Оранж

гадское зданье, больной зоопарк,

ветхость витрин и вонючую койку,

склочных жильцов и барачный бардак.

Общий позор и устройство лавчонки

спрячет от взора клиентских умов

стёртые сроки с колбас и печёнки,

несанитарность продуктных сортов.

Броская вывеска скроет секреты,

необразованность средь недостач,

дурь продавцов, что солгут при ответах,

грязь, безответственность, жалкость и срач.

Сочная ложность рекламных обманов

в фантик кал-фирму легко обернёт.

К счастью ж, вся вонь донесётся туманом,

и от неё потребитель сблюёт…

Шлифовка

Ряды монтажей, супермаркетов, строек,

бетонно-стеклянных и буквенных пут,

химических сплавов, пластмассы и моек

меня окружают и каменно мнут.

В тисках этих тошно, тесно и шершаво,

как будто в кирпичном, острожном плену,

где нет человечности, воли и права.

За эту реальность я чую вину.

Но я невиновен. Я чист и не алчен.

Такие порядки – системы вина.

Неоны пылают настырней и жарче.

Сжимаются зубы, плотнеет страна.

Крик боли, отчаянья, злости не слышат.

Дома-жернова вновь шлифуют сильней.

От смога темнеет небесная крыша.

А я становлюсь всё потёртей и злей…

Местный князёк

Главарь и любитель сплошных недоумков

гоняет из фирмы добротных парней,

какие честны и логичны в поступках,

а также творят разнородность идей.

Богач собирает глумных и бесстыжих,

похожих по дури, вранью, воровству,

все жалобы, просьбы, советы не слышит,

себя восхваляет подобнейше льву.

Шатёр, освящённый во имя навара,

лачугой стоит средь подобных халуп.

Хотя сам Иисус гнал с неистовым жаром

торгашных дельцов, безразумных, как дуб.

Кружками с крестом изуродовал стены,

какие возвёл мой безбожный народ,

уверовав в эти наклейки-"антенны",

что даст ему помощь еврейский господь.

Живёт безнаказанно с дочкой Перуна

в трёхярусном замке средь краденных сумм.

С распятьем соседствуют ранние руны,

что жгли "крестоносцы" израильских дум.

Но скряжный поганец, не чтущий рабочих,

крадущий наценкой у бедных слоёв,

рабы, что воруют, смотря ему в очи,

однажды с лихвою получат своё!

ИП Дмитриеву Алексею Анатольевичу

Продолжающий делать и надеяться

Я – склонный к поэзии, просто аматор,

обычный любитель, почти дилетант,

снискавший возможность и маленький фатум,

старавшийся с детства, словесный солдат.

Накопленный статус житейски подмочен.

Наклонность, призванье, любовь за душой.

Быть может, когда-то с лиризмом покончу,

иль даже, однажды расправлюсь с собой.

Ремесленный опыт ведёт меня дальше.

За дюжины лет сто подошв износил.

Иду борозду, создаю свою пашню,

храня семя букв и присутствие сил.

Дыхание ветра сентябрьских будней

играет взъерошенной гривой, тряпьём.

Но всё же пишу, победив в себе трутня,

как парой дней раньше писал под дождём.

Чернила впитались под ногти, в фаланги,

слегка очерняя возможный талант.

Сегодня я – пыльный, запятнанный ангел,

на чьей голове седина, словно бант.

Стремлюсь подковать не блоху, а Пегаса,

желаю почёта, почтенья страны,

салюта, цветов триумфального часа!

Пока же я бомж, что сидит у стены…

Шкунс

Он хитрый, ехидный, почти что енот,

самец свинорылый с вонючей начинкой,

таинственный, гнусный, как крыса иль крот,

противен башкой с бесконечною линькой.

Паскудник, что ест насекомых любых,

от всех отличим тупизной, бледнотою,

использует норы животных чужих.

стреляет на метры анальной струёю.

Он сам своей жидкостью серной пропах.

Балбес, что как будто ни разу не брился,

ковры и сражения видит во снах,

с христианской душою лет пять как простился.

Его совесть, словно чудная культя.