Я думал, что тебя интересует литература, а не трюизмы, — и он ткнул окурок в стеклянную пепельницу.

— Но это важные вещи! — воскликнула она.