Они лезут

С неисследованным чувством, но очень приятным, я намеревалась окучить бабку, чтоб попросить разрешения покинуть квартиру. А для этого нужно притвориться дурочкой – как она любит меня выставлять.

– Бабушка, мне нужно в школу, заниматься… у меня совсем всё плохо по биологии.

– А чего так? – скрипнула, то ли бабуля, то ли диван. Она изредка выглядывала из-под нависшего лба, который делился ровно наполовину глубокой складкой – неразрешимой дилеммой. Её взгляд пронизывал меня, выбивая грехи.

– Я насекомых боюсь. Нам медведку показывали: стало не по себе. Я вышла, упустила тему урока. На втором уроке самостоятельная работа была по этим медведкам. У меня двойка. – Я преуменьшала свои способности, чтоб бабуля мне поверила.

– Коль ты недалёкая, иди.

Я следовала этикету провинившихся – стояла с понурой головой бубнила, что я не успеваю, я не понимаю. Бабуля безучастным взглядом полосует потолок и не вколачивается в диван неуклюжими поворотами, а смирненько лежит нетленным призом. Казалось, она ушла в себя, всплыв на диване, как пузырь, способный, однако, все видеть и все знать. Обычно она кряхтит, переваривая мысли и поток моих оправданий. Золотая цепочка очков лежала на ключицах, словно пригретая змея. Тишина сдавила, как удавка. Я замолчала, обнаружив, что бабуля наглаживала карай ватина, как кошку. Глаза её так и были вскинуты к потолку, словно воткнутые в разделочную доску, на которой каждое моё слово подвергается тщательной вивисекции. Она улыбалась и карала своим безмолвием. Голос её слипся и, только откашливаясь, она могла смеяться или вроде того. Неужели она догадывается? А может, мне это кажется? «Ого, сколько я здесь!» Время шутило со мной. Два часа утонули в моих оправданиях. Бабуля не двигается, но под ватином тайно подкручивает механизм реальности скрученными ручками, чтоб побыстрее наступила ночь, и я осталась дома. Как она это делает? Она влияет на эту реальность своим существованием, дыханием. За последние несколько дней она так и проводила без движения. Её привязанность к дивану возросла. Она охраняла его от меня, кричала в ревностном исступлении, чтоб я не приближалась, словно у неё отнимали воздух. Под подушкой она мутила какое-то дело. Ныряла рукой и вкладывала в рот по зёрнышку. Мордочка вся ссохлась и стала размером с кулачок. Она резко похудела и сдала за эти дни на столько, что только по голосу его можно было и узнать. Бабуля к чему-то готовилась.

Я приносила ей еду. Она вырывала её из моих рук, дико посматривая. Сейчас она снова положила в рот бусину. Это были гомеопатические шарики. Она крутила их по рецептам древних лет. Утром я находила целлофановые пакеты, пропахшие мокрой псиной, базиликом и чем-то ещё, неуловимым, но пугающим. Моя правая нога не слушалась. Я пригляделась. По пыльному ковру ко мне тянулась холодное мерцающее плетение. Цепь. На одном конце – бабкины очки, а другой замыкается на моей щиколотке. Я не могу и шагу ступить. Мне показалось, что цепь превращается в пластиковую трубку, а в шее у бабки … катетер? Она крадёт мои силы, чтоб существовать!

Я подкинула в воздух монетку. Глаза бабки обрели фокус. С хрустом её голова повернулась – слишком неестественно, шея ещё раз подозрительно хрустнула, видимо, окончательно сломавшись. Бабуля не приходит в сознание, но бодрствует, водит плечами, будто реагирует на денежный металл.

– Смотри, на полу валялось, – мой голос, дрожал, как желе.

Цепь отстегнулась. Бабуля на лету поймала монетку щелкающим ртом. Её грудь согнулась, как книжка и выпрямилась, сделав изломанный вдох. Я бежала. Ненадолго, но я свободна.

Я опоздала. Надя качалась на качелях за домом, не подавая виду, что устала ждать меня. Она смешливо отворачивалась от лучей.

– Наконец-то! – выкрикнула она и стала серьёзной. Руки её оплели меня. Её настрой меня пугал. Она будто всю жизнь готовилась к этому дню и не желала упускать ни минуты.

– Нам столько нужно успеть!

Я огляделась вокруг.

– Не здесь же. У меня дома всё готово. Это недалеко.

Слоняться по хатам не входило в мои планы. Я пережила такое сегодня… Если я откажу, то отправлюсь домой, а там… катетер и больная бабушка. Полностью больная на все места и странная. Цепи, пыльные вихри. Воспалённый рассудок скоро поглотит меня. Нужна смена обстановки. Я согласилась пойти к Наде в гости.

Надежда жила через дом и часто оставалась одна. Но в отличие от меня, запертой в холодеющей тишине с бабушкиным призраком, она не знала одиночества. Её любила вся семья – брат, сестра, родители, и эта любовь, словно тёплое сияние, окружала её. И я быстро прониклась к ней и обнаружила, что мне хватит этого тепла дожить во мраке с бабулей до выпускного. А на каком топливе мне дальше ползти в большую жизнь?

– Элина, проходи.

Первые несколько минут укладывались сложными артефактами в моём сознании, отлучённым от нормальной жизни.

Я покорилась и сделала первый шаг навстречу новому. Я тряслась, как промокшая, с трудом миновала коридор и запуталась в двухкомнатной квартире. После моего балкончика двухкомнатная квартира возводилась в хоромы.

– Иди, иди сюда – приманивала меня Надя. Она поняла, что по-другому со мной нельзя: я робела, как кузнечик. Мне страшно было находиться в таком месте, и вот почему.

Небольшая двухкомнатная квартира опутала меня светом, уютная, светлая со строгим минимализмом, и фиолетовыми водопадами штор. Она обладала неоспоримой притягательностью для заброшенного ребёнка, как я. Надина натура была хаотичной и придавала оживление квартире, шторам, которые летали от её рук, глаза, её блестящие, как масло, искали, требовали больше воздуха, окно чуть не было выдернуто из рамы, повинуясь её желанию надышаться, с двухъярусной кровати поверженным флагом свисало одеяло; вмятины на подушке хранили утренний бунт. Она была неукротима! Её комната была беззащитна от её нападок – удел подушки печален – летит вниз. Обнажилась припрятанная косметичка. Надя замирает, точно её секрет был разворочен кем-то. Косметички недостаточно: потерялось нечто особенное…

– В чем дело?

Все печали Нади облетели, когда я её спросила. В глазах носилось невысказанное подозрение, что кто-то незадолго до нас вскрыл тайник под подушкой.

– Не заморачивайся. Я забыла кое-что.

Она любила зелёные цвета: насыщенные, салатовые, жидкие с белым. Юбка чуть выше колена открывала белые ноги с хрупкой кожей, матовой, как манник.

Надя всячески старалась утешить мою подозрительность, притащила кружки и чайник. Вода кипятилась у меня на глазах, чтоб я убедилась в её чистых намерениях.

– Будешь?

Мой кивок чуть не лишил меня головы. Вышло бестолково – резко. Зато я вспомнила, что у меня есть шея…Пока что есть. Я опасалась, что наша просветительская «авантюра» ничем хорошим не закончится. А Надя поймёт, что мои дружественные порывы нечто иное – план внедрения к ней в душу, чтоб затем… Она посмотрела. Улыбаюсь, улыбаюсь.

– Ого, – Надя удивилась моей уцелевшей шее, – Ты странно двигаешься.

«А ты воняешь.» – Я улавливала аммиак.

Я чуть себя не выдала! Я не могла справиться с простой ролью – застесняться и сказать пару слов. Естественно. В квартире с призраком общение воспринималось как дефект. Приветствия – это нечто непостижимое, как ангина, на которую цепляется замок молчания на несколько дней. Я говорила в строгих рамках одним и тем же набором слов, чтоб не шокировать бабулю новыми смыслами. Речь утратила вес в однокомнатном склепе, где ценится только шёпот смерти и денег. «Ты» – ударялось мне в спину от бабули. Мы общались на языке пустоты, часами, иногда днями. «Ты» служило для нас календарным листом с красным светом. Следующий день растягивался на предложений семь. Не только на воду у бабули был счётчик – она редко говорила одами, а в основном два слова – уже подарок. Говорящий сверчок, живущий в моей черепной коробке на безлимитных мыслях отрос в жирную саранчу. Туда действительно нужен счётчик! Не помешает и намордник. Фантомное насекомое использует моё тело, чтобы жить. А я? Я где? Я вроде с Надей…

– Догадываешься, с чего начнём? – спросила Надя с налёта.

– Нет.

– Твоя толстовка. Тебе нельзя в ней постоянно ходить. Как пацан. А эти штаны алкашки тебя простят.

Надя говорила беззлобно, отслеживая, как я держусь, и представляю ли, откуда мои беды. Она упала на широкий стул, который мог вместить двух таких Надь, и не сводила с меня чёрных глаз, будто заново знакомилась со мной. Она осматривала меня с головы до ног. Разговор не клеился. Я понимала, что она бесконечно права, хоть я и страшилась говорить с ней.

– Ты не дуешься? – завела Надя после раздирающего молчания.

– Нет.

– А другое у тебя есть? – она снова осмотрела меня.

– Оно… такое же, – отреагировала я.

– Я знаю, что ты сделаешь.

– Что? – испуг говорил за меня.

– Это платье, потрясающее! Думаю, ты в него влезешь, а мне малое, – метнула она взглядом на кровать, где ждало платье. Моё молчание оживило её ещё больше.

– Примерь! – скомандовала она.

Упрашивать меня не пришлось. Я влетела в платье, как в мечту, и остановилась в растерянности.