Осень на краю света

– Ну так кто спорит-то? – подбодрил с крыльца Юрий Григорич.

– Короче говоря, так, – резанул ладонью Иваныч. – Иду, а она там, за забором, со стороны кладбища стоит…

– В четыре часа ночи?

– Ну! Я поначалу к ней: кто, зачем? А как разглядел – бегом обратно.

– Что она там делала-то, в такой час на кладбище?

– Сказать по совести, ей там самое место.

– Да?

– Да. Это бабка была твоя, Юрий Григорич. Ульяна. Которую мы там и похоронили.

Замолчали глубоко, надолго. Шумел дождик. Табачный дым клубился вокруг лампочки, и бился в дыму одинокий крупный комар. Старик зябко передернул плечами, повернулся и решительно…

Глава 2

…потому что другого объяснения нет! – хлопнул по столу капитан Сапегин, и часы на запястье весело блеснули.

Было это поздним вечером. Гудящий свет люминесцентных ламп давил на глаза, бликовал на протертом до дыр линолеуме в кабинете участкового уполномоченного. Висел над столом портрет президента Ельцина, и капитан Федоров нет-нет, да и косился на него: вовремя не сменил, теперь уже поздно – Сапегин заметил и даже замечание сделал. Хмурился участковый, выслушивая версию следователя: логично выходило у него, складно. Сапегин сидел за столом, а хозяин кабинета расхаживал перед ним из стороны в сторону: от шкафа с папками и книгами до журнального столика с электрочайником и чашками.

– Но даже если и так, то почему все четверо ра-зом задохнулись? – нападал Федоров.

Участковый был толст и низок, с мясистым загривком, практически без шеи. Густые волосы коротко стрижены. Пухлые губы и нос картошкой делали его похожим на Карлсона из советского мультфильма – он сам это прекрасно осознавал, поэтому к закономерно приставшей кличке относился с пониманием. Хотя теперь, когда давно перевалило за сорок, Карлсон из участкового получался весьма потрепанный жизнью.

– Володя, они печь топили? – Сапегин нисколько не горячился, осознавая свою правоту.

Капитан Сапегин внешне был полной противоположностью Федорова: худой, высокий, лысый. И поэтому спор двух этих людей со стороны выглядел весьма естественно, даже закономерно: чего еще ждать от противоположностей? Участковый долго подбирал ему соответствующий персонаж из кино – казалось, что Сапегин отчетливо похож на кого-то, но сравнение постоянно ускользало… И вот сегодня утром внезапно осенило: да просто вылитый Кальтенбруннер из «Семнадцати мгновений весны», только с бритым черепом.

– Топили! – согласился участковый. – Но в одном из двух помещений. Дверь между ними закрыта была.

– Отравление угарным газом подтверждено?

– Предварительно.

– Все. Что тебе еще надо?

– Икону мне надо.

– У сторожа она. У Томина.

– Гениально! У него ключи от церкви и без того были. Он эту икону мог украсть сто раз.

– Узнал от приехавших специалистов истинную цену – вот крыша и поехала от жадности.

– Знаешь, сколько ему лет?

– Ну правильно, решил перед смертью гульнуть на полную. Или в наследство передать.

– Нет у него никого.

– Не все так просто, товарищ капитан. Ты ведь знаешь, что он на старости лет пытался усыновить ребенка из вашего местного детдома?

– Ну, знаю, – недовольно скривился Федоров.

– Комиссия ему отказала?

– Да не было никакой комиссии. Сказали: не суйся – и все дела.

– А что так? – ехидно сощурился Сапегин.

– Да вот так вот…

Федоров отошел к окну. Стекло четко, во всех подробностях отражало обстановку кабинета, а улицу, наоборот, размывало, корежило в потеках дождя. Смутные образы: деревья, фонари, низкие тучи, похожие на грязное стеганое одеяло – как на картинах импрессионистов. Поздно уже, совсем ночь. Стоянка перед сельсоветом вся в лужах, и одинокая «девятка» следователя Прокуратуры Сапегина у бордюра. Упрямая осень в этом году, ранняя, тягучая, как затяжная болезнь. Раскисла от непогоды земля, даже в редкие солнечные дни не просыхает. И к утру опять поднимется липкий туман. За спиной Федорова торопились-тикали старые часы в массивном деревянном корпусе. Их отражение суетливо поблескивало качающимся маятником. Нашел на свалке, починил, повесил в кабинете: раз в полчаса тоскливо бьют, отсчитывая время жизни. Не переубедить Сапегина, будет мурыжить Томина до упора, пока не надоест. А Иваныч… характер у него сложный, мягко выражаясь – чего-нибудь учудит в отместку. А деревня без Иваныча будет совсем уже не та…

– Томин этот вообще-то, как я понял, тип еще тот, – будто подслушал мысли коллеги Сапегин.

– Откуда такая информация? – развернулся от окна Федоров.

– Навел справки.

– Федькин тебе наябедничал, – брезгливо протянул участковый. – Справки он навел!

– Ну так и что? Он председатель, он знает. Жаловался, что Томин уже второй год угрожает его взорвать. Между прочим, противотанковой миной. Был такой сигнал?

– Откуда у старого алкоголика противотанковая мина, товарищ капитан?

– Так он танкистом в войну служил.

– Служили мы с тобой. Он воевал.

– Вы не родственники? Чего ты так за него вступаешься?

– Володя, ему девятый десяток. Дай старику помереть спокойно.

– Я сюда приехал не над стариками измываться, а преступление расследовать, – резонно возразил Сапегин. – С меня тоже спрашивают. И пожестче, чем я с него.

Федоров снова отвернулся к окну. По пешеходной дорожке, отгороженной от шоссе рядом ободранных тополей, медленно перемещалась шаткая фигура. Дорога вела со стороны круглосуточного магазина. Никого из знакомых в пьяном Федоров не опознал. Фигура, опасно накренившись, зависла над лужей, кое-как выправилась, но спустя пару метров споткнулась и рыбкой нырнула в канаву. Надо будет по дороге домой пнуть, попробовать разбудить. Зимой бы замерз насмерть… Капитану Федорову пришлось прошлой весной одного такого оформлять. Труп нашли на лесной опушке, в стаявшем сугробе. Участковый поморщился от воспоминания: когда он приехал, на лице «подснежника» задорно чирикали и резвились снегири – птицы ковырялись в бледных заледеневших глазах.

– Нельзя жить в деревне и не пить! – заявил Федоров, усевшись напротив капитана.

– Это ты к чему? – слегка удивился Сапегин.

– Так, мысли вслух. Давай попробуем все заново обмозговать.

– Обмозговать – оно всегда полезно, – согласился Сапегин и с хрустом размял шею.

На столе были раскиданы бумаги, папки-скоро-сшиватели, блокноты. Капитан периодически порывался поправлять этот хаос и отдергивал руки, вспоминая, что сидит на чужом месте. Федоров придвинулся ближе, стул застонал под его массой.

– Специалисты приехали за иконой к четырем часам дня, – начал Федоров перечислять факты. – Провели предварительный осмотр. Отец Андрей предложил им переночевать. Отца Андрея не подозреваешь?

– Подозреваю, – согласился Сапегин.

– Он за пять лет тоже мог найти возможность ее умыкнуть. Без свидетелей.

– Как только выяснил, что икона подлинная…

– Он в этом и не сомневался.

– Да? А почему тогда ихние спецы заинтересовались иконой только сейчас?

– Не знаю. Настучал, наверное, кто-то. – Федоров почесал затылок. – Вообще, оно, наверное, правильно: чтобы ценная икона где-нибудь в музее, под охраной, хранилась. Но как-то это несправедливо. Она же в нашей церкви с самого начала была. Пропала, вернулась. Отец Андрей говорил, что эту икону нельзя из церкви выносить.

– Почему это?

– Беда будет.

– Это он откуда решил?

– Не знаю.

– А если честно?

– Сказал, приснилась бабка Ульяна, та, что передала икону церкви. Предупредила. Так нормально?

– Понял. Запишем: свято верил в подлинность. Возвращаемся к теме беседы.

– Возвращаемся, – кивнул Федоров. – Специалисты определили, что икона имеет художественную и историческую ценность. Определили к десяти часам вечера. Ехать до Москвы три часа. Логично было предложить переночевать?