Осажденный Севастополь

Но Истомину было не до выслушивания комплиментов.

–  Хорошо вам говорить, - сказал он.
– Отправляйтесь немедленно к адмиралу Корнилову и, пожалуйста, сообщите подробно об армии. Мы здесь все не знаем, что и думать.

Стеценко поехал к Корнилову, который, выслушав его подробно и узнав, что к Меншикову присоединился Хомутов{96} с десятитысячным отрядом, что на днях прибудет вся 12-я пехотная дивизия и что тогда князь намерен атаковать врагов, сказал:

–  Вы видите, мы здесь не унываем, укрепляемся, как умеем и как средства позволяют. Удивляюсь, почему князь не двинулся сюда немедленно по прибытии отряда генерала Хомутова. Прошу вас сейчас же ехать со мною на оборонительную линию: я должен показать вас моему гарнизону в подтверждение того, что армия с князем не находится в бегах. Потом милости просим ко мне отобедать.

Взяв с собою Стеценко, Корнилов поехал по бастионам и проехал всю линию, передавая главным начальникам вести из армии.

После этого объезда Стеценко почувствовал себя совершенно разбитым от усталости и зашел к своему знакомому моряку Викорсту, жившему на Северной. Не застав хозяина, он велел его денщику стащить с себя сапоги, преспокойно разлегся на его постели и заснул сном праведника. Проспав несколько часов, Стеценко был разбужен сильным стуком в дверь.

–  Кто там?
– спросил он.

–  Вставайте, ваше благородие, - сказал денщик, - за вами пришли.

Денщик был из молодых и довольно нерасторопный и непонятливый. Он даже не знал фамилии Стеценко и не догадался спросить его, кто он.

Наскоро одевшись, Стеценко отворил дверь. Вошел господин, в котором Стеценко тотчас узнал севастопольского полицмейстера. Полицмейстер, наоборот, не знал в лицо Стеценко.

–  Честь имею рекомендоваться: здешний полицмейстер, - официальным тоном произнес вошедший и сел на стул.
– Позвольте спросить ваш паспорт...

–  Паспорт? Да ведь я ординарец главнокомандующего, - ничего не понимая, спросил Стеценко.

–  Как ординарец?.. Да что же это я, в самом деле, ослеп, что ли?! воскликнул в свою очередь полицмейстер.
– Да вы правду ли говорите, милостивый государь? Вы русский или поляк?

–  Удивляюсь вашим вопросам. Да вот, слава Богу, Викорст. Выручи, голубчик. Не знаю, за кого меня принимает господин полицмейстер.

–  Что? В чем дело?
– спросил вошедший Викорст, обнимаясь с товарищем и подавая руку полицмейстеру, которого знал лично.
– Рекомендую: лейтенант Стеценко, ординарец светлейшего.

Полицмейстер совсем опешил.

–  Простите, ради Бога! Представьте, какое недоразумение! Ко мне прибежал ваш денщик, заявивший, что какой-то незнакомый ему офицер явился на вашу квартиру и расположился как дома. Между тем в городе ходит слух, что к нам пробрался какой-то переодетый поляк, неприятельский шпион... Я и вообразил! Ведь находит же иногда на человека затмение!

–  Так вы меня приняли за французского шпиона!
– сказал Стеценко, расхохотавшись.
– Благодарю, не ожидал! Ну, господин полицмейстер, теперь одно из двух: либо на ваш счет выпивка, либо я вызываю вас на дуэль за оскорбление.

–  Я, разумеется, предпочитаю первое, так как для дуэли я слишком стар, а в свое время и мы дрались... Хе-хе-хе!

–  Нет, господа, как хотите, я хозяин, и вся история вышла по глупости моего остолопа, поэтому выпивка на мой счет...

–  Если хотите, грех пополам, - настаивал полицмейстер.
– Только уж если выпивка, так знаете, чтобы был настоящий пунш, не так, как теперь пьет молодежь, а по-старинному.

–  Будет. Эй ты, образина!

– позвал Викорст своего денщика.
– Следовало бы тебя вздуть за излишнее усердие! А знаете, - сказал он, когда денщик ушел за напитками, - в народе ужасно тревожное настроение. Сегодня здесь на базаре исколотили одного татарина, приняв его за шпиона.

Недоразумение было заглажено пуншем, приготовленным самим полицмейстером по всем правилам искусства.

Ночью Стеценко отправился назад, в главную квартиру, отыскав на базаре нового проводника.

X

В ауле Дуванкиой, подле Бахчисарая, стоял. Тарутинский полк в составе трех батальонов: мы уже знаем, что один батальон был по ошибке брошен на дороге и давно вернулся в Севастополь.

Был вечер. Горели костры. Солдаты отдыхали, кто сидел или лежал, вытянувши ноги, кто разувался и сушил портянки, кто снимал шинель и украдкой вынимал назойливое насекомое.

–  Этого, ребята, стыдиться нечего!
– сказал своим солдатам батальонный командир Горев и для примера снял с себя все и велел денщику подержать свою одежду над огнем. Солдаты увлеклись примером начальника, и вскоре бивуак принял вид стана краснокожих дикарей.

Не успели солдаты одеться, как им представилось развлечение. Привели первого французского дезертира. Это был немец, насильно взятый на службу в Париже. Когда с ним заговорили по-французски, он покачал головой и сказал: "Ich bin]а еш ОеШзсЬег (ведь я немец)". Позвали поручика Гове, отлично знавшего по-немецки, и повели дезертира к командиру полка генералу Волкову.

–  Вы хотите поесть?
– спросил генерал, а Гове перевел по-немецки.

–  O Ja (о да), - ответил немец и объяснил, что голоден, целый день не ел, да и убежал главным образом потому, что плохо кормят.

Немец довольно добросовестно отвечал на расспросы, только уменьшил число неприятелей.

На другой день тарутинцев повели еще ближе к Бахчисараю, и тут-то было бы им раздолье, если бы не два обстоятельства: отсутствие черного хлеба и строгость генерала Кирьякова, начальника их дивизии.

Несмотря на то что варились отличные щи, жарилась баранина, которую можно было за бесценок иметь от казаков, а порою попадались арбузы и дыни, солдатские желудки скучали за черным хлебом и не довольствовались татарскими булками. Зато фруктами просто объедались.

Раз как-то ночью известный нам талантливый тарутинский поэт, бывший подпрапорщик Иванов 2-й, уже произведенный, гулял с товарищем-поручиком в окрестностях Бахчисарая. Он был в самом поэтическом настроении, задумывал написать поэму под заглавием "Мария Потоцкая, или Прекрасная крымская пленница" и рассказывал поручику сюжет поэмы.

–  Конечно, я не думаю соперничать с Пушкиным, - скромно сознался юный поэт, - но у меня выйдет ближе к местным преданиям, чем у Пушкина. Вот послушай...

Вдруг за стеною, окружавшею сад хутора, мимо которого они проходили, послышался странный, подозрительный шум. Слышалось какое-то щелканье, сопровождаемое звяканьем оружия.

–  Слышишь?
– сказал Иванов, схватив за руку поручика.
– Что бы это значило, -уж не забрался ли туда неприятель?

–  Пойдем, скорее известим ротного, - сказал поручик, но из сада вдруг послышалось забористое русское словцо, тотчас изобличившее присутствие в нем своих.