Орджоникидзе

Оскар и Лида в вечер первого знакомства оставили Серго у себя ночевать. Утром Оскар посадил его в омнибус, идущий все туда же, к парку Монсури. Смеясь, объяснил, что "Ильичи" — друзья так называли Ленина и Крупскую — остались жить в том же районе. Только с улицы Бонье переехали на еще более тихую — Мари-Роз.

Выслушав все, Владимир Ильич сказал, что Серго обязательно должен остаться в Париже. Предвидится архиважная для судеб партии работа.

Несколько дней ушло на поиски дешевой комнаты, на устройство других житейских дел. Обосновался Орджоникидзе в мансарде, вблизи бульвара Сен-Жак, почти рядом с русской типографией Рираховского, где каждая партия и политическое течение имели своего наборщика…

А тем временем у Владимира Ильича появился чудесный сюрприз для Серго. Именно появился! И всем доставил огромную радость. В первое мгновение Серго даже отпрянул назад, но Камо сам заключил его в объятья.

— Ты не бойся, бичико, я совсем живой!

А ведь это действительно похоже на сверхъестественное чудо, что Камо в Париже, что он жив!

По доносу провокатора Камо арестовали в Берлине с чемоданом, наполненным динамитом. Заведовавший заграничной агентурой русской тайной полиции А. Гартинг немедля передал в руки своих немецких коллег доказательства того, что Камо — по паспорту австрийский подданный Дмитрий Мир-ский — опасный террорист и главный участник экспроприации двухсот пятидесяти тысяч рублей в Тифлисе. Круг как будто уже совсем замкнулся. Впереди неминуемая выдача России, военно-полевой суд, виселица. И тогда Камо симулировал сумасшествие. В Берлине, затем в Тифлисе, он почти четыре года выносит ни с чем не сравнимые изуверские пытки. Полицейские эксперты жгут ему бедра докрасна раскаленными металлическими стержнями, втыкают под ногти булавки, колют иголками голову и спину…

В разгар борьбы Камо четыре месяца кряду не ложился — днем и ночью ходил по палате или становился лицом в угол.

Крупнейшие немецкие психиатры, доктора медицины Гофманн и Липманн, по поручению суда наблюдавшие состояние здоровья Камо, дали заключение:

"…Обвиняемый, несомненно, душевнобольной. Характерные черты его поведения не могут быть симулированы в течение продолжительного времени. Так держит себя лишь настоящий больной, находящийся в состоянии умопомрачения… К этому присоединяется еще факт отказа от пищи, который не мог бы проводиться здоровым человеком с такой настойчивостью".

Как-то, много лет спустя, Камо, уступая настояниям бывших узников Шлиссельбургской крепости, вкратце рассказал им о своих переживаниях. Николай Александрович Морозов, виднейший русский революционер, ученый, почетный член Академии наук, воскликнул:

— Я предпочитаю вновь просидеть двадцать один год в одиночестве в Шлиссельбургской крепости с ее ужасами, чем испытать то, что пережил Камо в психиатрических лечебницах.

В конце четвертого года испытаний Камо бежал. Среди бела дня, едва ли не в самом центре Тифлиса. По его следу пустили собак. Во все концы разослали сотни агентов охранки. Филеры и жандармы круглые сутки дежурили в портах, на железнодорожных и автомобильных станциях. Министр внутренних дел обратился за содействием к немецкой полиции. Камо же ждал подходящего момента в подвальном этаже дома полицеймейстера Тифлиса!..

Через три месяца в Батуме некий турецкий подданный с закрученными кверху усами ослепительно черного цвета и такими же волосами предъявил пограничникам свой паспорт. Турок возвращался на Родину после поездки в Тифлис и Баку по коммерческим делам. Этого "турецкого негоцианта" сейчас и обнимал Серго.

Часами бродили два друга по набережным Сены, по бульварам, а не то забирались в пригороды Парижа — Фонтеней-о-Роз или Жювизи, — там Ильич показал им несколько укромных местечек, где можно было без помех посидеть, вспомнить былое, подумать о будущем. Камо оно представлялось крайне туманным.

Крупская, которой Камо охотно поверял свои тайны и сомнения, печалилась:

— Он страшно мучился тем, что произошел раскол между Ильичем, с одной стороны, и Богдановым и Красиным — с другой. Камо был горячо привязан ко всем троим. Кроме того, он плохо ориентировался в сложившейся за годы сидения обстановке. Ильич ему рассказывал о положении дел… Остро жалко ему было этого беззаветно смелого человека, детски наивного, с горячим сердцем, готового на великие подвиги и не знающего после побега, за какую работу взяться. Его проекты работы были фантастичны. Ильич не возражал, осторожно старался поставить Камо на землю, говорил о необходимости организовать транспорт и т. п.

В конце концов было решено, что Камо поедет в Бельгию, сделает себе там операцию глаза (он косил, и шпики сразу его узнавали по этому признаку), а потом морем проберется на юг и дальше на Кавказ.

Осматривая пальто Камо, Ильич спросил:

— А есть у вас теплое пальто, ведь в этом вам будет холодно ходить по палубе?

Сам Ильич, когда ездил на пароходах, неустанно ходил по палубе взад и вперед. Выяснилось, что никакого другого пальто у кавказца нет. Ленин отдал Камо свой мягкий серый плащ, который ему в Стокгольме подарила мать и который ему особенно нравился.

Серго еще не знал, что сулит будущее, зачем Ленин оставил его в Париже. Дел, во всяком случае, ему хватало. Отправка транспортов литературы в Россию, занятия в библиотеке, рефераты и, в последние недели, помощь Владимиру Ильичу и Инессе Арманд [26] в организации партийной школы.

В сильной и довольно многочисленной парижской группе большевиков, по замечанию Серго, "обстреливаемой со всех сторон", Инесса сразу заняла видное место. Она обладала редким обаянием и поразительной энергией. Сейчас Инесса сняла целый дом в деревне Лонжюмо, в пятнадцати километрах от Парижа.

26

Инесса Арманд родилась в Париже в 1875 году в семье актера Стеффена. После смерти отца девочку увезли в Россию, где она воспитывалась в семье фабрикантов Арманд, родственников своего будущего мужа. В 1904 году, будучи матерью троих детей, она примкнула к большевикам, активно участвовала в революции 1905–1907 годов. Неоднократно подвергалась арестам, ссылкам, была в эмиграции. Во время первой мировой войны Арманд — одна из организаторов Циммервальдской и Кинтальской конференций интернационалистов и Бернской международной конференции женщин. В конце марта 1917 года Инесса Арманд в первой группе политэмигрантов, наиболее близких единомышленников Ленина, возвращается в Россию. Она работает в Центральном Комитете партии, участвует в Первом и Втором конгрессах Коминтерна. Умерла осенью 1920 года от холеры во время поездки на Кавказ.

Деревню долго выбирали. Предпочтение отдали Лонжюмо главным образом потому, что там не было никаких русских, никаких дачников. Жили простые люди — крестьяне и рабочие небольшого кожевенного завода. Все подходило для организации партийной школы. Слушатели должны были приехать из России и туда же вернуться для подпольной работы.

"Обязательное условие — возвращение в Россию по окончании школы мною безусловно принимается", — писал Серго осенью 1910 года в комитет по организации партийной школы.

Едва газета "Социал-демократ" донесла до Ирана весть о том, что Центральный Комитет РСДРП готовится открыть в Париже школу, в которой бы профессиональные революционеры, подпольщики могли пополнить свои теоретические познания, Серго загорелся. Он почувствовал, что ему необходимо попасть на учебу. 9 июля он отправил из Решта в Париж взволнованное и энергичное письмо:

"Товарищи, имейте в виду, если здесь мне удастся собрать предполагаемую мною сумму, то, несмотря на то, что я в настоящее время в Персии, все же по открытии школы приеду, и вы должны будете допустить в школу меня в числе других".

Теперь настал желанный час. В доме, арендованном Инессой, поселились Серго и хорошо знакомые Ленину питерский рабочий Б.А. Бреслав (партийный псевдоним "Захар") и николаевский судостроитель И.И. Шварц ("Семен"). Никто тогда не подозревал, что это соседство совсем не случайное…

Владимир Ильич и Надежда Константиновна сняли для себя две комнаты в двухэтажном каменном доме на другом конце деревни. А о том, где предполагалось вести занятия, обстоятельно, с мелкими подробностями не преминула сообщить в Петербург парижская агентура департамента полиции.