Операция "Контрольный в сердце"

Прислушиваюсь. За окном тишина. Только слышно, как волны облизывают берег. Выхожу на улицу. Диксены рыбачат, сидя на краю пирса, Бен разводит огонь в печи для гриля. Солнце тихонечко клонится к горизонту. Вода постепенно окрашивается в кровавый оттенок заката. Усаживаюсь на деревянные ступени, упираю локти в колени. Смотрю на Бена. Он напевает себе под нос, пританцовывает, колит дрова. Папа был прав, он простая деревенщина. Моя любимая деревенщина. Блики солнца играют на капельках пота, выступивших на его шее, плечах, руках, груди. Кажется, Бен даже немного загорел. Теперь не такой белый. Оттягиваю плечико сарафана, за ним тонкая белая полоска, оставшаяся незагорелой под тесемками купальника.

– Держи! – передо мной стоит Бен. В его ладони зажат бокал вина. – Растяни на весь вечер, – кивает. – Не хочу, – качаю головой. Белое вино! Холодное! Я очень его хочу. – Ты же знаешь, лучше белого вина, к рыбе ничего не подходит. – Мы будем есть рыбу? – встаю. Поесть и правда не помешает. Последний раз мы ели бургеры этим утром. – Если ты заберешь ее у этих двоих, – кивает на сестру и ее мужа. – То будем, – улыбается, целует меня. Я разрываю наши объятья, снимаю сланцы. Бен ставит бокал с вином на стол, снова целует меня, и я иду к воде.

Брюс и Биби мило воркуют, они уже ушли с пирса, сидят на мокром песке. Я забираю железную сетку с рыбой и тихонько шагаю по кромке залива. Прохладная вода приятно облизывает ноги. Вдыхаю полной грудью. Я счастлива! Безмерно. Рядом любимый Бен, нас окружает великолепной красоты природа, Мексиканский залив. Щурюсь, отворачиваясь от яркого солнца. Ловлю на себе взгляд Бена. Он как-то странно смотрит на меня… Слишком пристально, слишком восхищенно. Я щурюсь, машу ему рукой и протягиваю сетку, где прыгают шесть небольших рыбешек. Любимый улыбается мне, манит к себе. Я обнимаю его, бросаю сетку на стол.

– Потроши! – кивает. Я ослышалась? – Что? – раскрываю глаза. – Рыбу. Потроши, – разворачивается. – Зачем? – свожу брови. – А как ее готовить? Кишки сделают ее горькой. – Она с кишками? Как? Потрошить? – тру лоб. – А как, по-твоему, она попадает на твою тарелку? – Из холодильника! Ясно? – рычу. – Не говори глупостей! – фыркает. – Идем, – тащит меня в дом. Вываливает рыбу в раковину. – Это очень просто. Смотри! – сжимает в руке нож. – Тут есть отверстие! – вставляет рыбе в живот нож, ведет его вверх, – вытаскивает из рыбы внутренности и выбрасывает их в ведро. Меня мутит! – Если тебя сейчас стошнит, то клянусь, по приезду в Лос-Анджелес попрошу чтобы тебя уволили из полиции. Ты должна спокойно переносить такое! – учит. – Я контролирую свой желудок, – киваю. – Дай сюда! – выхватываю из его руки нож. – Моя девочка! – целует меня в лоб. – Вернусь к грилю, – уходит. Я держу в руке рыбу. – У нее нет чувств! У нее нет чувств! – повторяю себе. – Нет! – вставляю нож в беспокойное тело. Кровь брызгает мне прямо на лицо. Я вздрагиваю. Неприятно. Вытираюсь. Проделываю то же самое, что и Бен. Одна за другой рыбы остаются без внутренностей и голов. – Холси! – тянет мое имя Беатрис. – Все готово, давай рыбу! – Держи! – протягиваю тарелку. – Святая Гваделупе! – взвизгивает она. – Ты в порядке? – Ага, – киваю. – Посмотри на себя, – открывает дверцу шкафа с зеркалом. Из него на меня смотрит девушка. Все руки, платье и даже ноги у нее в крови. – О, Господи! – прикрываю рот ладонью. Черт! Она ведь вся в крови! Плююсь. – Прими душ, – кивает она, забирает тарелку из моих рук и уходит.

В душе я стою в кровавой луже. Вряд ли мой сарафан отстирается теперь. Зато теперь девушка в зеркале чистая и довольно улыбается. Мне разрешили выпить за ужином, и любимый больше не злится. День был прекрасным, и он подходит к концу. Остался только ужин и обязательный секс в Мексиканском заливе.

Оказывается, свежая рыба, которую я сама потрошила, вкуснее любой приготовленной, даже в самом лучшем ресторане! И вино просто великолепное. Я хочу еще! Но мне больше нельзя. Я обещала.

– Не хочешь поплавать перед сном? – кусаю губу. – Поплавать? – удивляется Бен. – Ну, вернее ты поплаваешь, а я побарахтаюсь, держась за пирс. – Вообще-то я устал, – зевает. Лучше бы признался, что просто пьян! – Полежим немного? – Хорошо, – соглашаюсь. Укладываюсь в постель, укрываюсь прохладной простыней. Бен ложится рядом, смотрит на меня. Смущает. – Что за взгляд? – щурюсь. – Там на берегу. Вот сейчас. – Заметила, да? – улыбается. Плюхается на подушки. – Я смотрел на тебя, как ты идешь. Вся такая солнечная, радостная. Волосы развеваются на ветру, поля шляпы чуть прикрывают глаза. Сквозь прозрачный сарафан просматриваются очертания фигуры. Ты идешь не спеша, почти на цыпочках перебираешь мокрый песок. Я чертов романтик? – растягивает губы. – Возможно. Но именно в тот момент, я скорее всего, впервые подумал: «Твою мать, я счастливейший из мужчин! Моя девчонка самая лучшая!», – улыбается. – Сейчас я снова так подумал. – Это правда? – кусаю губу. Сейчас разрыдаюсь. Он кивает, утыкается лбом в мое плечо. – Ты не разлюбил меня! – радуюсь. – Как я мог? – поднимает голову. – Я люблю тебя, – целую его в лоб. Спроси! Прямо сейчас! Спроси! Давай! – Бенджи, скажи мне. Ответь, умоляю. Я места себе не нахожу. Почему ты не говорил обо мне родителям? Я недостойна? Ты несерьезно ко мне относишься? – Хол, – тяжело выдыхает он. Прячет лицо в складках простыни. – Мой первый брак был неудачным. Невероятно неудачным. И моя первая жена бросила меня в самый неподходящий момент. Сама понимаешь, как вся моя семья отреагировала на это. Они сказали, что больше не хотят видеть ее никогда. И чтобы я не привозил к ним никого, если сам не буду уверен в своем выборе на сто процентов. Но это было очень давно. Я не хотел, чтобы они беспокоились раньше времени. Все. Другой причины нет, – заканчивает. – Почему сразу не сказал мне об этом? Почему не предупредил заранее? – Не хотел, чтобы ты передумала, отказалась ехать. – Придурок! – фыркаю, отталкивая его. – Ну, прости меня, – улыбается. – Нет! Ты подумал о том, как не сделать больно нам всем, но в итоге как раз получилось так, как ты не хотел! Бенджамин, если бы ты объяснил все родителям, мне, то я бы не рыдала во дворе и не напилась! – рычу. – Прости, – будто мурлычет он. Что? – Ну, прости меня, – наваливается на меня, целует. – Отвали, Бен! – отстраняюсь. Но он настойчиво шарит по мне руками, крепко целует в губы. Что, черт возьми, ты делаешь? – Папочка хочет свою малышку, – шепчет страстным голосом. Не могу сдержать смех. – Ты серьезно думаешь, что это может меня возбудить? – Зато я знаю, что может наверняка, – улыбается, тянет ворот моей майки вниз, за ним чашки лифа. В животе на секунду загорается искра. Бен опускается ниже, прижимается губами к моей груди. Я тянусь к трусикам. – Эй! Ты чего замер? – шепчу. Он не двигается. Играешь со мной, МакКензи? – Бенджи! Ну, хватит. Это уже не смешно! – злюсь. – Бен! – поднимаю его голову. Он спит! – Твою мать! – шиплю. Приподнимаю его, перекладываю со своей груди на подушки. Бен что-то бормочет во сне. Отличная будет у нас семейка – копы-алкоголики! «Могу долго уговаривать тебя заняться сексом, но в итоге засну», – всплывают его слова в моей голове. Ух! Мы пара пьяниц…

Укрываю любимое пьяное тело одеялом, выключаю свет, выхожу из комнаты. Брюс и Биби смотрят «Доктора Кто», активно обсуждают предыдущего доктора. Я прокрадываюсь в кухню, хватаю бутылку, в которой осталось немного вина. Выхожу на улицу, шагаю по пирсу, сажусь на самый край, опускаю ноги. Ступни лишь касаются поверхности воды, но из-за набегающих с высокой периодичностью волн у меня уже мокрые шорты. Невероятно неспокойный океан. Днем был штиль, а сейчас настоящая буря. Да и ветер достаточно прохладный. Постепенно становится совсем страшно. Волны одна за другой захлестывают пирс. Я выжидаю короткий миг спокойствия и пробегаю к берегу, но у самого края дерево пирса стало совсем скользким и я плюхаюсь на задницу. Кажется, отбила себе копчик. Еще и бутылку разбила. Хорошо хоть не налетела на осколки. Надеюсь, наводнения не случится, и мы не проснемся вместе с рыбами.

В комнате жутко пахнет перегаром, а Бен невероятно громко храпит. Так вот что он чувствует каждый раз, когда я пьяная вырубаюсь в нашей постели! Отвращение. Отвращение вперемешку с любовью. Можно ли испытывать отвращение к тому, кого любишь? Судя по тому, что испытываю сейчас я – можно. Переодеваюсь, ложусь в кровать, целую Бенджамина в лоб. Я люблю тебя, дорогой мой. Больше чем саму себя.

====== Часть 56. Казнь ======

Утром я просыпаюсь в одиночестве. Отличное раннее утро: голова не гудит, потому что я почти не пила вчера, нет чувства стыда, неловкости. Поворачиваю голову. На часах пять утра. Рассветное солнце заливает угол комнаты ослепляющим светом. Прохожу по дому. Беатрис сидит на кухонном столе рядом с раковиной. Говорит, что давно ей так плохо не было, ведь из-за девочек они с Брюсом не могут позволить себе отвязные пьянки, подобно вчерашней. Я тяну ее к воде. Потому что такая прохлада точно облегчит ее страдания. Брюс все еще спит, а Бен возится с парусником. Говорит, что был бы не против купить себе подобный. Мы бы выходили на нем в Марине Дель рей, загорали и рыбачили. Да уж! Перспективка поесть рыбы, пойманной у грязнющих берегов ЛА, кажется, слишком уж сомнительной. Я решительно отказываюсь от идеи рыбачить, а вот идея с парусником приходится мне по вкусу. Я не против. Только вот не заметила, что копам много платят.

Мы завтракаем в центре Галвестона, и отправляемся обратно в Остин. Жутко не хотелось уезжать, но деваться некуда. Нам пора возвращаться в Калифорнию. Обратные билеты давно куплены. Завтра вечером мы уже должны быть дома.

На самом краю Хьюстона, через который приходится ехать, у огромной огражденной площади столпился народ. В их руках какие-то плакаты, таблички. Слишком далеко. Мне не разобрать букв.

– Это что такое? – пялюсь в окно. Мне в ответ тишина. – Эй! Я, что сама с собой разговариваю? – Это праздник, Холи, – отмахивается Биби. Делает все только бы не смотреть в ту сторону. – Что-то не похоже, – морщусь. – Бен! Что это? – Ты же слышала Беатрис! – отмахивается. – Брюс! Останови! – прошу. – Холи, тут нельзя останавливаться, – бормочет. Я, что, дура по-твоему? – Тут нет знаков! Останови! – чуть ли не визжу. Брюс паркуется у маленького магазинчика индейцев. Я вылетаю из машины, семеню в сторону ограждений. – Детка, стой! – нагоняет Бен. – Скажи, что это? – киваю. – Ты безупречно знаешь судебное правосудие Калифорнии. Знаешь чем оно отличается от Техасского? – Я могу назвать минимум двадцать отличий, – развожу руками, прикидываю различия. – Самое разительное, – сжимает мою ладонь. – Смертная казнь, – киваю. – Это протестующие. Они против смертной казни. – И они стоят так каждый день? – не понимаю. – Нет, Холи. Они протестуют только во время казни, – объясняет. – То есть… Прямо сейчас… Там… – почему-то дыхание перехватывает. – Да, – кивает он. – О, Господи! – прижимаюсь к Бену. – Да, – гладит меня по голове. – Хорошо, что мы живем в штате, где такое не практикуют, – шепчет. – Хотя… Ладно, идем, – уводит меня в машину. Я утираю странные, неожиданные слезы. Даже не знаю, почему это так меня задело. Бенджи просит Биби пересесть к мужу, а сам садится со мной. Укладываю голову на его колени, закрываю глаза. Напеваю себе под нос песенку из мультфильма. – Как узор на окне… – убаюкиваю себя. Засыпаю.

Открываю глаза. Я в гостевой дома МакКензи. Нашариваю телефон. На часах два дня. Скорее всего, в полдень мы уже прибыли в Остин. Прокрадываюсь в ванную. Пялюсь на девушку в зеркале. Она так загорела, волосы кажутся светлее. И, мой Бог она такая лохматая! Вьющиеся волосы как высушенная на солнце солома. Нужно привести себя в порядок. Умываюсь, приглаживаю пряди, собирая их в хвост. Спускаюсь вниз. В гостиной сидит Дэвид. С этой его сломанной ногой и газетой. Как же он меня раздражает! В остальных комнатах и на заднем дворе пусто.

– Добрый день, – киваю Дэвиду. – Ага! – не отрывается от чтения. – А где все? – спрашиваю. Он молчит. – Дэвид? – злюсь. Но он ничего не отвечает. Вот урод. Подхожу к нему, плюхаюсь в кресло, кладу его загипсованную ногу на свои колени. Он в шоке. – Я вам не нравлюсь, да? – Надо же! Догадливая? – вскидывает бровь. – В чем дело? – искренне не понимаю. – Ты не по адресу. Я не буду рассусоливать с тобой как мой сын. – И все же постарайтесь. Сделайте усилие. Для своего сына, ладно? – подаюсь вперед. – Я положительная. Очень. Я почти не пью, – вру. – Совсем не курю. У меня нет детей не от вашего сына, да и от вашего нет. Я из хорошей, полноценной семьи с достатком. У меня хорошая работа, я спасаю людей, охраняю их спокойствие. Вы меня даже не знаете! Что со мной не так? – хлопаю ресницами. – Ты подвергла жизнь моего сына опасности! – шипит. – Я не хотела этого! Я люблю его! – злюсь. – И он любит меня. – Именно из-за этого он и подставился под пули! – Что мне делать? Как исправить ситуацию? – смотрю в его глаза. – Исчезни из его жизни, и он больше не будет ею рисковать, – смотрит на меня, будто я не понимаю очевидного. – Не будь меня, он бы рискнул из-за кого-то другого, – ты, тупой идиот! – Холи! Мы ждем сказку! – врываются Лили и Эдди. – Дайте ей отдохнуть, – шутливо ругает дочерей Беатрис. – Бенджи ставь сюда! – это точно Джина. – Нет же! Иди ко мне. Сюда. На полку, сынок! – Мам! Определись! – рявкает Бен. – Святая Гваделупе! Спасибо! – Дэвид возводит руки в небо. Урод! – Мы закончили! Шагай отсюда! – злорадствует он. Сжимаю кулаки. Можешь и дальше себе ненавидеть меня. Главное, что Бен меня любит, и я его люблю.

Оказывается, Джина решила в качестве подарка передать моим родителям индейку, которая не содержит всяких вредных веществ и росла на плодородной техасской земле. Не такой уж Техас и плодородный… Это все глупости. И мне вовсе не хочется тащить двадцатикилограммовую индюшку в Калифорнию. Родители целый год будут ее есть. Да, она им и не нужна вовсе. Но, это подарок, и я не вправе отказываться.

Остаток дня я провожу с женской половиной семьи Диксен и МакКензи. Мы ходим по магазинам и гуляем в парке. После прощального ужина Джина долго показывает мне фотографии маленьких Бена и Беатрис. Рассказывает, что они вернулись в Техас, потому что мама Джины умерла и оставила дом дочери и ее семье. Они тоже думали, что Бен погиб в Ираке, и не хотели жить в одном городе вместе с женщиной, которая бросила его. Кроме того Беатрис вернулась в город своего детства, вместе с мужем. Причин оставаться в ЛА у Дэвида и Джины больше не было. Остин спокойнее, тише, безопаснее. Они помнят город своей молодости, и для них это лучшее место во всей Америке. А вот Бен не смог остаться в Остине, слишком провинциальным он ему казался. Да и все друзья, вся его жизнь была связана с Городом Ангелов.