Оранж

Не водят со мною романов и дружбы.

Всё чаще молчу, как глухой или мим.

Я уподобляюсь всем бронзовым дядям,

смиряясь с сезонами, жижей от птиц.

Порою мечтаю о плахе иль яде,

алкаю петлю, эвтаназии шприц!

Долгами умножилось старое горе.

Наверное, близится жизни конец.

К умершей мамаше добавился вскоре

от горя и боли мой слёгший отец.

Быстрей бы закончилась брачная ночь!

Минувшая свадьба и пир сотнеликий

закончились поздним уходом гостей,

бесчестьем, стыдом и насильем великим,

рожденьем презренья средь женских идей.

По воле монарха, родов королевских,

по сговору с властной, богатой семьёй,

по древним традициям, подлым и веским,

случился сей праздник с огромной роднёй.

Поздней без любви, уважения к деве

одежды срывались с невинной рабы

в коньячном стремлении к девичьей плеве,

на спальном одре, где мечты неравны.

Былая невеста слабела телесно,

но крепла крутым, ненавистным огнём

к наезднику, что назывался небесным,

любовником сильным и бойким самцом.

Позорное действо свершилось минутой,

даруя супруге желанный конец.

Вмиг пьяная туша, как будто в закуте,

храпеть начала, сотрясая дворец.

Уснувший "мустанг" походил на свинину,

познавшую ангельский нижний венец,

рабыню безмолвную, чудо, святыню

среди раскуроченных, дряблых колец.

Во мраке беззвучным страданьем запела

от дум, отвращенья, позора за зря.

В слезах, застилавших глаза, всё смотрела,

отринув обнявшую лапу «царя».

Ё-нутый дед

Быстрей бы скончался дедок-шизофреник!

Он часто был бесом и навеселе,

осёдлывал бабку-супругу и веник,

насиловал девок-крестьянок в селе,

в колодцы кидал бузину и каменья,

стращал всех лопатой и божьим судом,

твердил о затменьях и адских знаменьях,

ходил по гостям, большаку голышом,

ручьи пополнял золотистой мочою,

взывал то к Аллаху, то к Будде, Христу,

порой представал животиной дурною,

пердел, чертыхался и срал на мосту,

хотел воевать с пограничным колхозом,

говном мазал стены и окна домов,

одним мужиком был в составе совхоза,

ругал заграницу, владельцев умов,

сортир вычищал завоёванной каской,

с черёмух гонял детвору и сорок,

ни разу не выдал цитату иль ласку,

прохожим порой демонстрировал "рог",

скрывался в подвале, как в бункере Гитлер,

собачьими кличками кликал людей,

складировал битый асбестовый шифер,

поглядывал в стёкла и норки щелей,

в ботву сыпал соль иль там ставил капканы,

гонялся с копьём и скирды поджигал,

на шеи детишек бросался арканом,

чем всех здравомыслящих в край за*бал!

Летящий к чему-то чистому и высокому

В среде нечитающих и недоносков,

причастных к шлюхизму и касте воров,

любителей шл*х и любительниц "Boscа"

искал, как в тех сказочках детских, любовь.

Я рыскал в навозном окопе как будто.

Везде лиходейки, обманки и шлак,

бывалые тётки и жирное брутто,

хлебавшие спирт и курившие мак.

Повсюду нестоящий мир ширпотреба,

отбросы, уродства душонок и лиц,

надменные стаи "тарелочниц", щепок.

В нём нет буквоедок, святых, мастериц.

Слонялся по улицам и заведеньям,

по искре теряя скопленье огней.

Так гасло моё костровое свеченье

от вьюг и ветров, от снегов и дождей.

Я гребую щедрым никчёмным набором.

Не зря ж незаметные крылья растил.

Век тратил напрасно. Был беленький ворон.

Запал всей надежды почти что остыл.

Но теплится что-то в груди атлетичной.

И верная милочка встретилась мне,

какая предстала простой и приличной,

какая как лучик в воронежской тьме!

Наталии Воронцовой

Провинциальный асфальт накануне осени

Побитый асфальт – чёрно-серое чтиво:

витраж иль мозаика из острых кусков,

приклеенных к почве волнисто и криво,