Орлиное гнездо

– Целого барана бы съел, - ответил Раду, широко улыбаясь. – Умница моя! Иди: вели, чтобы мне согрели воды, да побольше.

Он закинул руку за спину и почесался. Раду вспомнил о турецких банях – и подумал, что хорошо бы завести у себя такие; да только успеют ли?

Стараниями Иоаны ему приготовили превосходную горячую ванну; и лавандовое мыло Иоана не забыла, и благовония. Раду с наслаждением выкупался, смыв дорожную усталость, умастил волосы и бороду и оделся в нарядное платье.

Он вышел к домашним, которые уже суетились около накрытого стола – точно праздновать хотели его возвращение.

Праздновать победу! Еще даже битва не начиналась!

Однако Раду с улыбкой воссел за стол; Иоана порхала вокруг него, прислуживая отцу с настоящей радостью, – и это согревало его сердце более, чем сознание всего своего успеха.

Насытившись, он подозвал жену и детей – и стал раздавать подарки, которые привез всем с базара в Тырговиште: сыновьям своим дорогое оружие, которое те схватили с восторгом; шею Катарины обвило тройное жемчужное ожерелье, и увядающая ее красота снова заблистала гордостью и любовью к мужу. Брату с женой боярин привез отрез парчи, один на двоих, – на нарядные платья. А дочки получили по золотому кресту: Марина – с сапфирами, Иоана – с изумрудами, под цвет ее глаз.

Кресты им понадобятся.

А потом домашние стали с жадностью расспрашивать, а он – рассказывать; Раду уже обдумал встречу и мог рассказывать о том, что видел и что делал в путешествии, так, как следует.

А потом Раду удалил из зала всех, кроме жены и младшей дочери, - и сказал обеим, что свадьба состоится осенью, в Тырговиште: там, в большой церкви, Иоану с Корнелом и обвенчают. Широкого торжества устраивать не будут…

Иоана опять плакала, а отец опять ее утешал. Но он знал: у его любимой дочери хватит и стойкости, и верности долгу. Она смирилась. Она поступит так, как ей велят Господь и отец, желающий ей только лучшего.

========== Глава 6 ==========

Август закончился без происшествий. Иоана и Марина работали свое приданое; Иоана работала так усердно, что скоро большое покрывало, над которым они трудились вместе с сестрой, было готово. По желтому шелку шли все цветы и птицы, птицы и цветы - золотом.

Марина подарила общую их работу сестре, присовокупив с усмешкой – что той сладко будет спать под этим покрывалом со своим мужем-мясником. Тогда сестры чуть не подрались; казалось, Марина была на что-то непрестанно зла, и чем далее – тем более. Не на то ли, что Иоану отец пристроил, а ее, старшую, – нет; а может, на то, что Марину никто никогда не полюбит?

Да разве думала и Иоана о любви! До того ли было!

Или Марина уже почуяла в Иоане врага?

Больше они с сестрой ничего не начинали вдвоем – сидели каждая в своей светлице, не поднимая глаз от шитья или вышиванья.

В конце лета Раду опять отлучался – но уже не в Валахию, а в Шесбург, как на немецкий манер называли Сигишоару: там родился нынешний кровавый господарь, которого, как и Раду Кришана, разные его родины и страсти рвали на части…*

Вернувшись, боярин обещал и Марине жениха.

Уж ее-то сватать никто бы к ним не приехал: упустила время? Или их положение было теперь таково – наособицу от всех, и от городов Семиградья, и от Валахии, теряя былые позиции, – что на Кришанов неохотно обращались взоры искателей?

Но как бы на них теперь ни смотрели, непригожей Марине был обещан муж из богатого и свободного Шесбурга, православной веры, именитый, крепко стоящий и еще совсем не старый человек, хотя и много ниже благородством происхождения, чем Кришаны – помнившие еще свои битвы под знаменами и Влада Второго, и Мирчи Старого*, и их отцов.

В Трансильванию, хотя и не слишком далеко от валашской границы, семейство перебралось, остепенившись, ища более оседлой жизни, покоя и достатка: слишком смутные времена настали для валашской земли - слишком маленькой, чтобы на ней разгуляться нынешнему вождю. Дракула без конца мутил и турок, и своих собственных подданных.

Марина была если не счастлива узнать, что ее девичья судьба решена, - то, по крайней мере, довольна; она больше не злобилась так открыто и даже стала чаще улыбаться.

Быть может, Марина думала про себя, что в Семиградье окажется защищена куда лучше сестры – и матери с дядей и братьями, которым некуда было деваться из их вотчины…

В начале сентября стали собирать свадебный поезд для Иоаны.

Отец сопровождал ее самолично – опять оставив замок на старшего сына, которого, как и остальных родных, Раду с собою не брал. Пока замок им – и урок жизни без господина, который не всегда будет рядом, чтобы отстоять их, и самая добрая защита.

Госпожа Кришан, видя, что ее не берут на свадьбу дочери, горько плакала – она догадалась, какие зрелища могут предстать ей в Тырговиште, какие испытания для ее немолодого сердца; и сокрушалась об Иоане, которая выросла на их земле счастливой вольной пташкой, не повидав на своем веку ни крови, ни мук. Катарина плакалась мужу – а тот сказал ей:

– Наша дочь сильнее, чем тебе думается, - и мы делаем лучшее для нее, что она также понимает.

Но чья судьба в конце концов окажется счастливей – старых Кришанов, Иоаны или Марины? Один Бог ведал.

Иоану, помимо отца, сопровождал большой вооруженный отряд: из этих слуг почти все те, кто уже ездил с Раду Кришаном в пекло.

Утром прощального дня во дворе собрались все, кто жил в замке, – считая и всех слуг; ведь боярышню отдавали навсегда. Едва ли она когда-нибудь сюда вернется… может, и посчастливится, конечно; но женщины куда менее склонны были к перемене мест, и куда более опасны для них были путешествия.

Иоана стояла, держа под уздцы своего коня, - понурая, бледная; всем казалось, что ей страшно жениха и брака. Но если бы кто спросил ее, о чем она сейчас думает, Иоана бы сказала – жалеет, что никогда больше не придется скакать верхом по лугам, как она любила, чтобы потешить душу.

От ветра трепетало белое перышко на ее коричневой бархатной шапочке. Мать обняла ее, такая же бледная и невеселая, - и, расцеловав в обе щеки, перекрестила.

– Будь же благоразумна и послушна, дитя мое…

Будь благоразумна и послушна! Вот совет, который всегда дают всем женщинам!

Иоана низко поклонилась матери и поцеловала ей руку. Катарина прослезилась – но крепилась: все горе разлуки она уже выплакала, тоскуя и томясь в эти последние недели.

Потом подошли, один за другим, братья – и сдержанно, без слов, расцеловались с нею. Последней приблизилась Марина: как всегда, с почти монашески сурово убранными волосами, но совсем не монашеской гордыней во взоре.

Сестры долго смотрели друг другу в глаза – непонятно, что каждая искала в другой; потом Марина без слов обняла Иоану.