Она
Шрифт:
У меня есть еще кое-что вам сообщить. Когда эта дама из Вены говорит о своем брате, то всегда лукаво усмехается. Она делает вид, будто мы обе знаем, что за человек господин Рудольф. Таким образом его дорогая сестрица хочет дать понять, будто мы обе прекрасно понимаем, что у господина Рудольфа голова не в порядке. Может, так оно и есть. Но, посудите сами, даже если у господина Рудольфа в голове и вправду бог знает какая неразбериха, разве хорошо над этим смеяться?
А теперь я хотела бы вам рассказать, как так случилось, что у господина Рудольфа голова пошла кругом. Господин Рудольф поехал на Мальорку. Он туда ездил часто и надолго. А в последний раз и четырех дней не прошло, как моим соседям звонит какая-то девица. У меня самой телефона нет. Соседи сразу ко мне прибежали, дескать, звонит какая-то Каналлас с Мальорки, дескать, господину Рудольфу плохо. Я удивилась, конечно, что звонят мне, а не его сестре в Вену. Но та Каналлас сказала, что господин Рудольф велел, чтобы звонили мне. Сказала,
Когда господин Рудольф приехал, на него было страшно смотреть. Сгорбленный, худой, весь трясется. Какой-то человек в белом плаще его поддерживал, и у него, у господина Рудольфа, в руке была еще палка, он на нее опирался, но все равно шагал он с трудом, ноги переставлял осторожно, будто вот-вот упадет. У меня уже все было готово. Постель постлана, всего накуплено и наварено, чай его с цветами мальвы налит в термос. Чтобы господин Рудольф ни в чем не нуждался. А как же иначе? Все для него было сделано, но он не мог ни есть, ни спать. Только чаю пригубил и все. И так каждый день. Я, знаете ли, и ночью была с ним, сидела рядом. Иногда он засыпал ненадолго. А то еще пытался что-то сказать, но что — было не разобрать. И все время вздыхал. Уж как он вздыхал! Только неделю спустя мне удалось покормить его с ложки. Я с ним разговаривала, по голове гладила и при этом все время совала ему ложку в рот. Теперь ему гораздо лучше. Он и в кабинет свой заходит, садится к столу, но, думаю, ничего не пишет. Иногда выбежит из кабинета и рвет на голове свои седые волосы. На Мальорке волосы у него совсем побелели.
Сначала он ничего не рассказывал. Только уже потом сказал, что два года назад познакомился на Мальорке с одной молодой женщиной по имени Анна Хардит. У нее муж сбросился с балкона в отеле. Его кое-как наспех похоронили, видно, так у них принято на этой Пальме-де-Мальорке, вроде бы так это место называется. У нее, этой молодой женщины, когда муж с балкона сбросился, тогда ребенок маленький был на руках. Поэтому она даже не знала, где мужа похоронили. Она на Мальорку потом снова приехала, чтобы отыскать могилу. Ребенок к тому времени подрос, и у нее появилось время на такие дела. Господин Рудольф ей помогал. Они эту могилу и вправду нашли. Оказалось, что это просто отверстие в бетонном блоке или что-то вроде того. Мужа ее там похоронили вместе с какой-то совсем неизвестной особой. Вот скажите на милость, как же это так можно?
Когда господин Рудольф приехал туда в этот раз, в последний, то о той молодой женщине никто ничего не знал, а он все хлопотал и вызнавал. И дознался. Ему сказали, что госпожа Хардлт тоже покончила жизнь самоубийством, что похоронили ее таким же ужасным образом. Наверное, на Мальорке мертвых не почитают, не любят или там нет для них места. Другого объяснения найти не могу. А он, господин Рудольф, как об этом узнал, как увидел такое отношение, так и сознание потерял. Мужчины очень нестойкие. Но вот чего я не понимаю, так это его рассказы о мертвой тишине. Как-то раз он проснулся ночью и все говорил и говорил о мертвой тишине. У мужчин бывает какая-то странная привязанность к смерти. Думаю, что господин Рудольф — как раз такой случай. И когда они видят такое обращение с умершими, как на этой Мальорке, например, что после смерти они никому не нужны, то дело совсем плохо.
Сестра господина Рудольфа в Пайскам все же приехала. Наверное, кто-нибудь из наших ей отсюда позвонил и сказал, что господин Рудольф вернулся с Мальорки в плохом состоянии и что я за ним ухаживаю. Она тут же приехала, чтобы самой за братом присматривать. Только господин Рудольф этого никак не хотел, уж я-то знаю. Но сопротивляться ей он не мог. Я все это видела, поэтому и ушла. Так что вы думаете? На другой же день она стучится в мою дверь. Вроде как ей нужно на пару дней уехать, не могла бы я это время присмотреть за господином Рудольфом. Короче говоря, не по ней эта работа. Вот я и вернулась. Я бы господина Рудольфа все равно не оставила. А она, думаете, вернулась? Ничего подобного, ее и след простыл. Только кто знает, если ей снова позвонят и скажут, что господину Рудольфу стало лучше и много ухода ему не требуется, то она снова в Пайскам примчится, а меня опять выставит вон. Долго это, конечно, не продлится, но не могу же я по ее прихоти бегать туда-сюда.
А еще в комиссию по опеке и попечительству я бы хотела сообщить кое-какие подробности о теперешнем состоянии господина Рудольфа. И хотела бы начать вот с чего. Человек не должен принимать смерть так близко к сердцу, как это делает господин Рудольф. Он о смерти думает больше, чем о жизни. И знаете, мне кажется, что господина Рудольфа вообще интересуют только мертвые. Голову даю на отсечение, что, если бы эта его мегера из Вены умерла, у него бы появился к ней интерес. Однажды его
дорогая сестрица, которая всегда хвастается, что знает всю подноготную господина Рудольфа, открыла мне секрет. Случилось мне как-то складывать белье в его спальне, а она там возле меня крутилась и показала на шкаф в углу. В этот шкаф я никогда не заглядывала. Так вот она глазами злорадно блеснула и прошептала, что у господина Рудольфа в пустом шкафу хранится мамино пальто, что он подходит сюда и пальто это нюхает. И тут же дверцы шкафа распахнула. Там было пусто, одно только пальто висело на вешалке, хорошее пальто из кашемировой шерсти, но висело оно как-то странно. Бывает, так висит одежда, оставшаяся от покойника. Мне было неловко, ведь такие вещи чужому человеку не показывают, и стало стыдно за эту венскую даму. Может, у господина Рудольфа с матерью были особые отношения, трудно сказать, зачем он ходит нюхать это кашемировое пальто, но об этом чужому человеку сразу вот так рассказывать не стоит. В конце концов, пусть он ходит и нюхает это пальто, раз ему так хочется, раз он несчастный. И я должна вам еще кое-что сообщить. Господин Рудольф пишет о каком-то Батольде. Пишет он просто так, но ему это писание помогает. А его дорогая сестрица писать ему запрещает.В этой связи прошу комиссию по опеке и попечительству назначить меня опекуншей господина Рудольфа Бергмана, проживающего в доме 250 в Пайскаме. Обещаю, что не буду запрещать ему писать, а также нюхать кашемировое пальто.
В случае моего назначения опекуншей прощу положить мне ежемесячный оклад в согласии с законом об опекунстве от 1985 года № 89, п. 1.
Ваша Анна Кинесберг
10 декабря 1988 года
Пайскам
В комиссию по опеке и попечительству при администрации округа Ольсдорф, лично в руки председателю Хельге Крайбих
Уважаемая госпожа председатель!
Обращаюсь к Вам в связи с тем, что Вы, несомненно, уже получили ходатайство известной госпожи Кинесберг касательно моего брата, господина Рудольфа Бергмана, проживающего по адресу Пайскам, дом 250, округ Ольсдорф. Хочу Вам заявить сразу, что не желаю, чтобы госпожа Кинесберг стала опекуншей моего брата. Мой брат в силу своего физического и психического состояния, в котором он сейчас находится, бесспорно нуждается в опекунше, но я прекрасно понимаю, что назначенная опекунша будет иметь широкие полномочия, особенно в том случае, если моего брата признают недееспособным. Госпожа Кинесберг просит о своем назначении с корыстными целями. В случае если ее назначат опекуншей, она будет получать зарплату из городской казны. Она это прекрасно знает, и это не единственная причина ее ходатайства. Я уверена, что она постарается завладеть домом № 250, который принадлежит нашей семье, и будет уговаривать брата, чтобы он этот дом завещал ей. Такие вещи случаются, и довольно часто. То, что помыслы госпожи Кинесберг не вполне чисты, могу Вам легко доказать на двух примерах.
Мой брат вот уже много лет пишет книгу о Мендельсоне-Бартольди. Работа над этой книгой действует на него губительно. Тем не менее мой брат твердит, что только он способен написать книгу об этом композиторе. Мне все равно, будет ли такая книга написана и кто ее напишет. Меня, госпожа председатель, интересует исключительно здоровье моего брата и ничего более. Сейчас, когда он вернулся с Мальорки в таком плачевном состоянии, важнее всего на свете, чтобы он оставил свое писание. Но госпожа Кинесберг эту его деятельность всячески поддерживает, и все с тем умыслом, чтобы ухудшить душевное состояние моего брата.
Вот другой пример. У моего брата неадекватное отношение к смерти. У него есть определенные привычки, о которых я здесь не хочу распространяться, но поощрять эти привычки весьма и весьма нежелательно. Госпожа Кинесберг и здесь ему во всем потакает. И, естественно, закрадывается подозрение относительно мотивов госпожи Кинесберг.
В связи с этим предлагаю назначить опекуншей господина Рудольфа Бергмана меня. Разумеется, в силу своей занятости на работе я на данный момент не могу ежедневно сама выполнять эти функции. В Пайскаме у меня была бы подручная, руководить которой я могу из Вены. Смею Вас заверить, госпожа председатель, что именно таким образом я осуществляю руководство своей собственной компанией. В Пайскам я бы все равно приезжала хотя бы для того, чтобы следить за состоянием дома. Если и этого недостаточно, то я бы разрешила госпоже Кинесберг убирать в доме за почасовую оплату.
Госпожа Кинесберг Вам, очевидно, писала, что когда я захожу в кабинет брата, он перестает писать, кричит на меня и использует грубые выражения. Но это, как Вы прекрасно знаете, обычная мужская реакция. Я не сомневаюсь, что его досада на меня возникает на гендерной почве. Некоторых мужчин женщины просто раздражают. Существует определенная (и немалочисленная к тому же) категория мужчин, которые уверены, что женское мышление с логикой не в ладах. Мой брат как раз из их числа. Но на самом деле правда совсем в другом. Потому что мой брат, который мог бы уже написать тысячу страниц о Мендельсоне-Бартольди, сам ведет себя совершенно нелогично.