Опознание. Записки адвоката

– Так я слушаю вас. В чем произвол? Что случилось?

– Я шел с битумом из Киришей. Прошел Кочки. Под самым городом Ленинградом меня догнали и остановили.

Он умолк с таким видом, как будто сказал все, что собирался.

– Или вы расскажете ясно и понятно, чего хотите, – я начинал закипать, – или давайте прекращать разговор.

– Кто-то раздавил «Запорожец», – почти закричал Деревянко, тоже рассердившись, – а вешают на меня. Гады. А я не дамся.

Он снова замолчал, его лоб покраснел, а брови сдвинулись к переносице. Я поежился, ибо мои глаза – я привык им верить – увидели, как лоб Деревянки прорезается поперечной морщиной. Это было не менее противоестественно, чем гримаса бильярдного шара – зрелище не из приятных. Из выкрикнутых фраз, при всей их кажущейся бессмысленности, становилось ясно, о чем идет речь. Произошло ДТП – дорожно-транспортное происшествие, жертвой коего стали, надо думать, пассажиры «Запорожца». Плохие гаишники установили вину Деревянки. Он же виновным себя не считает.

Делами о ДТП я никогда прежде не занимался. У меня не было машины и что такое Правила дорожного движения, я себе не представлял. А дела эти совершенно особые, в них нужно набить руку, иначе вместо защиты запросто окажешь клиенту услугу противоположного характера. Сам круглолобый Деревянко был мне не слишком симпатичен. Мягко говоря. С другой стороны, у меня в то время не было работы. Я был в простое: одно дело кончилось, а другое не началось. Поскольку же адвокаты – вольные художники и живут только на гонорары, отсутствие дел означало отсутствие денег. Я был заинтересован в клиенте, но честно признался Деревянке в своей некомпетентности и порекомендовал ему обратиться к такому-то и такому-то. Они собаку съели на автотранспортных делах. Деревянко мгновенно ответил, что уже побывал и у того, и у другого. Оба отказали, сославшись на занятость. Деревянко подозревал их в неискренности. «Зажрались, – сказал он. – К легким деньгам привыкли. А мое дело – трудное, там работать надо. Я про вас узнавал – сказали, у вас голова светлая, и работы не боитесь. Не отказывайте, я в долгу не останусь».

Намек на «золотой дождь», которым беременна тучка по фамилии Деревянко, на меня не подействовал. Чего-чего, а щедрых посулов я уже к тому времени наслушался достаточно и знал им цену. Я пропускал обещания клиента мимо ушей, самого клиента «пропускал» через кассу и только после этого начинал работу. Лучше меньше да лучше, как тогда еще учил великий Ленин. В пользу Деревянки решил не денежный интерес. Решило другое. Пусть он хам с противным толстым лбом, пусть невыносимо раздражает его манера не смотреть в глаза собеседнику, пусть, наконец, он трижды виновен, но сейчас он один… Он пытается защищаться в безнадежном окружении, он просит помощи у тех, кто может помочь, но получает отказ, он слаб сейчас, слаб и ничтожен перед превосходящими силами государственной машины… Во мне включился комплекс Дон-Кихота, не оставляя свободы выбора. Я не мог отказать Деревянке. И еще одно соображение сыграло свою роль. Я понимал, что мэтры адвокатуры отказали Деревянке не из-за занятости. Слишком хорошо зная автотранспортные дела, мэтры пораскинули мозгами, прищурили наметанный глаз и увидели обреченность клиента. Зачем влезать в заведомо проигранное дело, рискуя репутацией никогда не проигрывающего игрока?.. Я в те времена карабкался к вершине тридцатилетия и жаждал свершений. Ибо в чем же еще смысл жизни, как не в свершениях, думал я тогда, и такая постановка вопроса, черт побери, была, возможно, упрощенной, но ошибочной не была! «Ужо-ужо, товарищи мэтры, – говорил я про себя, испепеляя воображаемых собеседников раскаленным мысленным взором. – Ужо я вам покажу, что такое мозг человека разумного!» Я поломался немного для вида, обговорил с клиентом финансовую сторону вопроса и принял на себя защиту Деревянко.

И засветилось на долгие вечера окошко малогабаритной квартиры на шестом этаже точечного дома, торчавшего, как часовой, на самом краю ленинградской географии. Вид из этого окошка открывался прямо и непосредственно на камыши, следы ледникового периода и Всеволожский район, что угнетало меня донельзя, как-никак я имел в свое время честь родиться на берегу Екатерининского канала, в сердце моего города! Оказавшись силою обстоятельств на самом краю его натруженной пятки, я чувствовал себя точь-в-точь, как известный поэт Овидий Назон, когда древнеримская номенклатура сослала его в холодные края – на дикий берег Черного моря…

Принявшись за дело о ДТП, я перестал смотреть в окно и приостановил оплакивание своей горькой судьбины. Я читал специальную литературу, начитался до головокружения и только после этого объявил следователю о своем участии в деле. Деревянко помогал мне деятельно до такой степени, что очень скоро я стал уставать от его помощи. Но отказаться от нее не мог. Деревянко был с виду прост, как мужик от сохи, но он был по-крестьянски же и хитер. Он заставил меня разложить дело на мельчайшие составные части, каждую из которых умудрился обернуть в свою пользу. На стороне клиента был тридцатилетний опыт вождения всех видов автомашин и две судимости за их неправильное вождение. Так что он знал свое дело, но и о моем имел представление.

Веревочка, на одном конце которой оказался мой клиент Яков Андреевич Деревянко, а на другом – два молодых человека, ни за понюх табаку раздавленные в «Запорожце», эта веревочка свивалась до того затейливо, что на ум поневоле приходила мысль о правоте древних греков: на свете есть одна необоримая сила – рок. Во всем своем слепом всемогуществе. Никуда от него не спрятаться, как ни старайся.

Именно в тот злополучный день начальство во исполнение горящего вечным огнем плана поставок заставило водителя Деревянко присовокупить к штатной цистерне битумовоза бочку-прицеп. При скорости свыше сорока километров в час автопоезд такой длины и веса становился гигантским плохо управляемым снарядом. А Деревянко ехал быстрее, чтобы не выпасть из графика. Именно в тот день водитель КамАЗа Арефьев остался без халтуры, был зол на весь мир и двигался хоть и с разрешенной скоростью, но чуточку быстрее, чем ехал бы в добром расположении духа, а стиль его езды был жестче, чем обычно. Два железных динозавра, чья совокупная ширина превышала пять метров, встретились именно на этом – самом узком – участке трассы в семь метров шириной. Впрочем, не в семь, меньше, ведь левые колеса «Запорожца» стояли на проезжей части… Да что там! Бочку-прицеп, чьи колебательные движения никаким законам не подчинялись, шарахнуло в сторону именно в тот момент, когда ее край поравнялся с кабиной КамАЗа. Качнись бочка секундой – всего секундочкой! – раньше или позже, КамАЗ, даже задетый ею, даже потерявший управление, проскочил бы мимо «Запорожца»!

Увы, увы! Все случилось так, как случилось. Что толку искать совесть у злодейки-судьбы? В лучшем случае это принесет моральное удовлетворение. Уголовную ответственность на судьбу не переложишь…

Яков Андреевич держался за меня крепко, как его предки за ту самую соху, не выпуская ни на минуту. В защите появился еще один «усложняющий элемент» – первое впечатление о характере Деревянко оказалось правильным. Мой клиент на все сто процентов состоял из желчи и колючек! Во время его диалогов со следователем хотелось высунуть голову в форточку и глотнуть свежего воздуха. Я чувствовал, что если подзащитного не удастся обуздать, добром дело не кончится. Характер – это судьба!

– Вы почему Арефьева не привлекаете? – спрашивал Деревянко, сидя на казенном стуле перпендикулярно майору. Тот в ответ остервенело хватал папиросу, одной-единственной противоестественно глубокой затяжкой всасывал ее в себя, давил, как гниду, в пепельнице и тотчас хватал следующую. – Нет, вы на меня не дымите, – говорил Яков Андреевич, делая пятерней раздраженный взмах. Он и сам бы с удовольствием подымил, но следователь не разрешал ему курить у себя в кабинете. Не из вредности, нет, просто Деревянко никогда не просил у него разрешения. Он был выше этого и терпел. – Вы на меня не дымите, а скажите лучше, почему не привлекаете Арефьева?

– А за что его привлекать? – Майор так убедительно изображал спокойствие и невозмутимость, что становился похож на давно ограбленный скифский курган.

– Как это за что? Он «Запорожца» раздавил! – Яков Андреевич округлял глаза, поджимал губы и приподнимал плечи, всем своим видом изображая такое искреннее непонимание происходящего, что майор сбивался с роли и начинал выходить из себя.

– А кто его толкнул на «Запорожец»? – спрашивал он вкрадчиво.

– А и черт его знает кто, – простодушно отвечал Яков Андреевич. – Я не толкал. Если он сам мою бочку искал-искал и нашел, так это его вина.

– Он двигался четко по своей полосе движения…

– А по правилам надо ближе к правой стороне держаться!

– В правилах сказано, – следователь говорил уже во весь голос, – «по возможности ближе», а у Арефьева не было такой возможности!

– А чего ж он тогда ехал? Чего же он ехал, если видел, что не пролезает? Взял бы да остановился…

Майор презрительно прищуривался – Деревянко этого не видел, поскольку не имел привычки смотреть на собеседника, – и назидательно говорил:

– Гражданин Деревянко, надо иметь мужество признать свою вину, а не валить на других!

– Да-а! – вздыхал гражданин Деревянко. – Отмазался, видать, Арефьев. Ловкий, видать, мужик, знает, как подойти к вопросу.

– Что значит «отмазался»? Я вам сейчас меру пресечения изменю! Я вас арестую немедленно! – Пунцово-красный майор кричал, удавливая в пепельнице незакуренную папиросу. В его бешеных глазах плясали совершенно фантастические цифры кровяного давления. Я вмешивался, суетливо и, может быть, бестолково, но кое-как разводил бойцов. До следующего раза.