Орлиное гнездо

Василика села на войлоки, схватившись за голову.

Она почти ничего не понимала - но понимала, что попала в большую беду: такую беду, что впору позавидовать мертвой княгине!

Чтобы ее, дворовую девушку – пусть даже и прислужницу государыни, - держали на положении, приличествующем княжне, просто так, из жалости и милости! Василика не видала ничего за пределами своего дворца и города, а и то понимала, что такого не бывает.

Что думал Штефан, когда говорил это, - неужто решил, что она поверит?

Должно быть, он и вовсе не думал о ней: что ему дворовая девчонка!

Но что же замыслил этот турок – и человек, которого Василика всю осень и половину зимы называла своим князем? Кто на самом деле Бела Андраши, большой господин – “эфенди”? Все думали, что венгр; все думали, что православный христианин; но он, скорее всего, не тот и не другой. Эти господа, должно быть, турки оба: и оба дьяволопоклонники…

Больше простая девушка домыслить не могла. Ей осталось только молиться. Но княгине ее молитвы не помогли – и Валахии тоже.

Потом раздвинулись полотнища шатра, и вошли слуги, которые несли чан горячей воды. Его поставили на ковер, рядом положили простыню, мыло и свернутую одежду.

Ее тело обрадовалось прежде разума. Еще бы к этому гребень!

Но о гребне никто не вспомнил. Василика решила, что попросит его позже; подождав с минуту после ухода слуг, оглянувшись на дверь, она быстро и неуклюже разоблачилась. В шатре было тепло – его и освещали, и согревали жаровни. Потом девушка шагнула в чан, в котором плавали кусочки обугленного дерева: воду натопили из снега…

Василика села в эту походную ванну и некоторое время сидела, зажмурившись от блаженства. Потом стала намыливаться, то и дело бросая сторожкие взгляды на дверь из-под мокрых волос. Она вымыла голову, отжала свои кудри и выбралась наружу, пытаясь сразу и вытереться, и закутаться в простыню.

Потом, стуча зубами, быстро оделась во все принесенное: набедренная повязка, вязаные чулки, шерстяные шаровары, рубаха, шерстяная безрукавка. Все великоватое, некрашеное - не такое яркое, красивое, какое Василика привыкла носить во дворце: но мужское платье очень бодрило. Мокрые волосы она заплела в косу.

Потом девушка, засучив рукава, постирала свою старую одежду в той же воде, в какой купалась: вода стала совсем черная, но выйти набрать снегу Василика не посмела бы – не смела злить своих господ. Она должна выпрашивать милости понемногу, если хочет жить.

Василика как раз заканчивала выкручивать платье, когда к ней опять вошел человек – не Штефан, другой: и, должно быть, валах. Василика оживилась и хотела окликнуть его, но слуга, поставив поднос с едой, быстро наклонил голову и исчез. Все в лагере, должно быть, сбиты с толку ее появлением – уж не сочли ли ее и вправду какой-нибудь княжной?

Но, учуяв запах жареного мяса, Василика забыла обо всем и набросилась на еду, разрывая жаркое обеими руками и запихивая в рот.

А пока Василика насыщалась, ее покровитель тихо беседовал со своим князем в шатре военачальников.

– Крепость теперь твоя, князь, - но все равно, что султанская. Ты знаешь, - сказал Слуга Справедливости.

Они оба сидели скрестив ноги на коврах, греясь у жаровни, куда добавили ароматного масла.

– Да, султанская, - тихо и очень устало сказал Андраши. Он неотрывно глядел в огонь, и огонь танцевал в его голубых глазах. Турок же смотрел на князя – с необыкновенным вниманием.

– Ваша вера обещает телесное воскресение, эфенди, - тихо произнес Абдулмунсиф. – И вознесение к Богу через страдание. Что для вас рай – пребывание с Богом, служение Богу во славу Его?

Лицо Андраши дрогнуло.

– Да, - сказал он. – Пребывание в Боге.

Турок потянулся к нему, но рука его остановилась на полпути.

– Верно ли я понимаю, князь, что вы отвергли рай пророка потому, что тот телесен и бездеятелен, и заключился в одних радостях плоти и праздности? Но как быть воскрешенному человеку целую веч…

Андраши быстро повернулся к своему собеседнику.

– Мы отвергли, Штефан, - сказал он сурово. – Ты христианин, как я! И ты знаешь, что мы, рыцари-братья, разошлись с церковью в том, что есть небо! Воскрешенная плоть не может быть бездеятельна и безрадостна, как и лишена пола!

Турок слабо улыбнулся.

– “Брат-дракон”, - проговорил он.

– “Брат-дракон”, - повторил венгр, склонив голову.

Он закрыл глаза – Абдулмунсиф смотрел на него с состраданием… и завистью.

– Ты высокий посвященный, князь, - проговорил он. – Выше тебя только Дракула.

– Дракула разошелся с нами давно, - резко ответил господарь. – И я далеко не так высок, как ты меня полагаешь…

– Но все же именно Дракула был тот, кто сказал мне, что суть христианской веры – преображение человека в Господе с сохранением человека, единение с Господом с сохранением человека - а не полное благорастворение в возлюбленном Творце с самозабвением. Так думают те из нас, которые допускают единение с Творцом в любви, а не единственно преклонение перед Ним в раю, как рабов перед господином*, - проговорил турок: сейчас его валашская речь была гладка, точно катились волны. – В этом согласны и Дракула, и ты.

Андраши надолго замолчал. Потом резко сказал:

– Оставь меня сейчас, брат!

Турок бесшумно поднялся. Он поклонился своему повелителю со всем почтением; и пятясь неслышно удалился. Андраши остался сидеть как сидел – спиной ко входу в шатер; и это было хорошо, потому что никто не мог видеть, как по его лицу одна за другой сбегают слезы.

– Ах, моя Иоана, святая Иоана, - шептал князь. – Могу ли я когда-нибудь пожелать видеть тебя ангелом, а не женой? Как возможно этого пожелать? Как мне узнать тебя?

Он быстро осмотрелся, точно вдруг потревоженный прикосновением ангела – или демона. Всколыхнулось пламя в жаровне, и холодный ветер овеял его лицо. Андраши шевельнул губами, точно поцеловал этот ветер.

– Нет, - прошептал он. – Это я не могу любить…

Абдулмунсиф вошел в свой шатер, когда было уже темно: он постарался не шуметь, думая, что пленница спит. Но она услышала. Василика не спала – попросту не могла уснуть здесь, не переговорив со своим покровителем хотя бы немного!