Они должны умереть. Такова любовь. Нерешительный

Полицейский фотограф снял:

Предсмертную записку и наручные часы на туалетном столике крупным планом.

Одежду Томми Барлоу в кресле и его ботинки рядом с креслом средним планом.

Общий вид кровати с лежащими на ней телами Ирэн Тейер и Томми Барлоу.

Средним планом прикроватный коврик и две бутылки из-под виски, а также стул, на котором лежала и висела одежда Ирэн Тейер, и рядом с которым стояли ее туфли.

Пишущую машинку на приставном столике рядом с кроватью крупным планом.

Гроссман несколько раз внимательно просмотрел набросок и фотографии, перечитал рапорт, составленный одним из сослуживцев, а затем сел за стоящий в лаборатории длинный белый стол, снял телефонную трубку, набрал номер: Фредерик 7-8024. Ответил дежурный сержант и немедленно соединил его со Стивом Кареллой, который находился в комнате для персонала наверху.

— Я получил результаты по твоему делу о самоубийстве, — пояснил Гроссман. — Хочешь послушать?

— Давай, — согласился Карелла.

— У ваших парней сегодня много дел?

— Достаточно.

— А у нас! Бог ты мой, ну и денек сегодня выдался, — отозвался Гроссман и устало вздохнул. — Каксе они дали вам заключение о причине смерти по этому Делу?

— Острое отравление окисью углерода.

— Да… — протянул Гроссман.

— А что? Ты обнаружил стреляные гильзы?

— Нет, не довелось. Конечно, похоже на самоубийство, во всяком случае, вроде бы все данные на это указывают. И в то же время… Право, не знаю. Что-то во всем этом деле не сходится.

— Что именно?

— Все выглядит так, что ты сразу сочтешь происшедшее самоубийством, — Гроссман начал издалека. — И бутылки из-под виски, открыт газовый кран, взрыв. Все вроде сходится! Лишний раз подтверждает цифровые данные.

— Какие?

— Ежегодной смертности от отравления окисью углерода в нашем городе. У меня здесь они есть. Прочитать?

— Валяй, — Карелла улыбнулся.

— Восемьсот сорок смертей в год, из которых четыреста сорок самоубийств. А из них четыреста тридцать пять — от газа. Впечатляет! Верно? Добавь сюда еще эти бутылки из-под виски. Самоубийцы этого типа часто напиваются до бесчувствия, после того как откроют газ. А иногда принимают снотворное, чтобы смерть была славной и приятной. Ты об этом знаешь?

— Так уж славной и приятной! — не согласился Карелла.

— Именно. А в этом твоем деле что-то не так, Стив. По правде говоря, я озадачен.

— Чем именно, Сэм?

— Во-первых, все эти бутылки из-под виски на полу. Не у изголовья, а у изножья кровати. И одна — перевернута. Почему тогда бутылки были у изножья кровати, откуда никто не мог до них дотянуться, если они действительно выпивали?

— Они не были пьяны, Сэм, — объяснил Карелла. — Это данные нашего токсиколога.

— Тогда куда делось все это пойло? — спросил Гроссман. — И еще, Стив. А ты знаешь, где стаканы?

— Не знаю. А где?

— В кухонной раковине. Очень хорошо вымыты. Два стакана аккуратно поставлены рядышком в раковину, сияют от чистоты. Смешно?

— Очень, — согласился Карелла. — Если вы открыли газ и пытаетесь напиться, зачем же вылезать из кровати и мыть стаканы?

— Кстати! Им вообще-то так или иначе пришлось вставать. Верно? Чтобы одеться?

— Ты о чем это?

— Стив, послушай. Разве это не было любовное гнездышко? Мы проверили их одежду, искали пятна спермы. Не нашли. Значит, они были голыми, когда они…

— Ничего этого не было, — пояснил Карелла.

— Откуда тебе это известно?

— Данные вскрытия: половых сношений не имели.

— М-да, — протянул Гроссман. — Тогда чем же они занимались, почти голые?

— Хочешь, скажу свою убедительную версию?

— Валяй.

— Возможно, намеревались уйти из жизни в блеске романтического пыла. Частично разделись, открыли газ и отключились, прежде чем успели что-то сделать… Я так полагаю.

— Мне эта твоя версия не кажется убедительной.

— Ну, тогда другая, — продолжал Карелла. — Они были показушники. Хотели, чтобы на фотографии в газете все видели их полуголыми.

— Ну уж этот вариант не только не убедителен, но и безграмотен.

— Дай лучше!

— В квартире был кто-то третий, — предположил Гроссман.

— И это убедительная версия! Ничего себе!

— Очень даже убедительная, — заявил Гроссман, — особенно, если учесть, что пили из трех стаканов.

— Что?

— Там было три стакана.

— Но минуту назад ты говорил о двух.

— Я сказал, что было два — в раковине. Но мои люди тщательно осмотрели посудный шкаф над ней, проверили в нем всю стеклянную посуду. А что нам еще оставалось делать? Большей частью все разнесло взрывом, но…

— Да, ну а дальше что?

— Тонкий слой пыли был на всех стаканах, кроме одного. Его недавно вымыли, вытерли кухонным полотенцем, которое мы нашли на полке под раковиной. Сравнили приставшие к нему нити от полотенца. Все совпадает. Что ты на это скажешь?

— А они сами не могли пользоваться тремя стаканами, Сэм?

— Конечно. Но зачем тогда они оставили два в раковине, а третий поставили в посудный шкаф, на полку?

— Не знаю.

— Третий человек, — пояснил Гроссман. — Собственно говоря, если рассмотреть последний и, должен признать, весьма необычный факт, я почти убежден, что присутствие третьего станет не просто умной, но и убедительной версией.

— Какой это факт, Сэм? ,

— Нет вообще никаких следов в комнате.

— Что ты хочешь сказать?

— Что нет никаких отпечатков.

— Ты имеешь в виду третьего?

— Я имею в виду вообще никаких отпечатков, никого из них.

— Не понимаю.

— Ну я же говорю тебе, — повторил Гроссман, — т- ни одного отпечатка пальцев ни на чем. Ни наГ" стаканах, ни на бутылках, ни на пишущей машинке, даже на- их обуви, Стив. Так как же, черт возьми, можно напечатать предсмертную записку, не касаясь пальцами всех букв. Как же снять ботинки — их поверхность хорошо смазана ваксой — и не оставить никакого отпечатка ладони на ней? Стив, все это дело дурно пахнет!