Ослепительный нож

–  Троица!
– воскликнула Всеволожа, увидев церковные маковки, блистающие на солнце из-за высокой монастырской стены.
– Теперь и Переславль недалече.

Однако до Переславля им скакать не пришлось.

7

У стен Дома Преподобного Сергия, как часто называли Троицкий монастырь, образовался шатровый посад с полотняными улочками и тупичками. Дым от костров, кипятящих котлы с варевом для воинов, стлался по земле, как от неугодной жертвы. Людской гомон тяжелил воздух.

У заставы, охранявшей стан, всадницы остановились.

–  Улица замкнента?
– растерялась Бонедя.

–  Гляди-ка, девки верхами!
– разинул рот бородач с бердышом.

Евфимия спешилась, подошла к рогатке. Заставщики глядели хмуро.

Со стороны стана подходил юноша в узком кафтане до колен, богато украшенный высокий воротник-козырь твёрдо стоял под затылком. К вящей радости Евфимия узнала в юном дворянине Корнилия. Он, видимо, тоже узнал её, молвил несколько слов старшому заставы, и рогатка приотворилась.

–  Здравствуй на много лет, дочь нашего боярина Всеволожа! Милости прошу!
– снял шапку заставщик.

Евфимия и Бонедя, ведя в поводу коней, пошли рядом с Корнилием.

–  Слава Богу, что мы повстречались вновь, - улыбалась московскому знакомцу боярышня.
– Да как же ты здесь оказался?

–  Запамятовала, Евфимия Ивановна? Сама же посулила мне клобук вместо дворянской шапки, - напомнил юноша.
– Вот я тотчас и ушёл от молодой великой княгини, несмотря на отговоры дяди и батюшки. Решил пробираться в Вологодскую землю в Кириллов-Белозерский монастырь и постричься. В Доме Преподобного Сергия сделал остановку. Рать сюда нагрянула внезапь. Люди тут нужны для пригляду. Вот и несу первое послушание.

–  Да я давеча пошутила о клобуке, - оправдывалась Евфимия.
– Ты вот назвал меня круглой сиротой. Оговорился, что ж из того?

–  Почуял и произнёс, - не отказался от прежних слов Корнилий.
– Стало быть, и в тебе чувства высказались. Им верить надобно.

–  Да что ты, как не от мира сего?
– попеняла ему боярышня.

–  Не от мира сего, - эхом отозвался будущий инок.
– Трудно было мне во дворце подозрительного Василиуса, судроглазки Марьи Ярославны, злицы Софьи Витовтовны. Не люб я стал. А был бы от мира, мир своего любил бы.

–  Куда же ты нас ведёшь?
– осматривалась Всеволожа.

Корнилий перенял у спешенных всадниц коней, окликнул проходившего послушника, объяснил, куда их доставить. Тот удалился, держа по поводу в каждой руке.

–  Ой, сколько мы натерпелись за истекшее нощеденство!
– пожаловалась Евфимия на тяжёлые сутки, намереваясь рассказать о пережитых злоключениях, коих причиною был отчасти и сам Корнилий.

Однако у башенных монастырских врат, где сгустилась толпа, происходило, должно быть, нечто сверхважное, ибо юноша, судя по его взгляду, всеми помыслами был там и на слова боярышни отвечал туманно:

–  Таково человеческое житие, яко сонное видение: овогда видит человек во сне добро, овогда зло и, встав, мало помнит и рассуждает…

–  Что происходит у ворот?
– обеспокоилась Евфимия, ибо они направлялись именно туда.

–  Между боярами брань великая, слова неподобные, - отвечал Корнилий.

Толпа, сдерживаемая бердышниками, огибала ворота толстой плотной подковой, молчаливо и жадно ловя каждое слово, внутри этой подковы произносимое. Пробраться внутрь было нелегко. Корнилий ради своих спутниц трудился рьяно, терпел рык и скрежет зубовный, продвигаясь на малую толику ещё и ещё.

–  Довле, довле!
– останавливала задыхавшаяся Бонедя.
– Тмочисленное людство!
– пугалась она.

–  Тщаливый у нас проводник!
– хвалила Всеволожа усердие Корнилия и терпеливо следовала за ним.

Вот они уже у бердышного кольца. На пустом пространстве перед воротами стояли друг против друга две сановные группы. В одной боярышня узнала отца и князя Юрия Дмитрича (Боже, как поседел после кончины супруги Анастасии Юрьевны!), а также его сыновей, Косого с Шемякой, окружённых своими боярами. Противную группу составляли двое. Евфимия вроде бы и встречала их в толпе молящихся у Пречистой, а не признала.

–  Это московские воеводы, Фёдоры - Товарков и Лужа. Присланы сюда с ласковыми речами, - пояснил Корнилий.

Две супротивные княжеско-боярские группы разделяла третья, монашеская. Её возглавлял высокий сухой чернец в архимандритском клобуке. Как поняла Всеволожа, настоятель монастыря.

Пререканиями грозный спор назвать было мало. Каждая из двух групп проявляла своволю, буйствовала, теряя меру. Лишь промежуточная, монашеская, хранила тягостное молчание.

–  Ищу моё место, занятое не по поставу. И доищусь!
– кричал Юрий Дмитрич.

Чужой земли ищешь, своей не охабив!
– горячился Товарков.

–  Вольно тебе поджигать усобицы, - вставлял своё лово Лужа.

–  Моего не отдам!
– стоял стеной сын Донского. Игумен выступил из среды братии, обратясь к галицкому князю:

–  Здесь не говорят: это - моё, это - твоё; отсюда изгнаны слова сии, служащие причиною бесчисленного множества распрей.

Юрий Дмитрич осёкся. Возникла тяжкая тишина, наполненная дыханием толпы. Затем князь начал речь тихо, с укоризной глядя на игумена:

–  Авва Зиновий! Иоанн Златоуст такое говорил не князьям, а инокам. Ты же, укоряя меня, запамятовал, как после Эдигеева разорения я вместе с покойным игуменом Никоном пришёл на развалины сей обители и помог поставить на месте сожжённого новый храм Живоначальной Троицы, весь из белого камня.

–  Памятую, - отвечал игумен.
– Однако ж судибоги мирские и за нашими стенами слышны.

–  Что есть судибоги?
– спросила Всеволожа Корнилия.

–  Плач, жалобы, стон народный, - ответил он.

–  Не возбранишь же ты ненависть порицать, - продолжал игумен.
– Ибо в Притчах Соломоновых сказано: «Ненависть возбуждает раздоры».

–  А какой лютой ненавистью они там ненавидят меня!
– ткнул перстом Юрий в сторону Москвы.
– Сын Василий к ним с миром пришёл. Пировал на великокняжеской свадьбе. Они же отпустили его с бесчестьем. Пусть безрассудные пострадают за беззаконные пути свои и неправды свои!

Тут Фёдор Лужа снова встрял в спор, на сей раз не надрывным, а мирным голосом: