Оружие скальда

Тридцать пять лет назад к нему привели молодую девушку по имени Хёрдис. Она славилась умением ворожить и недобрым нравом. Родичи хотели просто избавиться от нее. Если бы они знали, что из этого выйдет, то скорее отвели бы ее к глубокому омуту с кожаным мешком на голове и мельничным жерновом на шее.

Но она вошла в пещеру Свальнира и стала там хозяйкой. В этой темной пещере, которую никогда не мог целиком согреть даже самый жаркий огонь, родилась дочь великана. Свальнир назвал ее Дагейдой, что значит — Теплая, потому что инеистому великану тельце девочки казалось слишком горячим, хотя кровь ее была человеческой только наполовину. Она уродилась очень маленькой, меньше даже своей матери, и великан до самой смерти боялся, что как-нибудь ненароком растопчет ее в темноте. Из двух детей кюны Хёрдис Торвард гораздо больше Дагейды походил на дитя великана.

Из этой пещеры однажды крадучись вышла Хёрдис, с усилием держа в руках огромный тяжелый меч — Дракон Битвы. И здесь рыдала возле навек остывшего очага маленькая рыжеволосая девочка-ведьма, знающая, что ни отца, ни матери она больше никогда не увидит.

Дагейда не любила обо всем этом вспоминать. При мыслях о предательстве матери и смерти отца в ее груди как будто поворачивался горячий нож, а сердце начинало дрожать, как ком снега возле огня. Она не жила в отцовской пещере — прежнее жилье было слишком велико для нее одной и Дагейде было здесь неуютно. Она любила маленькие пещерки в склонах оврагов, звериные норы, брошенные обитателями, дупла толстых деревьев, просто густые кустарники. В Турсдален она приходила лишь иногда, когда ей требовались силы. Здесь она всегда могла получить их.

Она стояла на самом высоком месте длинной пологой скалы, пересекавшей Турсдален. Холодный северный ветер трепал ее густые рыжие волосы, и в голосе его Дагейда слышала голос отца. Темная сила древнего рода инеистых великанов летела по ветру, струилась по склонам гор, поднималась от земли, подобно туману, и наполняла сердце маленькой ведьмы. Дагейда подняла руки и широко раскинула их, словно хотела поймать в объятия ветер. Сейчас она могла бы оседлать его и полететь над Турсдаленом, над Медным Лесом, над всем полуостровом… Что находится дальше, она не знала. Квиттинг с его ельниками, мхами и рыжими сколами болотной руды был ее миром, ее владением, и она никому не хотела его уступать.

Но почему напрасно поет ветер, зовя ее в дорогу? Почему маленькая ведьма с бьющейся на ветру гривой тускло-рыжих волос не летит вслед за ним? Груз тяжелее камня держал Дагейду на земле. Печаль переполняла ее сердце, и так бывало всегда, когда она приходила в эту долину. Сила не дается сама по себе. Когда она черпается в памяти рода, вместе с ней неизбежно приходит печаль. С этой силой и этой печалью можно идти далеко-далеко, можно переплыть море и свернуть горы. Но летать с ней нельзя.

— Отец! Ты слышишь меня? — во весь голос закричала Дагейда. Голос ее поймала ухом старая рыжаяскала и бросила обратно, усилив и повторив десятком похожих глуховатых голосов. — Я не пущу его к твоему мечу! Я не дам сыну твоего убийцы владеть твоим сокровищем! Не дам! Ты слышишь меня?

Длинная пологая скала слабо содрогнулась под ее ногами, и Дагейда испустила пронзительный ликующий крик. Отец услышал ее.

На третий день Регинлейв уже почти не разговаривала с Торвардом, а только хмурилась. Ее синие глаза потемнели, как небо в грозу. Валькирии не знают усталости, она могла бы и не идти, а спокойно лететь над землей, минуя и болотную мокроту, и завалы буреломов, и овраги, и скалы. Но она же обещала Торварду провожать его на всем пути до цели! Регинлейв крепилась, твердо намереваясь сдержать слово, но Торвард видел, что ей это нелегко. Ее мучила не усталость, а унижение — ей, гордой Деве Битв, перелезать через полусгнившие бревна и мочить ноги в болотных лужах!

Торвард тоже был невесел. Оглядываясь вокруг, он не мог понять, каким образом отцу когда-то удалось провести здесь целое войско, дать несколько битв! А где жили квитты? Неужели в этих болотах? Через два дня Торварду уже казалось, что весь Квиттинг состоит из ельников и болот. Изредка им попадались на пути проплешины в лесу и заросшие ямы, но Торвард не мог вообразить, что перед ним площадки для тинга и остатки разрушенного жилья. За двадцать-тридцать лет следы человеческих поселений не могут исчезнуть полностью!

— Все это сады твоей сестры! — с тайным упреком говорила ему Регинлейв. — Это она сеет здесь ельник, она поднимает воду из-под земли! И гадюк она разводит! Смотри, вон какая поползла!

Торвард только вздыхал, не отвечая. Ему казалось, что, пробудь он еще немного в этих местах, сам станет покрываться коричневой еловой корой.

— Она где-то близко! — сказала Регинлейв утром на третий день. — Я ее чую. Она не хочет нам показываться. Боится. Но я все время чувствую, как ее противные желтые глаза смотрят на нас.

— Я тоже чувствую, — устало отозвался Торвард. — Только у нее зеленые глаза. Желтые у ее волка.

— Все равно! — досадливо отмахнулась Регинлейв. — Вот попадись она мне!

Но Дагейда была не так глупа, чтобы им попадаться. Благодаря Жадному она не мочила ног и не уставала, а следила за конунгом и валькирией издалека, не отставая, иногда опережая их. Утром третьего дня она была весела и ласково трепала Жадного по ушам.

— Как хорошо мы все с тобой сделали, мой серый! — шептала она, посмеиваясь про себя. — Они с самого рассвета идут туда, куда надо нам с тобой. А вовсе не туда, куда надо им!

Жадный с довольным видом наклонял голову и терся лбом о плечо хозяйки.

Около полудня Торвард вдруг опомнился и посмотрел на небо.

— Постой, Регинлейв! — окликнул он свою спутницу.

— Да я хоть вовсе никуда не пойду! — с досадливой готовностью ответила она и села на ближайший камень.

— Посмотри на дерево. Или на лишайник. Мне сдается, что мы идем вовсе не на север.

Регинлейв насмешливо фыркнула и отвернулась.

— Но мы же шли на север! На север, и больше никуда! — начиная злиться, воскликнул Торвард. Он злился на весь свет: на дорогу, которая опять, уже в который раз, заводила их не туда, на Дагейду, на мать, даже на Регинлейв. — Как будто сам север увернулся и оказался у нас сбоку, а не впереди!

— Север слишком тяжел и неповоротлив, чтобы перебегать с места на место! — ответила Регинлейв. — Тем более ради какого-то конунга!

— Может, он старается ради одной прекрасной валькирии! — съязвил в ответ Торвард. Увидев, что лицо Регинлейв вспыхнуло ярким румянцем возмущения, он поспешно добавил: — Ну не сердись на меня! Чем я виноват? Если тебе здесь надоело, оставь меня. Возвращайся в Валхаллу. Отец Ратей заждался тебя. Валькирии не к лицу бродить по болотам.

Регинлейв смягчилась.

— Я не могу тебя бросить — как видно, один ты и вовсе тут пропадешь. Лучше я сама посмотрю правильную дорогу.

Регинлейв соскочила с камня, бросила на него свой щит и копье и мигом взлетела в воздух. Ей, небесной деве, это не составляло никакого труда. Задрав голову, Торвард любовался ее свободным и стремительным полетом. Ее черные вьющиеся волосы кипели и струились по ветру, как крылья, она была похожа на черную звезду, загоревшуюся на бледно-голубом дневном небосклоне. Хоть иногда боги дарят смертным такое счастье — видеть подобную красоту небес. Но и расплата за нее нелегка — мало есть грузов тяжелее, чем неразделенная любовь. Разве что нечистая совесть да неоплаченный долг мести.