Оранж

Король, патриарх и глава полисменов

стоят на защите помещичьих прав.

Система без совести, чести и смены

стабильна, как общий испорченный нрав.

Программа их дел, ремесла, как цепочка,

какая взаимно порочна, как грязь.

Их властное дерево дарит всем почки,

чьи язвы не лечит весенняя мазь.

Пускают листки и цветы и плодятся,

кустарники, травы лишая лучей,

которые с неба решили спускаться

во имя тепла всех растений, людей.

Вот так же купцы, феодалы, их дети

растут на земле и навозе с низов.

Ах, вся вертикаль, её лживые сети

совсем не гуманны, ужасны с азов!

Всем правит злодей, что в атласных перчатках,

и чтит членов в мантиях, связи семей,

что всюду на самое лучшее падки,

которых боится народец-лакей.

Магнаты – владельцы правителя, папства.

Умы-воротилы – всем суд и гроза.

В написанных ими уставах лишь рабство.

Коррупция – гниль головы карася.

Им вождь потакает, как кукла и шл*ха.

Хранит их права и конструкцию лжи.

Но слышал на площади дерзкие слухи,

что эти порядки хотят сокрушить!

Чумной полководец

Он – подлый, бестактный, скупой полководец,

набравший в отряд безобразную мразь:

покладистых дурней, тугих, богомольцев,

какие своруют, убьют, лишь дай глас.

Чумной самохвал и моральный калека

дублирует дурость, бесправедный быт,

за что будет помним в народе полвека,

а также моими стихами избит.

Плюгавый плешивец, лысеющий дурень

слагает, вещает лишь чушь и враньё.

Бездарный начальник, как увалень, тупень,

бойцами накормит червей, вороньё.

Солдаты полягут при первом сраженьи

и клювам голодным себя отдадут.

Он, как Бонапарт, бросит их на съеденье,

себя не виня за испорченный путь.

Самоувольнение

Уволенность делает дух обнажённым,

свободным от вздорных приказов, цепей,

оставшимся с честью и непоражённым,

и не поступившимся пядью своей.

Она сохраняет нетронутым гордость,

несогнутым честный и умственный сорт,

отринув поток беззаконья и подлость,

и самоуправство помещичьих морд.

Деяние вмиг превращает в нерабство

и стать возвышает, не дав ей страдать,

и не позволяет тонуть в постоянстве,

и вязнуть в помоях, и в грязь ниспадать.

Акт сделал свой подвиг заметным и чистым,

оставшись при совести, правде, уме,

сверкая кольчугой, как яркой монистой,

ценя свою целостность даже во сне.

Поступок венчает всю сумму событий

(безумия, глупости дерзких воров)

и режет мгновенно невольничьи нити,

кончает процесс декадентства и слов.

Свобода и истина тут торжествуют.

Спокойно без воплей, предательств и лжи.

Пусть где-то коллеги молчат иль бушуют,

а мне ценней нервы и мирность души!

Капитан моральных и физических калек

Под флагами этого подлого волка

большая галера, где холод и срам,

любители выпивки и кривотолков,

твердить про Иисуса, не топая в храм.

Блакитно-белёсые флаги всё реют,

хотя опозорены с неба и суш.

А труппа рабов всё хитрит и тупеет,

кляня за спиной капитанскую чушь.

Пробоины в каждом борту и у днища.

Каюта вождя – пятикомнатье, высь.

Команда – собрание мутных и нищих,

горбатых, плешивых, известнейших крыс.

Посудина всеми осмеяна резко

за грязь, старину и матросскую дурь.

Но хилый главарь, псевдовождь богомерзкий

ведёт свою собственность в море и хмурь…

Дремучие сны

Дремучие, пресные, крупные сны

кустятся, цепляются, льнут и мрачнеют,

и тянут в пучину корабль весны,

какой розовеет, сереет, белеет.

А ум отключённый глубинно объят

стороннею тьмой, неизвестною ночью,

во мраке потёмок, во тьме чёрных дат

средь гущи инстинктов и мистики прочей.

В двойном полумраке сменяемых сцен

витает уснувший, себя подзабывший,

немного свободный, бесчувственный тлен,

себя отпустивший в безбрежные ниши.