Опекун для юной девы

Аня просидела с девочкой несколько часов. Время от времени в палату заглядывала медсестра. То воды принесет, то температуру попросит померить, то давление… Ане показалось, что ее просто посылают проверять, все ли в порядке. В порядке не было, но оставить Гаянэ оно не могла.

Наконец принесли обед и настойчиво попросили Аню дать больной отдохнуть. Она вышла, шатаясь, и долго стояла в коридоре, отчаянно цепляясь за идущий вдоль стены поручень и прижимаясь лбом к холодной стене. Она не могла больше. Просто не могла. Воспринимать это все, принимать, соглашаться жить здесь. Отчаянно делать вид, что все хорошо, обманывая саму себя.

— Я не могу, — прошептала, почувствовав, что руки Аршеза сомкнулись на ее животе. — Я не выживу здесь… Я не хочу здесь выживать… Бороться… доказывать, что я человек, что я имею права… Кому доказывать, вам? Вот таким вот уродам, ломающим косточки по одной, чтоб подольше хватило?

Он поднял ее на руки и куда-то понес. В какое-то помещение для персонала, где ее вновь отпаивали приторно сладким чаем.

— Эмоции… ты не говорил про эмоции. Сказал, что ощущаешь, но не говорил, что они еда. Что они тоже еда… — Аня грела руки о чашку с чаем и бормотала, глядя куда-то мимо Аршеза. Не могла сфокусироваться на его лице. Не получалось.

— Вампиры не отнимают эмоции, Анют. Не высасывают их из людей. Берут только то, что человек излучает в пространство. В этом нет вреда.

— Нет вреда? Ты Гаянэ расскажи про «нет вреда»… Ты потом тоже будешь меня бить? Ты пока сдерживаешься, не пьешь кровь, не пользуешься моим телом. Но потом… потом… Ты ведь планируешь… собираешься…

— Аня! Аня, посмотри на меня! А-ня! Я хоть раз сделал что-то, что заставило бы тебя подозревать, что я мечтаю тебя ударить? Хоть раз?

— Об остальном я тоже раньше не подозревала.

— Разве? Ты не знаешь, что твое тело желанно? Ты не знаешь, что я хотел бы ласкать его? Целовать? И не только те места, что не скрыты одеждой. Ты не знаешь этого? Не ощущаешь?

Она все-таки покраснела. Все-таки смутилась, он сумел пробить ее, вывести из этой убийственной апатии.

— Так знаешь или нет, Анют? Или мои слова для тебя сейчас — откровение?

— Знаю, — отрицать было бы не просто глупо — нелепо. Он никогда не скрывал. Сдерживался, не позволяя себе, но ведь не скрывал.

— Я хочу твою кровь?

Она все же взглянула ему в лицо.

— Тебе виднее.

— Я спросил, что видно тебе. Не лукавь, ребенок. Ты чувствуешь, что я хочу ее?

— Да, разумеется, чувствую. Не ежесекундно, понятно, но… Ты сам знаешь, бывали моменты.

— Бывали, — спокойно кивнул он на это. — А что насчет моего желания избить тебя? Хоть один момент? Намек?

Она молчала.

— Хорошо, не бить. Обругать. Накричать, обидеть, унизить. Было?

Отрицательно машет головой.

— А ведь это не кровь, ребенок. Это эмоции. Ты бы даже не поняла, из-за чего я кричу на тебя, что беру при этом. Люди тоже кричат, ты бы даже не удивилась. Так зачем же мне было скрывать эту свою потребность? Да так тщательно, что и близко ничего не мелькнуло?

— Что ты хочешь от меня? Я не знаю. Я не знаю, не знаю! Но если вы этим питаетесь, если вы это едите…

— Люди рыбой питаются?

— Да, — чуть растерялась от смены темы.

— А ты?

— Что я?

— Ты рыбу ешь? Я ни разу не видел.

— Я не люблю.

— Не любишь. И не ешь. А если накормить тебя через силу — ты будешь плеваться. И почувствуешь лишь отвратительный вкус. Хоть она съедобная. Она полезная. И каким-то другим людям кажется вкусной. Ведь так?

— Так.

— Вот и со мной так. Я это не ем. Для меня все отрицательные эмоции — как для тебя та рыба. Съедобно. Но не вкусно. Совсем.

— Но тогда… тогда ты всегда голодный.

— Почему?

— Потому, что насыщают сильные эмоции. Максимальные.

— Страсть — очень сильная эмоция, Анют. А еще бывает очень большая радость. Сильным бывает не только негатив. Да и не нужны они часто, сильные. Вот смотри. Ты когда-нибудь слушала музыку? Ту, что исполняют в консерватории? Симфонию, скажем? Можешь представить, что это?

— Ну, конечно же.

— А теперь представь, сколько эмоций и оттенков получит, прослушивая ее, человек с абсолютным слухом? Сколько красоты и полноты впечатлений от тончайших переливов, переходов тона, еле слышного шепота, отголоска, напева… Да, там обязательно будет крещендо, но в конце, когда душа и без того переполнена эмоциями и впечатлениями.

— Хочешь сказать, у тебя абсолютный слух?

— На эмоции? Может, и не абсолютный. Но близок к тому. Эмоциональный голод мне не знаком. Мне не надо никого стимулировать.

— А тот вампир, что мучил ее, он, по-твоему, не имеет хорошего слуха?

— Он глухой. Это не просто отсутствие слуха, это болезнь, уродство. Он просто не слышит, понимаешь? Симфония играет. Многоголосая, богатая, насыщенная… а он не слышит. И делает громче, громче… И все богатство тончайших оттенков, все переливы — он просто не может их воспринять, не ощущает, не впитывает. Ему не музыка нужна для насыщения, а только треск барабанного боя, он инвалид.

— Пока инвалидами он делает людей! Ар, ну скажи, неужели ему ничего не будет? За все эти пытки, за все?!

— Закон он не нарушал, — глухо ответил Аршез. — Законы писали Древние. Эмоциональная глухота — это их болезнь, среди них таких… Риниеритин обещал, его уберут из Страны Людей. Запретят въезд. Это все, что он может сделать… Это вообще все, что в данном случае возможно.

— Ты про Рината тоже тогда подумал? Что он такой, да?

Отнекиваться не стал.

— Да. Это он для тебя Ринат, а вообще… Это вампир из ближайшего окружения Владыки. Нынешнего, но свою должность получил еще при прежнем. А тот был… самым «глухим» из всех Древних, наверное. И фавориты у него были соответственные, и должности они получали, и привилегии, и тронуть их было нельзя… Это сейчас их хоть как-то теснят, клубы их закрыли, с должностей снимают за подобное, из Страны Людей выгоняют… Но они же тоже не дураки, тут же объявили, что этим больше не занимаются, излечились, принуждаемы были… А законодательство такое, что поди проверь. И клубы у них по-прежнему есть, подпольные только, и деньги там крутятся такие, что… Что еще я мог думать о Верховном кураторе, вышедшем из этой среды?.. Нам с тобой просто каким-то чудом повезло…

«Нам с тобой». Эти слова неожиданно согрели сильнее самого горячего чая. И растопили последние осколки отчаянья в ее душе. «Нам с тобой». У нее есть Аршез, их двое, и даже если весь мир вокруг безумен, они выдержат. Аня повернулась и обняла его. Прижалась. К такому теплому, такому родному.

— Мы ведь справимся, да?

— Да, родная, мы обязательно справимся, — он усадил ее к себе на колени, обнял, зарылся пальцами в ее волосы, вдохнул запах. — И какие, к дракосу, взрывы эмоций? Вот сейчас хорошо.