Опасная обочина

Шел предпоследний час работы на жестком, хотя и привычном для этих мест, морозе. Все было, как обычно: и часовой на вышке, застывший четким силуэтом, и неясные, расплывчатые в этих сумерках фигуры людей, исполняющих обычную работу, контролеры, зорко наблюдающие за всем, что происходит на стройке, и переминающийся с ноги на ногу молоденький лейтенант.

Ничто не предвещало тревоги, все было, как обычно, и потому в позе служебной собаки, привязанной у контрольно-пропускного пункта, тоже была сумеречная умиротворенность и ожидание кормежки перед сном.

И тем не менее что-то эти дымчато-сиреневые сумерки принесли с собой, что-то неуловимо-неустойчивое и тревожное, что-то холодящее душу и порождающее желание оглянуться. Но разве так сразу угадаешь, что это. Может быть, мрачная мелодия северного предвечерья? Или дальний стук колотушки по промерзшему рельсу? Или тоскливый вой вожака голодной волчьей стаи?

Нет, пожалуй, показалось. Померещилось… Все было, как обычно, даже тогда, когда водитель тяжелого многотонного КрАЗа выскользнул из кабины и пропустил за руль такого же безликого, как и он сам, в надвинутой на глаза шапке. Все было, как обычно, и ничего еще не случилось даже тогда, когда мощный панелевоз, тяжко урча, потихоньку двинулся с места.

Ничего не случилось и тогда, когда он стал набирать скорость, подумаешь, обычное дело… Но все произошло в течение нескольких мгновений:

…разъяренная в своей механической безликости злоба ревущей машины;

…часовой, приказавший водителю остановиться и внезапно отброшенный ударом о радиатор;

…и тревожный лай служебной собаки, привязанной у КПП и натянувшей поводок;

…веселый треск рушащихся досок;

…одиноко качающийся обрывок колючей проволоки в пробитом заграждении;

…и, наконец, веселые рубиновые огни стоп-сигналов, мелькнувшие на повороте и сгинувшие в наступающей темноте.

Что бы этакое могло случиться сегодня с Виктором Васильевичем Стародубцевым, какая шлея попала под хвост уважаемому начальнику северной механизированной колонны, было в высшей степени неясно.

Однако он, грузный высокий бывший полковник, яростно мерил шагами ту половину вагончика, где находился известный нам «кабинет», и в редких паузах между произносимыми им энергичными и значительными словами то левой, а то и правой рукой совершал жесты, обещающие кому-то несомненное удушение.

Со стороны могло показаться, что начальник колонны свихнулся. Но это опять же с какой стороны. С одной стороны, не всякий пожилой здравомыслящий человек, тем более умудренный богатым жизненным опытом, станет сам с собой разговаривать в столь явно враждебном и даже агрессивном тоне. Ни к чему ему это.

Тут, к сожалению, у стороннего наблюдателя очень даже может зародиться хрупкая мысль о возможном психическом синдроме. Север все-таки, что ни говори, не райские кущи…

Но, с другой стороны, густые волны почти материального гнева начальника колонны свободно утекали в распахнутое окошечко на известной нам двери с табличкой «Радиостанция», и они, эти волны, как мы вправе предположить, преобразуясь каким-то образом в электромагнитные, высокому и в равной степени далекому уважаемому начальству никакого видимого вреда не причиняли, а лишь создавали легкое беспокойство.

— Я требую, — кричал разъяренный Стародубцев, — как и было мне обещано, десять МАЗов и КрАЗов, укомплектованных водителями! И не позже первого апреля! А если вы их не пришлете, то план вам пусть выполняет Пушкин. И все дела! Вот таким макаром…

Как следует заметить, Дятел Вовочка Орлов был хоть человеком и молодым, но щедрая природа наградила его такими достоинствами, как рассудительность и вдумчивость. Вот почему он вежливо спросил Стародубцева:

— Виктор Васильевич, извините, я не понял… Последнюю фразу вот отсюда — «и все дела вот таким макаром» — передавать или не надо?

— Ты что, меня корректируешь? — взвился начальник, но тут же, как обычно, остыл. — Нет, это не передавай. Ставь факсимиле.

— Чего?

— Подпись ставь, говорю!

Застучал ключ, и над головой радиста снова замигала синяя контрольная лампочка вполнакала, создающая волшебный уют в тесноте этой комнатушки.

— На-чаль-ник сто три-дцать пер-вой мехко-лон-ны Ста-ро-дуб-цев, — бубнил про себя усердный радист. — Эс-ка… Готово.

Стародубцев подозрительно прищурился:

— Это что еще за «эс-ка»? Ты, случаем, не забыл, как меня зовут, парень?

Но Вовочка терпеливо пояснил:

— Вы, Виктор Васильевич, хоть и военный, но в связи не сечете. «Эс-ка» по-нашему означает «связи конец». Я доходчиво излагаю?

— Да знаю я, что ты меня учишь?! Позабыл просто, и все дела. Провались она, твоя связь.

Начальник механизированной колонны мог бы почерпнуть еще немало полезных сведений из области радиотехники, но Дятел Вовочка Орлов со свойственной ему рассудительностью и практицизмом решил дать начальнику парочку советов уже в той области, которая находилась в компетенции Стародубцева. Он выключил рацию, встал и, с наслаждением потянувшись, высунул свою лопухастую голову в кабинет начальника, листавшего в тот момент важные и срочные бумаги.

— Виктор Васильевич, — начал радист осторожно, — хотите скажу, почему они нам новые машины не присылают?

Стародубцев от своего радиста дельных мыслей не ждал.

— М-м-м? — вот что сказал он.

— А ругаться не будете?

— М-м-м…

Вовочка решился:

— Вы им не так радиограммы посылаете. Несолидно получается.

Стародубцев поднял голову от бумаг и пошевелил рыжими щетинистыми усами.

— Что?!

— Не-е, все правильно! — с жаром воскликнул слегка напуганный радист. — Только они вас не понимают. Им как надо? Вот как: «Согласно спущенной центром разнарядке…» или: «Исходя из директивы главка…» А вы им — Пушкин, Лермонтов… Еще бы Евтушенко, сказали…

Виктор Васильевич не рассердился, поскольку мысли его были сейчас далеко и монолог радиста он воспринимал вполуха. Стародубцев встал, прошелся, заложив руки за спину, но, видимо, что-то в словах радиста привлекло его внимание, и он остановился перед головой Вовочки Орлова, преданно торчащей в окне.

— Так что ты там говоришь? Евтушенко? — с некоторой долей задумчивой грусти переспросил начальник. — Это какой же Евтушенко? Помнится, в сорок втором в соседней дивизии генерал был… да, генерал-майор Евтушенко. Так он, говорят, брал одной рукой адъютанта, а другой — ординарца… и поднимал их, понимаешь, на воздуси. Сам-то я не видел, но говорили, что он, этот самый Евтушенко…

Много бы еще полезного мог узнать юный Дятел из неписаной истории Великой Отечественной войны, если бы над их головами не возник некий звук, который живущие в этих краях воспринимают безошибочно.

— «Вертушка», — безапелляционно заявил Дятел.

— Ми-два, — прокомментировал Стародубцев, обладавший более тонким слухом, когда дело касалось техники потяжелее, нежели рация.

Утром того же самого дня Виктор Михайлович Смирницкий возвращался из поселка Юган в Октябрьский. Водитель гусеничного вездехода подвез его прямо к зданию райкома партии, хотя въезд на этот участок улицы для тяжелых машин запрещался соответствующим знаком ОРУДа ГАИ. Впрочем, водитель не опасался за свое удостоверение на право управления автомобилем, ему было известно, кто его пассажир, и всю неблизкую дорогу он словоохотливо рассуждал на «газетные» темы: дескать, что иной раз печатают, а что не печатают. Смирницкий же — невыспавшийся, небритый и внутренне раздраженный — отвечал невпопад и самым откровенным образом дремал, грея ноги у печки.