Опасная обочина

— Нет, не от шапки. От ума.

Стародубцев искренне изумился:

— Это как же?

Старший инспектор младший лейтенант Савельев приосанился и даже слегка выпятил грудь.

— А вот так! От круглосуточного напряженного мышления, — Савельев со значением постучал согнутым указательным пальцем в висок. — Бессменно! Но вам это не грозит, вам это ни к чему. У вас свои задачи.

— Эх ты, Савельев… — снова притворно вздохнул Стародубцев. — И когда ж тебя, бессменного, сменят-то? На пенсию не собираешься?

Тот засопел и нахмурился:.

— Не ждите — пока не собираюсь. А чего это, Виктор Васильевич, вы меня на пенсию хотите спровадить? — осенило старого дружка Стародубцева. — Может, вы недовольны моим служебным долгом, так скажите прямо.

— Грубый ты, Савельев, — сокрушенно покачал головой начальник мехколонны. — Водители на тебя жалуются.

— Вы тоже не подарочек. Лучше на себя посмотрите.

Стародубцев, как ни странно, не обиделся:

— А я что? Я ничего и не говорю. Видно, пора нам обоим на пенсию. Надо вовремя уступать молодежи дорогу. Молодежь, она ведь какая сейчас? Талантливая, умная, вежливая. Как, уступишь?

— Пока нет. Вы-то постарше будете, вы и уступайте. А грубость моя, Виктор Васильевич, сами знаете, от сердечной задушевности. Я людей люблю.

— Люблю-у, — передразнил дружка Стародубцев. — А как же их не любить-то? Это ведь данность… Что это у тебя за черта такая особенная — люблю-у?! Ишь ты, оригинал, людей он любит.

Стародубцев раздраженно побарабанил пальцами по корявой столешнице.

— А грубость, товарищ младший лейтенант, нехороша в любом ее проявлении. Давай, что там у тебя есть, и проваливай к чертовой бабушке! Надоел ты мне, хоть и при исполнении, дьявол тебя возьми.

Нет, не удержался Виктор Васильевич Стародубцев от резкости, но тому была своя причина, поскольку, как мы знаем, был он ранее полковником и считал, что дружба дружбой, а служба службой. Субординация имела для Стародубцева большое значение. А что такое субординация? Это быстрое и неуклонное подчинение младшего по званию — старшему. Почему субординация имела для Виктора Васильевича особое значение? Так это проще простого: во-первых, специфика работы на Севере, это уже что-нибудь да значит, во-вторых, контингент — шоферы, в-третьих, коллектив, руководимый им, на девяносто шесть и шесть десятых процента — мужики. И в-четвертых, связь с центром — только по радио. Ну чем, спрашивается, не прифронтовая полоса? Тут и отношения должны быть другими: пусть дружескими, но жесткими, подчиненными одной цели — построить в этих условиях железную дорогу — чем быстрее, тем лучше.

Старый друг Виктора Васильевича инспектор Савельев, вероятно, тоже подумал об этом, а потому, скрывая обиду, засопел, закряхтел и полез в планшет за документами — оно хоть и в отставке, а полковник все же, орденская планка в четыре ряда. Протянул Савельев Стародубцеву бумаги и сразу стал экономен в словах:

— Получите фотографический портрет преступника. Рекомендую повесить в диспетчерской.

— Фотографический? — удивился Стародубцев. — А какой же еще может быть? Натуральный?

«Детектив» снисходительно усмехнулся:

— Бывает еще рисованный.

— Ах, ну да…

Тут послышался шум затормозившей у крыльца машины, захлопали дверцы, и потому остается неизвестным, что бы еще сказали старые друзья на прощание друг другу.

В кабинет Стародубцева вошли двое; впереди — паренек в ватнике, ватных брюках и валенках, абсолютно шоферской наружности, за ним — молодой человек явно городского или даже более того — столичного типа, несмотря на унты, выглядывающие из-под длинного цивильного пальто.

— Что такое? По какому вопросу? — строго сдвинул брови Стародубцев, слегка покосившись на Савельева.

— Виктор Васильич! — выпалил паренек для начала, а дальше так зачастил, так пошел крыть беглой картечью, что только успевай ушами шевелить да поворачиваться.

— Отставить! — рявкнул Стародубцев. — Ну-ка доложи мне суть дела спокойно, по порядку, по-деловому. Начинай!

Паренек перехватил воздух:

— Виктор Васильевич, на базе рессор нет, втулок нет, баллонов не дали. Все!

— Что? Так ничего и не дали?

— Нет, почему же. Дали грей-фрукт. Так в накладной.

— Что?!

Паренек пожал плечами:

— Ну апельсины такие, зеленые… Типа лимоны. Четыре ящика. Пахнут здорово!

Стародубцев ненадолго задумался, он очень рассчитывал на рессоры и новые баллоны, да и втулки тоже были нужны позарез. Теперь в мозгу его зрела такая радиограмма, что ни один радист не взялся бы ее редактировать.

— Это, надо полагать, все? — спросил он водителя.

— Не совсем, — замотал чубом юный шофер, кивком указав на приехавшего с ним «городского». — Этот товарищ к вам, Виктор Васильевич. Из Москвы, из газеты.

Но тут реанимировался старший инспектор милиции младший лейтенант Савельев. С любезностью и задушевностью старого знакомого, с чувством пожал он руку Смирницкому, явно демонстрируя Стародубцеву свою потрясающую осведомленность опытного работника.

— Добрый день, товарищ Смирницкий! Как здоровье? Как доехали? Алексей Иваныч звонили, справлялись о вас. Мы и доложили — отправили честь честью…

Стародубцев взирал на эту сцену исподлобья.

— Благодарю вас, — чуть наклонил голову Смирницкий. — Одно непонятно: как вы здесь оказались раньше? На вертолете обогнали?

Савельев неожиданно подмигнул корреспонденту столичной газеты. Неожиданно для себя.

— Государственная тайна, — сказал он то ли в шутку, то ли всерьез. — Служба такая — сегодня здесь, завтра там. Никогда не знаешь, где через полчаса окажешься. Ну-с… желаю здравствовать, всем доброго здоровья!

И, оглушительно скрипя калошами, старший инспектор Савельев величаво и монументально удалился по своим неотложным государственным делам.

— Удивительные вещи происходят, — задумчиво посмотрел Смирницкий вслед участковому. — Он мне помог машину найти, еще утром, в Октябрьском. А сам оказался здесь раньше меня. Мог бы и с собой прихватить, воздухом.

Стародубцев никак не отреагировал на деликатную жалобу корреспондента. Не то чтобы Смирницкий ему не понравился, а просто не любил начальник мехколонны пишущую братию и испытывал к ней прочную застарелую неприязнь. Себе же дал слово: не следовать порочному и тщеславному примеру своих ровесников-товарищей и, как уйдет на пенсию, никаких мемуаров не писать. Ни за что! Никогда! Вот почему поначалу Виктору Михайловичу Смирницкому в этой колонне был оказан довольно сухой прием.