Опасное положение

Мне страшно. Мне! Всеведущему! Страшно как желторотому юнцу, не вставшему на крыло. Страшно до дрожи, которую я не могу сдержать. Руки предательски трясутся, а в горле стоит ком.

Выше! Управляемая птица летит в небо, и ничего не видит, я только успеваю подняться на ней, почти слепой от окружившей тьмы, над облаками, когда меня зовут.

Через тысячи тысяч веков бесконечных минут стоны прекращаются. Бросаю птицу и она камнем падает вниз. Мне все равно, я бегу к жене.

Но на месте обнаруживаю, что моей единственной больше нет. Есть два тела и кровь... Вода в ванной розовая от растворенной в ней жизни. Кровь моей жены пропитала ароматные травы своим запахом.

Этот запах стоит у меня в носу.

Осознание наступает неотвратимо: никого больше нет. Моей жены больше нет. Моего сына больше нет. Я остался один.

День закончился, жизнь тоже. Мой крик вырывается изо рта, но я его не слышу:

— Ясмина!

Мокрые черные волосы паклями висят на ее безжизненных плечах. Я трогаю пряди, касаюсь их, а они как солома. Жизнь утекла из них, утекает на моих глазах... Повитухи царапают себе лица. Сквозь вой я слышу, что жена не смогла разрешиться, что схватки замерли, что они сделали все, чтобы спасти, но ребенок уже перестал дышать... Я держу прядь волос, а черные ручейки из них стекают по моим пальцам, марая руки и капая на колени. Волосы жены из черных превращаются в русые. Такие знакомые русые волосы... Я поднимаю глаза на ее лицо.

— Катя!

Я проснулся в холодном поту, и, глотая воздух, автоматически схватил мирно спящего рядом птенчика. Ужас... Сгреб Катю в охапку, облегченно выслушивая недовольное сонное ворчание под слабые попытки отбиться. Не отпускаю. Она здесь, жива. Круглый живот на месте. И ребенок жив, я слышу его сердцебиение. Вчера ничего не началось, и мы с облегчением легли спать.

Прихватив за грудь, подтянул теплую жену к себе, пытаясь умерить лихорадочное сердцебиение. Родной запах ее кожи помогал. Ткнувшись носом в ее волосы, замер, ощущая, как подступил к горлу безотчетный леденящий страх, и я не в силах его проглотить. Страх такой величины, что мне не с чем сравнить. К коже приставили нож, а я не могу двинуться? Здесь страшнее... Он даже не похож на тот страх, который я ощущал, когда пыталась разрешиться Ясмина. Страх сильнее, когда знаешь, чего бояться, а я знаю. Очень хорошо знаю и помню. Сейчас страшнее, чем тогда, примерно тысячекратно страшнее. Я не знал тогда, как больно может быть...

Нет. Нет. Нет. Только не это. Только не снова. Только не моя Катя.

На несколько минут превратившись в съежившуюся бесхребетную тварь, я снова начал молиться. Пусть я уже не верю в молитвы, но мерное повторение одного и того же сродни самовнушению, успокаивает.

Зажмурился, но перед глазами все еще стояли безжизненные черные волосы и лицо, потом русые волосы и лицо... Катя пошевелилась и дотронулась пальцами до моей руки, закаменевшей у нее на груди.

— Яр? — хрипловатым от сна голосом вопросительно проговорила она, и я очнулся, осознавая, что прижал ее совсем уж сильно.

Я так рад, что ты не Ворон, птенчик, что не знаешь о том, что творится у меня в голове.

— Все в порядке. Плохой сон приснился, — чуть ослабил хватку, но не выпустил жену, когда она попыталась повернуться. Я пока не могу лежать лицом к лицу, не могу сейчас держать лицо, ей нельзя меня видеть.

— Какой? — немного побарахтавшись и быстро сдавшись, Катя сочувственно погладила меня по руке.

— Не помню уже, — соврал. — Но страх ощущаю до сих пор.

Как я могу сказать, что Ясмина умерла при родах? Что они умерли тогда вдвоем, а я — остался? Я не могу, не должен. Птенчику не стоит знать об этом перед ее собственными родами. Может когда-нибудь, но не сейчас, совершенно не сейчас.

О страхе врать не стал. Катя опять погладила меня по руке.

— Отвлекись, послушай меня, — попросила она и вспомнила песню.

Благодарно прислушался к инструментальной мелодии, в которой звучало щемяще много весны и надежды. Слушать мелодию из головы означает получать сочетание песни и голоса того, кто о ней думает. Сейчас через скрипку и пианино пробивался голос. Катя старательно вспоминала песню и одновременно подпевала мелодии: «М-м-м...м-м-м...мммммм!»

Нет, совершенного слуха у жены не было, зато в избытке была совершенная прелесть. Она напевала и я успокаивался, приходя в себя, вновь ощущая свой хребет, крепость крыльев, силу...

Через несколько минут я сам повернул ее к себе.

— Как ты себя чувствуешь? Есть новые, неприятные ощущения?

Катя отрицательно помотала головой, начав живо делиться воспоминаниями о приснившихся ей когда-то страшных снах о длинных червях и оживших мертвецах. Все еще тревожась, я наблюдал за ее мимикой. Ресницы порхали вверх-вниз, розовые губы изгибались, даже курносый нос, казалось, шевелился. Проснулась. Выглядела бодрой и полной жизни. Жизни...

Содрогнулся, вспоминая вчерашнюю суматоху. Все так похоже: Ясмина в окружении тех повитух, Катя в окружении этих повитух... Знаю, что в случившемся с первой женой нет вины принимавших роды, я их досконально изучил, пока искал, кто и когда ошибся... О, я искал, копал, мечтал возложить на кого-то вину, но виноватых не нашел. Пришлось принять смерти моих родных как трагичную случайность, исключение, которое выпало им... мне.

А сейчас сделал ли я все, что мог? Я не просто опросил, а по косточкам перебрал этих повитух, у обеих по три десятка лет опыта, сотни принятых детей, единицы смертей, каждую из которых я рассмотрел под лупой и удовлетворился, признав, что они сделали, что могли. Что мне еще сделать, чтобы быть уверенным? ЧТО?

Ясмина была другой, хрупкой. Катя сильнее, но этот сон... Просто кошмар? Или не просто? И главное, поможет ли мне Сила, если в опасности вовсе не я?

Представив, как ее заводят в натопленную комнату и разбрасывают травы, я вспомнил запах и с трудом сглотнул дурноту.

— Ай-й... — смущенно пикнула Катя, прерывая мои мысли. — У меня тут что-то...

Приподнявшись, она недоуменно прижала руку к бедрам и тут же поспешно вскочила, побежав в отхожее место. На ткани тонкой ночной рубашки расплывалось мокрое пятно.

А вот теперь началось...

Глава 27. Не может быть

Глава 27. Не может быть

Катя

— Все это еще ничего не значит. Может это тренировочные подтекания! А живот сводят тренировочные схватки. Да, Кора? — я говорила вслух с мантикорой, потому что Яр слушать про тренировочные подтекания не стал, собрался секунд за десять и на скорости ракеты «земля-воздух» улетел за подмогой. Кора же лениво зевала, ловила каждое слово и согласно высовывала язык.

Но я действительно ничего особенного не чувствовала! Ну да, живот порой каменел сжимаясь в комочек, а затем вновь расслаблялся. Но не особенно и часто он сжимался. Вчера было то же самое, и благополучно прекратилось. А воды... Не факт, что это они. Есть же вероятность, что я просто немного опростоволосилась? Есть. На меня внутренне давят ежеминутно!