Осколки света

Дом божий полон тайн и лжи, как дом любого негодяя. Из «Живого журнала» Бернадетт Ингрэм (под никнеймом «Б. И. как на духу1»)16 апреля 2022 г.

1

Отрывок из «Выпуска девяносто второго» Кейт Хемсворт

(Опубликовано в «Лайф стори пресс» в 2023 г.)

В «Малберри» мы получили аттестат об окончании средней школы. Какие-то мои подруги остались, но большинство перешли в «Пог-Хилл» – готовиться к экзаменам на поступление в университет^[30]. У «Пог-Хилл» было много плюсов. Во-первых, хорошая школа и успеваемость среди учеников высокая. Это привлекало родителей. Во-вторых, школа была государственная, а значит, бесплатная, и лучшие университеты страны приветствовали выпускников таких школ – правила требовали разнообразия среди студентов. В-третьих, мальчики с девочками учились вместе, и только это нас волновало. Ну, кроме Берни. Насколько мы знали, Берни Мун никогда не встречалась с парнем. Некоторые поговаривали, будто она лесбиянка, и Лорелей Джонс подчеркнуто не переодевалась в ее присутствии на физкультуру и не ходила с ней в один туалет – на мой взгляд, дурость.

В старших классах все изменилось. Наверное, если ты в школе белая ворона, лучше перейти в новое место и изобрести себя заново. Берни так и сделала. Пришла в первый учебный день с новой стрижкой-«боб» (ей очень шло), в черных джинсах, новехоньких «конверсах» и футболке поло от Фреда Перри, подчеркивающей фигуру. Я видела ее только в форме еще с того дня рождения, поэтому немного опешила: даже в голову не приходило, что фигура у нее вообще есть. В общем, она оказалась красивой. Хотя девочки из «Малберри» по-прежнему относились к ней как к Чокнутой Берни, в «Пог-Хилл» мы считались мелкой рыбешкой. Тут было море поглубже. Ученики из двенадцати школ по всему региону. Их ничуть не волновала наша популярность в «Малберри» и что мы входили в школьную хоккейную команду. Для них мы ничуть не отличались от остальных первогодок. Берни Мун начала с чистого листа, как и мы. Как и Мартин Ингрэм.

Мартина я помнила застенчивым, ужасно прыщавым и неловким парнем, который оживлялся только на сцене. Теперь прыщи почти исчезли, и он вырос дюйма на четыре. Волосы у него были темные, довольно длинные; он носил очки, как у Джона Леннона, и длинный черный плащ, придававший ему слегка богемный вид. По-прежнему не мой типаж – мне нравились общительные, спортивные парни, – однако другие девочки на него поглядывали. Хотя и не слишком его интересовали. До Берни Ингрэм.

Случилось это после Рождества. Я старалась вписаться в новую школу и найти компанию, поэтому не сразу заметила, что Берни и Мартин везде ходят вдвоем. Мартин с друзьями из «Святого Освальда» создали музыкальную группу, и они вместе играли на пианино и веселились в музыкальном корпусе. Лукас Хемсворт тоже был с ними, но я тогда встречалась с Найджелом Моррисом – выпускником, углубленно изучающим музыку, поэтому о Лукасе и не думала. Когда Берни с Мартином сошлись, удивилась и я, и все девочки из «Малберри». Берни Мун вдруг оказалась в компании крутых ребят?!

Ее наше удивление ничуть не волновало. Она влюбилась. Они с Мартином были неразлучны. Всюду ходили вместе. Виделись на переменах. Завели свой уголок для свиданий за раздевалками, на подоконнике за перегородкой из марблита. Наверное, думали, их никто там не найдет, а на самом деле там целовались все парочки (по крайней мере, так мне сказал Найджел). Самое смешное, что марблит затуманивал обзор лишь с одной стороны, а снаружи все было видно. Поэтому там целовались только первогодки. На втором году уже знали, что к чему.

В выпускном классе Берни с Мартином поцелуями не ограничивались. Я этого не замечала. Я встречалась с Джоном Уивером. Он изучал английский и получил приглашение из Кембриджа, правда, с оговорками, и подал документы на театральный факультет. Я обратила внимание на располневшую фигуру Берни, но посчитала, что во всем виноваты пончики в кафетерии.

Конечно, следовало быть внимательнее. Я слишком увлеклась собственными заботами, планами и целями. И еще кое-что нарушало покой моей чудесной новой жизни.

Вернулся Адам Прайс.

Разумеется, он не сдал ни единого экзамена. В «Пог-Хилл» его не пустили бы даже слесарное дело изучать. Просто он стал помощником смотрителя благодаря какой-то программе помощи юным правонарушителям. Да, вот кем он стал. Об этом писали в газетах. Буйное поведение, интернат, приемная семья, поджог. Теперь, в семнадцать, Адам вернулся, как собака, которую сплавили с глаз долой на ферму; следил за нами и задумывал пакости.

Жестокие слова, знаю. Поймите, я безумно его боялась! Я была приличной девушкой из приличной семьи, а он – голодным хищником. Конечно, он не виноват, но тяжелое детство его испортило, и в «Пог-Хилл» он уже прогнил насквозь. Так мне казалось. А он не стремился изменить мое мнение. В довершение всего Адам внешне остался прежним: те же сальные белесые пакли, изможденный вид, хмурый взгляд из-под тонких бесцветных бровей. Рост не пошел ему на пользу: он только вытянулся, но не окреп, точно деревце, выросшее в темноте. И все время угрюмо косился на нас, особенно на меня. Опять же, так мне казалось.

Поначалу я думала, Адам со всеми такой, от природы злобный и грубый. Однако время шло, а он не спускал с меня глаз. Чуть ли не преследовал, наблюдал за каждым шагом. Куда бы я ни пошла, он оказывался там же. На спортивном поле. С моими друзьями. В комнате отдыха. В театральном кружке. Надоедал, словно колючая этикетка на воротнике. Не сильно, но постоянно. Адам Прайс на меня взъелся, а за что, я понятия не имела. Во взгляде его читался упрек и обещание отомстить.

За что?.. Я едва помнила стычку в начальной школе. Осталась только смутная досада на Берни Мун, словно это она виновата. Теперь же она была настолько поглощена собой и новым парнем, что даже не замечала Адама. Берни Мун влюбилась и вообще ничего не замечала. Поэтому я на нее разозлилась. Может быть. Совсем чуть-чуть. Ровно настолько, чтобы не сожалеть о случившемся позже.

Не забывайте, мне было всего семнадцать. Что я понимала? Откуда мне было знать, что мой поступок разрушит столько жизней тридцать лет спустя? Я знала лишь одно: я умею петь, Берни – нет, а ее парень играет в группе и ищет солистку…

2

Из «Живого журнала» Бернадетт Ингрэм (под никнеймом «Б. И. как на духу1»):

Суббота, 16 апреля

Завтра пасхальное воскресенье. Данте не приедет, нечего и надеяться. Пасха принадлежит моей матери, потому что я больше с Богом не разговариваю. Я только поздравляю ее и сына по телефону перед тем, как они уйдут в церковь. Данте по телефону общается сухо и деловито, как страховой агент. Помню, как он совсем маленьким искал шоколадные яйца в саду. Помню круглое румяное личико, помню восторг, когда удавалось найти яйцо. От того мальчика ничего не осталось. Я его не узнаю.

Мартин раздал все вещи Дэна, когда сын уехал в колледж. Не осталось ни игрушек, ни коньков в глубине шкафичка для обуви, ни пары детских ботинок в коробке от швейной машинки. Словно он здесь и не жил. Словно то был чужой сын. А моя мать радуется, как кошка, объевшаяся сметаны. Чуть ли не мурчит.

– Мы за тебя помолимся. А потом, наверное, заглянем к Кэти с Лукасом, ребятишек их увидим. – Мама никогда не упускает случая напомнить, что Кэти осталась с семьей. Что у нее двое детей младше Дэна. Что у нее много друзей и местные ее любят. «Добрую католичку всегда ждут дома», – так говорит моя мать. Надо лишь покаяться, и можно причащаться. Только как покаяться в том, что даже словами не описать? И кому? Дом божий полон тайн и лжи, как дом любого негодяя.

– Что делаешь на Пасху?

– Да как обычно.

– Ясно. Тогда приезжай.

– Ну, может, на следующий год… – Мы обе знаем: я не приеду. – Кстати, мы в июне собираемся на север. На вечер встречи выпускников.

– Да, Лукас говорил. Что наденешь?

– Не знаю, мам. Пока не думала.

Опять ложь. Я об этом подумала сразу, как увидела приглашение. В голове сплошные коктейльные платья и пышные юбки.

– Только обтягивающее не надевай, тебе не идет.

– Что-нибудь подберу, мам.

– Ладно. Светлой Пасхи!

Я поспешила в «Буфетную Присциллы», спасаясь от ожиданий Мартина. На Пасху я всегда готовлю особый обед: запеченного ягненка с гарниром. Часами стоять у плиты, пока Мартин с Вуди смотрят телевизор? От одной мысли злость берет. Когда Мартин с Вуди, он меня замечает, только если ему что-нибудь нужно или он хочет отпустить какую-нибудь шуточку. Другой Мартин, которым он становится в присутствии Вуди, подчеркнуто не обращает на меня внимания. Настоящий Мартин – тот, которого знаю я, – говорит со мной в кровати или когда Вуди нет рядом. А при друге муж грубит, кладет ноги на мебель, не убирает за собой посуду. На днях я это упомянула, когда убирала полупустую пачку чипсов из тортильи, оставшуюся еще с прошлого вечера, а Мартин только покосился на Вуди и закатил глаза.