Опасная красота. Поцелуи Иуды

С тем, кого обрела, с тем, кого потеряла —

С тем, кто любит ее больше всего на свете…

Под призрачные нити музыки, которая пронизывает пространство, он выводит меня в центр, а все, собравшиеся в зале, образуют заинтересованный и слегка шокированный круг.

Мои черные лакированные туфли на очень высоких каблуках, а поэтому мое лицо оказывается почти вровень с его лицом. Его взгляд скользит по моему локтевому сгибу — тому самому месту, где, благодаря его чутким пальцам, не осталось и малейшего шрама от укуса Дино Росси.

Скользит по моему обнаженному плечу вверх, по шее, по подбородку, губам и, словно загипнотизированный, останавливается на моих глазах.

Я ощущаю его руку в перчатке на своей талии и четко осознаю то небольшое расстояние, которое нас разделяет.

Оно разделяет.

Но не значит ничего, потому что я осязаю его так ярко, так полно, что от нахлынувших эмоций сердце готово разорваться.

Трепетные аккорды и эмоциональный надрыв в голосе певицы стирают грани между музыкой и жизнью, между мной и им, и все, что нас окружает, незаметно уходит в какую-то параллельную вселенную.

В реальности остается только он и я. Только соприкосновения, в которых так много смысла и чувственности. Только ткань моего платья о его китель. Только его синие, похожие на ледники, глаза, которые меня не отпускают. Только парные шаги и движения настолько в такт, как будто мы с ним сливаемся и перетекаем в единое целое, предугадывая не то, что жесты, мысли друг друга.

Медленно. Гораздо медленнее, чем того следует.

Раз-два-три-раз-два-три по тонкому-тонкому, хрупкому и очень скользкому льду, который может проломиться в любую секунду, чтобы бурный водоворот поглотил и понес куда-то вниз, на самое дно.

Туда, где он меня, нервную, задыхающуюся от возбуждения, разденет…

Крепко сжав мои пальцы своими в перчатках, Коул Тернер перекручивает меня и возвращает в исходное положение, отчего я на мгновение всем телом прижимаюсь к нему, чувствуя пробирающую с ног до головы нервическую дрожь.

А в следующее мгновение чуть приседаю, и моя нога скользит у него между ног. Как того и требует танец, делаю круговое движение носком туфельки по паркету, и радужка глаз неотрывно смотрящего на меня кардинала становится темно-синей, словно в Северно Ледовитом океане начался шторм.

Лежащая на моей талии рука Его Высокопреосвященства опускается на пару сантиметров ниже, на бедро и, кажется, даже сквозь кожу перчаток и тонкую ткань моего платья он ощущает гладкость в том месте, где должна быть полоска трусиков.

Шторм достигает своих двенадцати баллов, и тем он яростнее и страшнее, потому что его красивое холодное лицо неподвижно и не выражает абсолютно никаких эмоций.

Смотрю в его глаза, трепещущая, смятенная, захваченная этим ледяными валами, и просто умираю, а затем под откровенную и фатальную концовку песни, в которой маячащие где-то рядом страсть, счастье и свобода уходят, уступив место злому року, Тернер откидывает меня назад в последней поддержке.

Позабыв про дыхание, я не могу отвести взгляда, а он, неприлично надолго задержав мою руку в своей, подносит ее к губам и прикладывается к костяшкам моих пальцев.

Очарованье длится еще несколько мгновений, пока дрожат замирающие аккорды музыки, а затем реальность вторгается в этот сладкий сон.

Окружающие хлопают с улыбающимися и добродушными лицами, делая вид, что ничего из ряда вон выходящего не произошло, и в отдалении я вижу привалившегося к косяку Кастора Троя, который смотрит без своей всегдашней ухмылки, смотрит серьезно и мрачно.

Особо довольным он не выглядит, а, по идее, должен был быть.

Я помню про то, что он велел. Но минуту назад не помнила, клянусь. Не помнила ни о чем, кроме синих глаз Коула Тернера…

Интересно, что меня ждет, когда об этом узнают нравственники? Снова будут настаивать на клировании? Впрочем, я уверена, что сестра Гурович непременно выдумает для меня что-то похуже…

— А я и не предполагала, что ты такая, Моника… — негромко проговорила Фелиция.

Итан Энглер куда-то испарился, и она сидела за столиком вместе с двумя сотрудницами из бухгалтерии — все трое определенно как будто вознамерились просверлить во мне большую дыру.

— Какая? — поинтересовалась я, оглядываясь в поисках своего клатча.

— Умалишенная! — выпалила Фели, как-то нехорошо, недобро усмехнувшись. — Отказать Леоне и пригласить на танец Тернера! Это дико, понимаешь, Никки? Дико! Не узнаю тебя! Как будто подменили… Как будто совершенно другой человек!

— Боюсь, тебе придется искать новую подругу — несчастную забитую серую мышку, чтобы на ее фоне казаться красивее и увереннее в себе, Фели. Прости, но я теперь пас, — спокойно сказала я. — Ты сумочку мою не видела?

Мой черный блестящий клатч действительно как сквозь землю провалился, а у меня там все деньги и документы, между прочим.

— Ее забрал Трой, — вмешалась Сандра Уорик, коллега Фелиции из бухгалтерии. — Сказал, чтобы ты нашла его.

Это мне крайне не понравилось, потому что хотя бы в гостях у Дрезднера я надеялась выдохнуть и хотя бы на пару часов почувствовать себя свободнее, чем я есть на самом деле.

— Моника, подожди! — сбивчиво позвала Фели каким-то совершенно другим тоном, нежели тон привычного превосходства, в котором она обычно разговаривала со мной. — Послушай! Прости, я не хотела! Мне так жаль… Давай поговорим, пожалуйста! Я не хочу тебя терять…

— Мне нужно найти Троя и отобрать у него свою сумочку, Фел, — я покачала головой, с трудом удерживаясь от того, чтобы вернуться и начать с ней разговор по душам. — Может быть, мы поговорим в другой раз?

Я отчаянно нуждалась в подруге, которой бы смогла все рассказать, но понимала, что не могу поведать свои тайны Фелиции, даже если бы доверяла ей на все сто процентов. Такое не рассказывают даже самым близким.

Такое хранят в обмотанной цепями шкатулке на самом дне своей души.

В общем-то, ходить по чужому полутемному дому, когда хозяева находятся где-то в гостиной, где играет музыка и проходит торжество, довольно странно. Но я припомнила, что по этикету, который мы изучали в Социальном училище, в больших богатых домах во время приемов такое не то, чтобы было принято, но не возбранялось.

Собственно, Троя даже искать не пришлось — он обнаружился на втором этаже, в библиотеке, где, развалившись в кресле у камина, с самым что ни на есть обстоятельным видом изучал некий лист бумаги.