Осень на краю света

– Нашли. Только подвал заперт все время. Ты меня усынови, я тебе покажу.

– Курдюков! – фыркнул Морозов.

– Я подумаю над твоим предложением, – серьезно ответил Сапегин.

– А пистолет у тебя где?

– Пистолет? А зачем…

Глава 5

…боль, шумела кровь в ушах, перед глазами от резких движений начинали плыть мелкие белые точки. Незнакомая комната. Зеленый матерчатый шар абажура, беленый потолок с желтыми разводами сырости по углам, хромированная дуга кроватной спинки, двустворчатый старомодный шкаф, цветастые занавесочки на окне.

У изголовья кровати в плетеном кресле сидел бородатый мужик. Борода была не очень длинной, сантиметров пять – черная, с вплетениями проседи. Густые волосы коротко стрижены, с пробором ровно посередине головы. Мохнатый серый свитер с высоким горлом. Он сидел, но было видно: худой и высокий. Длинные ноги в черных джинсах и ботинках на толстой подошве вытянуты вдоль кровати.

– Кто такой? – Юрий Григорич неловко приподнялся на локте, покривился, когда движение отдалось болью над ухом.

– Как голова? – поинтересовался бородатый довольно приятным баритоном.

– Нормально голова. Ты кто?

– Отец Димитрий.

– Поп, что ли? – нахмурился Юрий Григорич.

– Типа того.

– А что на кладбище делал?

– Искал.

– Чего?

– Икону.

Глаза у отца Димитрия были расположены глубоко, как карнизы нависали мохнатые брови. Крутой лоб поблескивал. Юрий Григорич снова откинулся на подушку. Вместо пяти ламп в люстре осталось только две, проволочный каркас растягивал материю абажура – казалось, ребра выпирают из сведенного голодом живота. Рядом с проводом с потолка свешивалась слегка покачивающаяся на сквозняке нитка паутины, тень от нее плавала по стене.

– Это ты меня? – Юрий Григорич потрогал влажный рубец под заскорузлыми волосами.

– Я.

– Жестко.

– А если на тебя ночью на кладбище с ножом нападут? – невесело хмыкнул отец Димитрий.

– Я ночами по кладбищу не шляюсь, – сказал Юрий Григорич и смущенно погладил усы.

Хорошее было лицо у отца Димитрия. Старо-обрядческое, как сказали бы художники. Глаза только слишком глубоко посажены. Даже и не разберешь, какого цвета. На стене у кровати висел ковер с плетеной желтой бахромой снизу, по грубой материи выцветший рисунок: луг с ромашками, солнце на небе, рядом с солнцем почему-то звезды, крупные, грязно-белые, похожие на шестеренки. Над ковром торчали такие же поблекшие бумажные обои с повторяющимися завитками.

– Если бы ты ночами по кладбищу не шлялся, ты бы сейчас здесь не лежал, – заметил отец Димитрий.

В этот раз его улыбка была веселой, даже озорной: блеснули в глубине бороды ровные зубы. Юрий Григорич, поддавшись настроению, тоже кривовато улыбнулся.

– Чем это ты меня?

Отец Димитрий приподнялся – у противоположной спинки кровати стояло еще одно кресло, в котором лежало его то ли пальто, то ли шинель – достал из-под складок метровую серую трубу с ручкой из голубой изоленты.

– Из чего она? – невольно заинтересовался Юрий Григорич, снова тронув шишку на голове.

– Из православного дюралюминия, – ответил отец Димитрий, протягивая оружие для ознакомления.

Труба оказалась на удивление легкой, а изолента делала ручку ухватистой и приятной на ощупь.

– Это что?

По всей поверхности трубы были выгравированы еле видные надписи.

– Благочестивые письмена.

– Понятно.

Юрий Григорич посмотрел через трубу на абажур и вернул владельцу.

– Будем считать, что сам виноват, – подвел итог.

– Правильно, – согласился отец Димитрий, бросив оружие обратно в кресло.

– Ты меня к Иванычу притащил?

– Ну а кто еще?

– Как узнал, что я у него?

– Я тут уже второй день. Видел.

– Ты из-за иконы?

– Из-за нее. Буду искать.

– У вас там милиции не доверяют?

– Кто в России милиции доверяет?

– Верно.

С кухни доносились звон и плеск – дед, видимо, мыл посуду. Юрий Григорич снова глянул на окно: светло вроде. Утро уже как минимум. Хотя горящая люстра давала полное ощущение ночи. И почему-то казалось стыдно спросить время.

– Полдесятого, – сказал отец Димитрий.

– Долго я тут…

– Выспался зато.

На кухне у Федора Иваныча резко пахло жареным луком. Старик стоял у плиты, перемешивая в сковороде крупно нарезанную картошку. Плита была старая, советская, с конфорками, похожими на воронки – над ними колыхались крупные, как лепестки цветка, язычки газа. При свете дня кухня выглядела еще более обшарпанной: пузатый холодильник с ручкой-скобой, радио с погнутой телескопической антенной, белый крашеный буфет с мутными стеклами в дверцах, стол с драной скатертью. В такую обстановку луковая вонь вписывалась уместно и даже органично. Дверь, ведущая на терраску, выкрашена светло-салатовой краской: вся поверхность в глубоких продольных трещинах и потеках копоти.

– Очухался? – ворчливо поинтересовался Иваныч.

Он был одет в потрепанную клетчатую рубаху с дырками на локтях и обвислые брюки военного образца. Юрий Григорич заметил на вешалке возле двери свое пальто: кашемир был рыжим от грязи, к спине прицепились листья и даже ветки.

– Ты что, волоком меня тащил, что ли? – пробурчал Юрий Григорич, не оборачиваясь.

– Временами, – откликнулся отец Димитрий.

– Здравствуй, батюшка, – поздоровался старик.

– Будь здоров.

– Прошу к столу.

Картошка оказалась очень вкусной, крупные полукружья лука сочно хрустели на зубах. Юрий Григорич морщился: каждое движение челюсти больно отдавалось в ссадине. Прикрытый грязной тюлевой занавеской, на подоконнике стоял горшок с бегонией, один лист растения прилип к сочащемуся испариной стеклу. За окном, похоже, опять начался дождь.

– Ну расскажи, обо что это ты так приложился? – поинтересовался старик.

– Чего? – не понял Юрий Григорич.

– Котелок обо что повредил? – Иваныч для ясности постучал себя по голове.

– Я не стал его расстраивать, – пояснил отец Димитрий.

Он сидел у стены, рядом с холодильником. Ел картошку медленно, боялся обжечься. Света на кухне было много, поэтому Юрий Григорич наконец смог разглядеть его глаза: голубые, несколько блеклые, но очень внимательные, колючие.

– Так это ты, что ль, его, отец честной? – Иваныч даже развеселился.

– Сам виноват.

– Сам, сам, – покивал в ответ на вопросительный взгляд Юрий Григорич. – Я его спьяну за врага принял, хотел поймать.