Опиумная война

— Все, что угодно, — ответила Рин. — Что угодно.

Что угодно.

По залу пронесся ветер. И Рин показалось, что кто-то захохотал.

Она открыла глаза. Голова больше не кружилась. Рин потянулась к рукам генерала, сомкнувшимся на ее шее. Она была чудовищно слаба, наверное, для генерала ее руки были как прикосновение перышка. Но генерал завыл. Он выпустил ее, а когда поднял руки, чтобы ударить, оба запястья пузырились красным.

Она присела и подняла локти над головой в качестве жалкой защиты.

И тут перед ней вспыхнула пелена огня. Жар ударил в лицо. Генерал отшатнулся.

— Нет… — Он открыл рот, не веря происходящему. И посмотрел на Рин, как будто она кто-то другой. — Только не ты…

Рин с трудом поднялась на ноги. Из нее по-прежнему изливалось пламя, которое она не контролировала.

— Ты же мертва! — выкрикнул генерал. — Я тебя убил!

Она медленно встала. С ее пальцев текло пламя, поглощая их. Генерал взревел от боли, когда пламя лизнуло его открытые раны, зияющие в лице дыры, все тело.

— Ты горишь! Ты горишь! — заревел он.

— Не я, — прошептала она и протянула к нему ладони.

Пламя мстительно рванулось вперед. Рин показалось, будто что-то вырвалось прямо у нее изнутри. Это зарождалось в ней, не причиняя вреда, но мешало двигаться. Огонь использовал ее в качестве проводника. Рин контролировала пламя не больше, чем свеча, огонь бушевал в ней и поглощал ее.

Она представила Феникса, извивающегося на постаменте Пантеона. Он наблюдал и смеялся.

Рин не видела генерала сквозь пламя, лишь его силуэт, контур доспехов, рухнувших и сложившихся пополам, грудой обугленной плоти и металла.

— Хватит, — прошептала она. — Молю, прекрати это.

Но пламя по-прежнему бушевало. Бесформенная масса, когда-то бывшая генералом, покачнулась и рухнула, превратившись в огненный шар, он становился все меньше и меньше и, наконец, исчез.

Ее губы высохли и потрескались, и, когда она шевелила ими, кровоточили.

— Пожалуйста, прекрати.

Пламя гудело все громче и громче. Рин ничего больше не слышала, из-за жары она не могла дышать. Она упала на колени, зажмурилась и закрыла лицо руками.

Умоляю…

Мысленным взором она увидела, как Феникс раздраженно отпрянул. Он раскинул огромные огненные крылья, а потом сложил их.

Проход в Пантеон закрылся.

Рин покачнулась и упала.

Время больше ничего не значило. Только что вокруг бушевало сражение, и вот оно уже закончилось. Рин оказалась в пустоте, отдельно от всего, что происходит вокруг. Больше ничего не существовало.

— Она говорит, — услышала Рин слова Нян. — У нее жар… Я проверила, не отравлены ли раны, но ничего не обнаружила.

Это не жар, хотелось сказать Рин, это бог. Вода, которой Нян брызгала ей на лоб, не могла затушить полыхающее внутри пламя.

Рин попыталась позвать Цзяна, но губы не слушались. Она не могла говорить. Не могла пошевелиться.

Она решила, что способна видеть, но не знала, не сон ли это, потому что, открыв глаза, тут же увидела такое прекрасное лицо, что захотелось разрыдаться.

Брови дугой, фарфоровая кожа. Губы цвета крови.

Императрица?

Но императрица была далеко, с Третьей дивизией, подходящей с севера. Она не могла прибыть так рано, еще до зари.

Или заря уже наступила? Рин показалось, что она заметила первые лучи восходящего солнца после долгой и кошмарной ночи.

— Как ее зовут? — спросила императрица.

Ее? Императрица говорит обо мне?

— Рунин, — ответил Ирцзах. — Фан Рунин.

— Рунин, — повторила императрица. Ее голос звучал, как натянутая струна арфы, — резкий, всепроникающий и одновременно прекрасный. — Рунин, посмотри на меня.

Рин почувствовала пальцы императрицы на своих щеках. Они были холодными, как снег, как зимний ветер. Рин открыла глаза и заглянула в прекрасные глаза императрицы. Как человек может обладать такими прекрасными глазами? Они не были похожи на змеиные. Дикие, темные и странные, но прекрасные, как оленьи.

И видения… Рин увидела облако бабочек, на ветру трепетали шелковые ленты. Мир состоял только из красоты, цвета и ритма. Она бы все отдала, чтобы навсегда остаться в ловушке этого взгляда.

Императрица резко выдохнула, и видения пропали.

Она крепче сжала лицо Рин.

— Я видела, как ты горела, — сказала императрица. — Я думала, ты погибла.

«Я не умерла», — хотела сказать Рин, но язык слишком отяжелел, и раздался лишь хрип.

— Тсс. — Императрица прижала палец к ее губам. — Не разговаривай. Ничего страшного. Я знаю, кто ты.

И тут что-то холодное прикоснулось к ее лбу, тот же холод, которым наполнил ее Цзян во время Испытаний, и пламя внутри потухло.

Глава 12

Выпустив из-под присмотра Энро, Рин перевели в подвал под главным залом, где проводились состязания. Наверное, следовало этому удивиться, но она была не в состоянии о чем-либо думать. Только спала. В подвале не было часов, но Рин часто просыпалась и понимала, что солнце зашло. Однако она не могла бодрствовать дольше нескольких минут. Ей приносили поесть, она ела и почти тут же засыпала.

Во сне она услышала голоса где-то над головой.

— Это некрасиво, — сказала императрица.

— Это негуманно, — отозвался Ирцзах. — Вы обращаетесь с ней, как с преступницей. А эта девочка, быть может, выиграла сражение.

— Она могла бы спалить весь город, — возразил Цзюнь. — Мы не знаем, на что она способна.

— Она всего лишь девочка, — сказал Ирцзах. — И напугана. Кто-то должен объяснить, что с ней случилось.

— Мы не знаем, что с ней случилось, — ответил Цзюнь.

— Это очевидно, — сказала императрица. — Она как Алтан.

— Так пусть с ней разберется Тюр, когда будет здесь, — предложил Цзюнь.

— Тюру придется ехать из Ночной крепости, — сказал Ирцзах. — Вы собираетесь держать ее на снотворном всю неделю?

— Я уж точно не выпущу ее бродить по городу, — откликнулся Цзюнь. — Сами видели, что сделал Страж с восточной стеной. Он вырвался наружу, Дацзы. Он опаснее Федерации.

— Уже нет, — холодно заявила императрица. — Со Стражем разобрались.