Осажденный Севастополь

–  Светлейший там чуть не плачет о вас, - сказал гусарский офицер, - и велел доставить вас живым или мертвым.

Панаева покоробило от этой шутки. Проехав еще версту, он встретил бричку, в которой ехал татарин парою добрых коней. Татарин вдруг приподнял шапку и, оскалив зубы, окликнул Панаева:

–  Барин, барин, не узнаешь?

–  Ах это ты, Темирхай! Какими судьбами?

–  По своему делу... В Бахчисарай.

–  Слушай, Темирхай, это правда, что у тебя под Алмой пропала бричка?

–  Правда, правда. Бричка якши! Пропала.

–  Это у тебя что за медаль?

Темирхай снова улыбнулся и с чувством собственного достоинства сказал:

–  Это мне миндал за храбрость. За бричка деньги не брал, казна деньги давал, Темирхая говорит: не нада, не хочу денег!

–  Ведь это та самая бричка, в которой ехал бедный писарь его светлости Яковлев?

–  Тот самый, самый... А у меня беда!

–  Что такое? Лошадь, верно, околела?

–  Ну нет, лошадь - беда большой, а у меня беда небольшой. Брат сбежал...

–  Куда сбежал? Какой брат?

–  Мой брат, нехорош брат.

–  Да его брат, ваше благородие, известный забулдыга, - сказал казак, провожавший Панаева.
– Я их всех знаю. От него и родные отступились. Он англичана, говорят, в Балаклаву провел, мне в Бахчисарае наши станичники сказывали.

–  Ах какой негодяй!
– воскликнул Панаев.

Как же это, Темирхай, ты сам хороший человек, а брат у тебя такой?

–  Нехорош брат, - согласился татарин и, приподняв еще раз шапку, поехал своей дорогой.

Панаев возвратился к князю с различными известиями, слышанными им в Бахчисарае, и с донесением, что черного хлеба во всем Бахчисарае нет и печь не умеют, а потому солдатам придется довольствоваться татарскими булками. Сверх того, он передал князю важное известие, слышанное от Темирхая, что союзники, по-видимому, овладели Балаклавой.

–  Видишь, братец, - сказал князь, - я и на этот раз был прав. Быть не может, чтобы они вздумали атаковать Южную сторону. Они хотели обмануть нас, да ведь и мы не дураки! Все их движение было фальшивым. Знаешь, вчера у них, говорят, была тревога: кажется, они побили своих. Мы слышали какую-то перестрелку. Я очень рад, что они сунулись в Балаклаву. Теперь мы их запрем и отрежем От всяких сообщений, а уж флот свой они никак не проведут в Балаклавскую бухту, там и барка сядет на мель.

–  Ваша светлость, я слышал от одного грека, что Балаклавская бухта вовсе не так мелка, как думают, и что лет пятьдесят тому назад туда входили большие суда.

–  Это вздор, - сказал Меншиков.
– Можно ли верить всяким бабьим сказкам?.. Знаешь что, братец, после обеда я поеду с тобой в Бахчисарай. Я давно, там не был, интересно посмотреть, да и тебе, кстати, покажу достопримечательности ханского дворца. Ты, конечно, помнишь пушкинскую Зарему? Настоящее имя ее было, говорят, Феря - не особенно благозвучное имя!

–  Разве, ваша светлость, Пушкин не сочинил все это из головы?

–  Нет, он основывался на местных преданиях. Поедем, я тебе все покажу и расскажу.

После обеда князь с Панаевым, другими адъютантами и значительным конвоем поехал в Бахчисарай. Как раз в то время, когда в Севастополе Корнилов, сделав смотр войскам, окончательно распределял позиции, князь Меншиков, посетив полицмейстера и побывав в ханском дворце, заехал на обратном пути в татарскую кофейную. Жители города со старшинами и муллами толпились по улицам, глазея на княжескую свиту; князь сошел с коня и вместе с Панаевым пошел в кофейную. Кофейная была вполне в татарском вкусе, над оврагом, ход с улицы вел в нее по длинному узкому пешеходному мостику. У входа на мост также стояла толпа в ожидании князя.

–  Сейчас, братец, убедишься, что татары не уступают туркам в умении приготовлять кофе, - сказал князь Панаеву. Толпа расступилась, князь прошел под навес и спросил кофе. В несколько минут кофейные зерна были изжарены, столчены, сварены и поданы по-турецки, с гущей, в крошечных фарфоровых чашечках, вставленных в медные рюмочки вместо подноса. Напиток оказался превкусным.

–  Видишь, братец, как расторопны татары, - сказал князь.
– Пожалуй, расторопнее нашего Кирьякова.

Уходя, князь положил золотую монету и возвратился в главную квартиру в весьма веселом настроении духа.

IX

Ординарец Меншикова Стеценко, следуя совету князя, тогда еще не знавшего, что неприятель окончательно перешел в Балаклавскую долину, отправился в Севастополь ночью пешком, с проводником-татарином, соблюдая всевозможные меры предосторожности.

Стеценко прошел по тому месту, где авангард лорда Раглана напал на наш парк; место это было заметно по остаткам разломанных повозок. Проводник боялся идти прямым путем и повел Стеценко глубокими лесными балками. Подошли к долине Черной.

–  Там лагерь французов, - сказал татарин, указывая рукой в темноту, но Стеценко ровно ничего не видел, как ни напрягал зрение.

Подошли к реке. Мост был разрушен, и пришлось пробираться по сваям.

Уже светало, когда Стеценко со своим татарином поднялся по Саперной дороге. С горы спускалось несколько всадников. Они вдруг остановились. У Стеценко дух замер.

"Вот чертовщина!
– подумал он.
– Неужели это неприятель?"

Тут он увидел казачью пику.

"Слава Богу, Севастополь еще не взят!" - подумал Стеценко и участил шаги.

–  Обезьянинов{94} да это ты!
– вскричал он, узнав приятеля-лейтенанта, который вдвоем с казаком ездил сюда смотреть, нет ли неприятеля.

Обезьянинов велел казаку слезть с лошади, и Стеценко поехал вместе с ним к Малахову кургану. Здесь под наблюдением контр-адмирала Истомина и инженера Ползикова{95} возводились укрепления. За эти дни Малахов курган стал неузнаваем.

Увидя Стеценко, Истомин даже всплеснул руками.

–  Да скажите наконец, лейтенант, куда запропал главнокомандующий? спросил он.
– Что он там делает? Где он? Что все это значит?

–  Ваше превосходительство, его светлость близко. Князь велел мне узнать, что делается в Севастополе, и обратить особое внимание на укрепление Докового оврага.

–  Вы видите, что мы здесь не сидим сложа руки. Говорите же, где князь и когда именно он вернется?

–  Армия дня через два покажется в виду, - сказал Стеценко, так как надо было сказать что-нибудь.
– Да притом, ваше превосходительство, судя по тому, что я вижу у вас на бастионах, Севастополю нечего опасаться, если б армии и не было.