Ослепительный нож
Шрифт:
Великий князь с высоты роста едва глянул.
– Та, что наследником моим пренебрегла? Я слыхивал, красота писаная. Приподыми-ка лик! За что тебя так жаловала покойная Анастасия? Что мой Василий нашёл в тебе?
Евфимия смиренно приняла суровые слова и протянула свой подарок.
– Да у неё камень за пазухой, - прозвучала рядом колкость Шемяки.
– Прими, князь Юрий Дмитрич, сей скромный дар, - произнесла боярышня.
– Исполнись теплотой его и отложи ко мне нелюбье.
Новый венценосец сжал в ладони чёрный поминок и удивился.
– Щедро ты тепло своё в него
– Жители земель арабских, - пояснила Всеволожа, - считают: для обережения от зла.
Юрий Дмитрич подмигнул боярину Иоанну и промолвил:
– Славная у тебя дщерь. Жаль, не моя сноха. А по проходу, образованному стражей, уже вели Василиуса. Толпа гудела жутким гудом. В нём более распознавался не злорадный крик, а горький стон. Семья поверженного не показывалась, должно быть, оставалась в доме Таракана. Сам Василиус одет был, словно юрод, не в сличном платье, а в издирках. Взошед на Красное крыльцо, он упал в ноги дяде.
– Встань, - велел Юрий. Племянник трудно выпрямился, отирая щёки кулаками.
– О чём плачена?
– До слёз мне стало, - жалобно признался бывший великий князь.
– Во мгле ходил…
– Вот так-то, сыне, - усовещивал дядя.
– И тебе бы через меру не скорбеть. А нельзя, чтобы не поскорбеть и не поплакать. И поплакать надобно, только в меру, чтобы Бога не прогневить.
Тут Юрий Дмитрич сделал знак рукой, и всё через дворец великокняжеский направились в Престольную палату, где предстоял суровый суд «проклятому племяннику». Сия палата была воздвигнута отдельно от дворца, связана с ним переходами. Обычно там принимались иноземные посольства или великокняжеское окруженье собиралось «думу думати».
Впереди шёл Юрий Дмитрич, перекатывая в сухих ладонях аспидный камык, подарок Всеволожи. Должно быть, старику волшебное тепло пришлось по нраву.
Евфимия пошла с отцом, оставив за спиной притихшую толпу. И в тишине расслышала, как кто-то из народной гущи молвил упавшим голосом:
– Ох, сдался светоч наш на полную волю дяде-галичанину! Делай с ним теперь, что хошь…
Боярин обернулся к дочери, сверкнул очами.
– Ступай домой!
Шествие уже скрипело половицами дворцовых переходов.
Евфимия повиновалась.
Не желая сызнова попасть на Красное крыльцо, искала иной выход. Бывая прежде во дворце с Витовтовной, она отлично знала переходы женской половины и намеревалась выйти вон через княгинины покои. Вдруг кто-то схватил за руку.
– Ты чья?
Боярышня, сколь ни старалась, не узнала деву в белой понке.
– Прости мою погрубину, - сказала незнакомка, отпуская её руку.
– Воистину ты Всеволожа. Что здесь ищешь?
– Ищу уйти отсюда, - ответила Евфимия, сочтя незнаемую деву галичанкой, пришедшей с новыми хозяевами.
– Как сюда попала?
– допрашивала дева с мертвенно-белым каменным лицом.
– Мечтала лицезреть суд над Василиусом, - призналась Всеволожа, невольно подчиняясь требовательной допросчице.
– Нет, не впустили, вот и ухожу…
– Идём, - сызнова сжала охранительница женской половины боярышнину руку хладными перстами.
– Нам с тобой попутье. Я ведаю ход к тайному оконцу, из коего великая княгиня Софья
Они прошли княгинину опочивальню, комнату крестовую, или моленную, четыре небольших покоя, переднюю и сени.
– Ах, как пусто!
– воскликнула Евфимия.
– Теперешний властитель вдов и стар, - сказала дева.
– Кому занять княгинины покои?
– Ты не новичка здесь, я вижу, - отметила боярышня.
– А я тебя не знаю.
– Ты меня знаешь, - сказала незнакомка, - да не узнаёшь.
Она остановилась у низкой сводчатой двери и лязгнула ключами. Дверь тяжко заскрипела.
– Держись за меня, нещечко, - ласково велела дева в полной тьме.
Они всходили по крутым ступеням. Плечи Евфимии тёрлись о стены… Вот верхняя светёлка, чуть освещённая косящатым, мелко и тонко зарешеченным, оконцем. Сквозь него в светёлку проникали голоса.
– Прильни и погляди, - позвала дева. Боярышня прильнула и увидела Престольную палату сверху, как на ладони.
На великокняжеском престоле восседал Юрий Дмитрич. Одесную стояли сыновья: Косой, Шемяка и высокий узколицый юноша, похожий на Корнилия. Ошуюю занимал место отец Ев ф ими и, а между ним и новым государем Симеон Феодорыч Морозов тряс клинышком седой бородки. Далее теснились новые бояре в длинных до пят ферезях из шелка. Шапки горлатные вышиной в три четверти аршина из меха чёрно-бурых лис покачивались степенно. Василиус стоял в сторонке, опустив главу на грудь.
– Припомни, государь, что завещал потомству Владимир Мономах, - звонко говорил Морозов, приближась к трону.
– «Не убивай виновного, ибо священна жизнь христианина».
– Ты помнишь, государь, иное, - мощным гласом перебил Морозова боярин Всеволожский.
– Батюшка твой Дмитрий Иваныч, герой поля Куликова, постановил преступников казнить прилюдно в назиданье склонным к преступлению. Ибо вира не истребляет воровства. Что деньги? Жизнь или честь - вот вира, юже надлежит платить преступнику. Сечение кнутом и наложенье клейм понудит наперёд задумываться при злых умыслах.
– Не хочешь ли ты, Иоанн, великокняжескую плоть кнуту подвергнуть?
– едко спросил Морозов, сверкая маленькими глазками на Всеволожа.
Тут встрял Пётр Константинович, что подстрекал на свадебном пиру Витовтовну рассказами о золотом источне.
– Ты, Семён Фёдорыч, речами не играй. Боярин Всеволож толкует об ином. Наш смутный век - не место всепрощению. Я мыслю, что племянник, нацеливший оружие на дядю, повинен смерти.
– А твой каков совет, Яков Жёсткое?
– спросил великий князь.
Чёрный и сухой, как молнией ударенное дерево, боярин тихо произнёс:
– Не смерть, так тесное, глухое заточение.
– А ты, Данило Чешко?
– обратился Юрий Дмитрич к дородному, спесивому даже на первый взгляд боярину.
– Лучший враг - покойный враг, - ответил бархатно-певучий голос.
Тут внезапно выступил на середину узколицый юноша, похожий на Корнилия. И Юрий Дмитрич на своём троне встрепенулся.
– Что ты, Митя?
– Кто он? Кто он?
– затеребила Всеволожа белокаменную деву, приведшую её к таимному окну.