Осенняя женщина (Рассказы и повесть)

ты перебиваешь женщину? Слушай дальше. Во-вторых: что у тебя за вопрос, с которым ты носишься? Ну-ка, поведай. Мы все должны знать друг о друге.

И Ушастый поведал:

Понимаешь, никак в толк не возьму - готов я к этой жизни

Или нет. Мне все кажется, что она какая-то ненастоящая. Словно вот-вот проснусь, и исчезнет все. И вернется жизнь прежняя. А я уже к этой зачем-то готовлюсь. Понимаешь? И кто же я тогда?

И все?
– спросила она.
– И над этим ты маешься? Да ведь и

Так ясно, что ты... ты... Ты такой... Ах, нет!

И она зарыдала, уткнувшись Ушастому в плечо. Когда потрясение прошло, и она вновь обратила лико к небу, Ушастый сказал:

У вас, наверно, пенсия очень небольшая, коли вы тут

подрабатываете?

Горничная вскрикнула, вскочила с коленей и бросилась к

зеркалу.

От слез вся краска с ее лица сползла куда-то к подбородку.

Это ничего, - сказал Ушастый.
– Я тоже устроюсь тут на

полставки. Вам будет хватать. А если у вас есть внуки...

Почему-то горничной не понравилось то, что говорит Ушастый.

Медленно и не оборачиваясь, она побрела к выходу.

В сущности, повествование об этом отрезке жизни Ушастого практически закончено. Иванков все чего-то тянул с разрешением вопроса насущного. И Ушастый решил вернуться. Бог с ними, с той или иной жизнью. Сам-то ты другим все равно не станешь...

Когда Ушастый попросил обратный билет, Иванков попытался всучить ему просроченный. Пришлось пристыдить. Но кажется, безрезультатно.

И еще один момент заслуживает внимания. В вагоне, кроме Ушастого, никого не было. Хотя до отправления поезда оставались считанные минуты. Ушастый опустил окно. У степеней внизу переговаривались проводники.

Еще одного спровадили, - сказал один.

Учат их, учат, а толку, - согласился второй.

Первый толкнул его в бок и показал на окна. Второй дружески

улыбнулся Ушастому, поднял руку вверх, разведя два пальца буквой V и громко стал скандировать:

Грин-пис! Грин-пис!

Должно быть потому, что вагон был международный.

ПРИВЫЧНЫЙ МАРШРУТ

Они уже час сидели напротив. И столько же оставалось до конца пути. Они не были знакомы. Хотя не раз замечали друг друга в электричке. А вот сейчас оказались сидящими напротив.

И они решили обменяться мыслями. Когда еще доведется?

Она рассмотрела его мысль. И увидела: она для него интересна, в чем-то загадочна, умна, держится с достоинством, без кокетства, одевается со вкусом, самостоятельна, возможно с квартирой, но - близорука, хотя и не носит очки, полновата и есть опасность, что после рождения ребенка располнеет еще, обабится, станет ленивой, капризной, начнет пилить из-за тряпок, денег и квартиры, настаивать во всем на своем, обзывать пьяницей, дойти из мести до измены, затем до развода, запретит видеться с ребенком, станет въедливо высчитывать алименты...

И он рассмотрел ее мысль. И увидел: он решителен, но в то же время мягок, опрятен, не развязен, пристален во взглядах, а значит, умен, есть сбережения, но нет квартиры, а потому возможен расчет, корыстный брак с вытекающей отсюда бесчувственностью, частые командировки, чреватые неверностью, скандалами, пьянками с друзьями, покушениями на раздел имущества и квартиры, уклонение от алиментов, настраиваниями ребенка против нее...

Они вернули друг другу мысли, обогатив их полутонами возмущения и разочарования. И долго глядели в одно окно, за которым тащились все те же надоевшие сопки, распадки и редкие полустанки.

Потом она попробовала почитать, а он - уснуть. Не получилось. Темнота туннелей наводила на грустные мысли. И поскольку темнота туннелей для обоих оставалась одинаковой, они теперь глядели в окно с одинаковыми грустными мыслями. И это уже почти была близость. Хотя от такой близости ничего не могло родиться.

Электричка уже вползала на вокзальные пути, надо было выходить, и он вышел и подал ей руку, помогая сойти с высоких вагонных ступеней.

Спешащие пассажиры, провожающие и встречающие обтекали их: женщину и мужчину с сокрушенными ликами. И со стороны могло показаться, что они стоящие близко-близко и вглядывающиеся в лица друг другу - любящие супруги, которые прощаются. Прощаются надолго. Может быть и почему-то - навсегда. Да ведь так оно и было.

ОСЕННЯЯ ЖЕНЩИНА

Нахальный такой дятел, хоть и симпатичный, на лету долбанул клювищем между бревнами и выдрал-таки кусочек пакли! И победно рванул к роще за деревней, замелькал меж голых ветвей, обустраиваться на зиму.

– Я же говорила, что надо сильнее заколачивать, - сказала она снизу.

– Залезла бы сама да заколачивала, - пробормотал я.

– Что?

– Я спрашиваю, - проговорил я громче, - если она идеальная женщина, почему жениться на ней должен я? Я-то не идеальный.

– Разумеется, - мгновенно и с удовольствием согласилась она.
– Ты не идеальный. Но, тем не менее, она имеет право на опору.

– На что?

Я с трудом удерживал равновесие на этой хлипкой. как и все в ее хозяйстве, стремянке.

– Ты даже этого не знаешь?
– изумилась она.
– Так слушай, золотце: мужчина должен быть опорой для женщины.

– То есть? Что я должен делать в этом качестве? Шею подставить? Давай паклю...

– Держи... Ой, в глаз попало! Ветер еще этот дурацкий!.. А ты вот вспомни отца, вспомни...

– Чьего?

– Твоего.

– Да я и не забывал.

– Был он опорой для мамы?

– Я как-то не спрашивал. Только не надо обвинять меня в черствости...

– Ну, помогал он ей вас, детей, растить?

– Да. Для этой цели на дверной ручке в их спальне всегда висел ремень. Широкий такой, помню, офицерский. Однажды...

– Я серьезно. Жалел он мать?

– Как это?

– Деньги приносил?

– Попробовал бы... А черт! По пальцу... Попробовал бы не приносить.

– Вот! Не бил ее?

– Хм... Меня к рингу не допускали. Но, судя по доносящимся звукам, пограничные конфликты имели место. Слушай, кажется дождь, а?

– Ничего, сейчас прекратится. Он весь день начинается. Вон там еще постучи. Видишь, торчит?

– Вижу, только летать я еще не научился, некогда...

– И не научишься.

– Кто знает. Мне одна девица как-то сказала: потерпи еще лет пять, и я стану красавицей...

– Тьфу!

– Что тьфу?

– На девиц твоих - тьфу! Ты хоть понял, о чем я говорила?