Оппенгеймер. Триумф и трагедия Американского Прометея

Лето 1945 года выдалось на плоскогорье необыкновенно сухим и жарким. Оппенгеймер понуждал персонал техзоны работать сверхурочно, все были на нервах. Даже мисс Уорнер, несмотря на уединенность ее дома в долине, заметила перемену: «На “холме” царили напряжение и лихорадочная активность. <…> Количество и мощность взрывов на плато увеличились». По дороге на юг — в Аламогордо — зачастили машины.

Поначалу генерал Гровс выступал против проведения испытаний имплозивной бомбы на том основании, что плутоний — дефицитный материал и следовало беречь каждую унцию. Оппенгеймер убедил генерала в нужности полноценных испытаний ввиду «неполноты наших знаний». Без испытаний, сказал он Гровсу, «планирование применения “штучки” на территории противника придется выполнять вслепую».

Больше года назад, весной 1944 года, Оппенгеймер провел трое суток, болтаясь в военном грузовике по бесплодным, сухим долинам на юге Нью-Мексико, подыскивая удобный пустынный участок, где можно было без помех испытать бомбу. Его сопровождали экспериментальный физик из Гарварда Кеннет Бейнбридж и несколько офицеров сухопутных войск, в том числе начальник службы безопасности Лос-Аламоса капитан Пир де Сильва. Ночь группа, опасаясь гремучих змей, проводила в кузове. Де Сильва запомнил, как Оппенгеймер лежал в спальном мешке, уставившись на звезды, и ностальгировал по студенческим временам в Геттингене. Для Оппенгеймера поездка была редкой возможностью вкусить спартанские условия пустыни, которую он так любил. Сделав несколько таких экспедиций, Бейнбридж наконец выбрал участок пустыни в девяноста шести километрах северо-западнее Аламогордо. Испанцы называли это место «Хорнада дель муэрто» — «Смертельный маршрут».

Здесь военные очертили квадрат двадцать девять на тридцать восемь километров, согнали с места, пользуясь правом государства на отчуждение частной собственности, нескольких фермеров и приступили к строительству полевой лаборатории и укрепленного бункера для наблюдения за первым взрывом атомной бомбы. Оппенгеймер дал полигону название «Тринити» (Троица), хотя по прошествии времени уже не мог вспомнить, по какой причине. Он смутно припомнил стихотворение Джона Донна, которое начиналось со слов «Бог триединый, сердце мне разбей!». Хотя с таким же успехом мог почерпнуть идею из «Бхагавадгиты», ведь в индуизме тоже существует триединство богов — творца Брахмы, охранителя Вишну и разрушителя Шивы.

* * *

Все были измотаны долгими часами работы. Гровс требовал отказаться от совершенства в пользу быстроты. Филу Моррисону был назначен «загадочный конечный срок в районе десятого августа, в который мы, выполнявшие техническую работу по подготовке бомбы, должны были уложиться, не считаясь с риском, расходами или регламентом». (Ожидалось, что Сталин вступит в войну на тихоокеанском театре военных действий не позднее 15 августа.) «Я предложил генералу Гровсу внести в конструкцию бомбы некоторые изменения, дающие экономию материала, — вспоминал Оппенгеймер. — Он отклонил предложение как ставящее под угрозу оперативность приведения бомб в полную боевую готовность». График Гровса определялся намеченной на середину июля встречей Трумэна, Сталина и Черчилля в Потсдаме. На слушании по вопросу об отзыве секретного допуска Оппенгеймер впоследствии показал: «На нас невероятно давили, чтобы мы закончили работу к встрече в Потсдаме, и мы с Гровсом препирались несколько дней». Гровс желал заполучить испытанную и готовую к применению бомбу еще до окончания конференции. В начале года Оппенгеймер согласился назначить срок на 4 июля, однако он оказался нереальным. В конце июня под давлением Гровса Оппенгеймер передал своим подчиненным, что работы должны быть закончены к понедельнику 16 июля.

Подготовку места испытания Оппенгеймер поручил Кену Бейнбриджу, назначив к нему старшим помощником по административным вопросам своего брата Фрэнка. К радости Роберта, Фрэнк приехал в Лос-Аламос в конце мая, оставив дома в Беркли Джеки, пятилетнюю дочь Джудит и трехлетнего сына Майкла. Первые годы войны Фрэнк провел с Лоуренсом в лаборатории радиации. ФБР и армейская разведка пристально следили за ним, но он, похоже, внял совету Лоуренса и полностью прекратил политическую деятельность.

Фрэнк приехал в полевой лагерь «Тринити» в конце мая 1945 года. Условия жизни в лагере были, мягко говоря, спартанские. Люди спали в палатках и вкалывали на почти сорокаградусной жаре. С приближением конечного срока Фрэнк стал принимать меры на случай катастрофической аварии. «Мы потратили несколько дней на изучение маршрутов эвакуации через пустыню, — вспоминал он, — и составление небольших личных карт для каждого эвакуируемого».

Вечером 11 июля 1945 года Роберт Оппенгеймер пришел домой попрощаться с Китти. Он обещал, если испытание пройдет успешно, прислать сообщение: «Теперь можно поменять простыни». Китти на счастье дала мужу найденный в саду четырехлистный стебель клевера.

За два дня до намеченного испытания Оппенгеймер поселился в отеле «Хилтон» в Альбукерке. Там же расположились Ванневар Буш, Джеймс Конант и прочие официальные лица S-1, прилетевшие из Вашингтона для наблюдения за испытанием. «Он очень нервничал», — вспоминал химик Джозеф О. Хиршфельдер. Масла в огонь подлила проведенная в последнюю минуту проверка взрывчатки (без плутониевого сердечника), показавшая, что бомба, возможно, не взорвется. Все кинулись с расспросами к Кистяковскому. «Оппенгеймер так разволновался, — вспоминал Кистяковский, — что я предложил ему пари — месячную зарплату против десяти долларов на то, что имплозивный заряд сработает как надо». В тот вечер, пытаясь ослабить напряженность, Оппенгеймер процитировал Бушу строки из «Бхагавадгиты», которые сам перевел с санскрита:

В бою, в лесу, у горного обрыва, Среди морских пучин, средь дротиков и стрел, Во сне, в смятении, во глубине стыда — Укроет человека щит благих деяний [23] .

В памятную ночь Оппенгеймер спал всего четыре часа. Генерал Томас Фаррелл, первый заместитель генерала Гровса, пытавшийся заснуть на койке в соседнем помещении, слышал, как ученый полночи натужно кашлял. Роберт проснулся утром 15 июля изнуренным и все еще подавленным событиями предыдущего дня. Пока он завтракал в столовой главного лагеря, позвонил Бете и сообщил, что имитация имплозивного взрыва не получилась из-за элементарного отказа электросхемы. Причин для сомнений в конструкции устройства не было. Успокоившись, Оппенгеймер переключил внимание на метеосводку. Утреннее небо над испытательным полигоном оставалось безоблачным, однако метеоролог Джек Хаббард предупредил, что ветер набирает силу. В разговоре по телефону с генералом Гровсом перед его вылетом из Калифорнии к месту испытания Оппи предупредил: «Погода капризничает».

23

Исследователи сходятся во мнении, что ничего похожего на эти строки нет в «Бхагавадгите». Буш цитировал Оппенгеймера по памяти через 25 лет после того дня, когда они были произнесены; к тому же Оппенгеймер цитировал древнеиндийские источники в своем вольном переводе с санскрита, а не по известной версии перевода.

Ближе к вечеру, когда начали наползать грозовые облака, Оппи съездил к башне «Тринити», чтобы бросить последний взгляд на «штучку». Он в полном одиночестве взобрался на башню и осмотрел уродливый, утыканный детонаторами металлический шар. Все было в порядке. Посмотрев по сторонам, Оппенгеймер спустился, сел в машину и поехал на ранчо Макдональда, где грузили свое оборудование последние из монтажников. Надвигалась мощная гроза. Вернувшись в главный лагерь, Оппи поговорил с одним из ведущих металлургов Сирилом Смитом. Говорил в основном Оппи — о семье, о жизни на плоскогорье. На минуту разговор повернул к философии. Ощупывая взглядом темнеющий горизонт, Оппи пробормотал: «Поразительно — горы дают нам вдохновение работать». Смиту момент в буквальном смысле слова показался последней минутой затишья перед бурей.

Чтобы снять напряженность, несколько ученых организовали тотализатор, поставив каждый по доллару на свое предсказание мощности взрыва. Теллер в типичной для него манере повысил ставку, предсказав 45 000 тонн в тротиловом эквиваленте. Оппенгеймер поставил на минимум — очень скромные 3000 тонн. Раби — на 20 000 тонн. Ферми напугал военных из охраны, предложив дополнительную ставку на то, что бомба подожжет атмосферу.

В ту ночь те немногие из ученых, кто сумел заснуть, были разбужены невероятно громким шумом. Оппенгеймер вспоминал, что «все лягушки района собрались в одном маленьком пруду рядом с лагерем, спаривались и квакали всю ночь». Оппенгеймер торчал в столовой, по очереди глотал кофе, сворачивал сигареты и нервно докуривал их до конца, обжигая пальцы. Потом достал томик Бодлера и некоторое время спокойно читал стихи. Между тем по железной крыше непрерывно стучал ливень. За окном полыхали молнии. Ферми, испугавшись, что сильный ветер принесет с дождем радиоактивные осадки, предложил отложить испытание. «Может случиться катастрофа», — предупредил он Оппенгеймера.

С другой стороны, старший метеоролог Хаббард заверил Оппенгеймера, что буря к рассвету утихнет. Хаббард предложил сдвинуть время взрыва с четырех на пять часов утра. Гровс возбужденно мерил шагами столовую. Хаббард не нравился генералу, он считал, что метеоролог «явно запутался и слишком разнервничался». Генерал даже вызвал военного метеоролога ВВС. Не доверяя уверениям Хаббарда, Гровс тем не менее ни за что не желал откладывать начало испытания. Он отозвал Оппенгеймера в сторону и перечислил все доводы в пользу его проведения. Оба понимали, что люди настолько измотаны, что испытание пришлось бы отложить как минимум на двое-трое суток. Беспокоясь, что осторожные ученые уговорят Оппи отодвинуть время испытания, Гровс увез его в центр управления, расположенный в Южном укрытии — в девяти километрах от площадки «Тринити».

В 2.30 ночи площадку потряс ураганный ветер скоростью пятьдесят километров в час и залило грозовыми потоками воды. Джек Хаббард с небольшой командой метеорологов упорно предсказывали, что буря к рассвету утихнет. Оппенгеймер и Гровс расхаживали перед бункером Южного укрытия и ежеминутно поглядывали на небо — не сменится ли погода. В три часа ночи они вернулись в бункер для разговора. Дальнейшие проволочки обоим были не по нутру. «Если мы перенесем срок, — сказал Оппенгеймер, — я не смогу поддержать нужный тонус в людях». Гровс тем более настаивал на проведении испытания. Наконец они объявили совместное решение: начать испытание в 5.30 утра и надеяться на лучшее. Через час небо начало проясняться, ветер улегся. В 5.10 из громкоговорителей вокруг центра управления загудел голос чикагского физика Сэма Аллисона: «Отсчет времени — ноль минус двадцать минут».