Ослепительный нож

Полактия вздохнула.

–  Едва не стала оборотнем верная слуга.
– И присовокупила, обернувшись к Гневе: - Кем ты, амма, собиралась её сделать, кошкой?

Та сумрачно сказала:

–  Мышью.

«Лопаточники»!
– вспомнила Евфимия таинственную книгу, виденную в лесном тереме.
– Волхвованье на костях животных!»

Так и белела перед её взором маленькая кость, зажатая в деснице аммы Гневы.

–  Всуе отпустили зелейницу, - хмурилась Власта.
– Мышь была бы безопаснее.

Карета въехала во двор.

Евфимию ввели в её одрину, напоили горьким взваром, и она тотчас заснула…

…Кажется, спустя мгновение глаза открыла, ощутив в себе былые силы, будто ничего с ней не случилось.

В дверях стоял отец, распространяя по одрине винный дух.

–  Ты, сказывают, прихворнула?

–  Устала, - молвила боярышня, припоминая, рассказала ли Мамонше о судьбе Василиуса. Припомнила, что рассказала перед сном. И про целебный добряш-камень, что дядя перекатывал в ладонях, судя племянника.

–  Должно быть, пир примирный быстро завершился?
– взглянула Всеволожа на отца.

–  Откуда тебе ведомо о пире и о мире?
– спросил он, памятуя, что дочка до суда покинула дворец.

Боярышня лукаво усмехнулась:

–  Чую вони винные. Зрю лик суровый. Всеволожский грузно опустился на лавку у стены.

–  Мне этот пир не в пир. Боюсь, восстанет недобитый змий.

–  Как птица Феникс, - повторила скрытница слова Василиуса.

–  Ах, на суде Семён Морозов нёс такую ал алы с маслом! Уши вяли, - сердился Всеволож.
– А младший Юрьич, Дмитрий Красный, по простоте ему поддакнул. И государь послушал двух любимцев, сына и наперсника, а не меня. Поплачет после.

–  Вправду ли, что твой соперник - дядя Семена Филимонова, верного слуги Василиуса?
– спросила Всеволожа.
– Не оттого ли защищал он свергнутого?

–  Нет, - возразил боярин.
– У двух Семенов, старого и молодого, меж собой немирье. Он выступил единственно мне в пику. И тут я оказался под щитом. Подумай только: свергнутому дана в удел Коломна, достояние наследника, старшего сына. Взбешён Василий Юрьич…

–  Васёнышу удар под ложечку?
– весело вставила Евфимия.

–  Тут смех не к месту, - хмурился боярин.
– Чую беду.

–  Я эту беду чуяла, когда ты затевал усобицу, - напомнила Евфимия.

–  Не соверши великий князь сегодня роковой ошибки, не пришлось бы ждать беды, - отметил Иван Дмитрия.
– Однако наша холопья доля пить здравье государя, как бы он ни был глуп. Я нынче на пиру этот обряд исполнил.

–  Каков обряд?
– полюбопытничала дочь.

–  Ну, стал среди палаты, произнёс имя государево, пожелал ему благополучия. Выпив до дна, перевернул кубок на голову. Потом прошёл в передний угол, в большое место, приказал налить многие кубки, поднёс их каждому, всем предложил за государя выпить. И пили все, даже помилованный, быстро осушивший слёзы.

Евфимия, припомнив слёзы пленного Василиуса, чуть ли не усомнилась в правоте своей. Невольно мысли обратились к Дому Сергия, что вырос посреди страны столпом и утвержденьем истины. Там рассказала она плачущей Бонеде свой ужасный сон: отец, как беззенотный, то есть безглазый, ищет, растопырив руки, верный путь, а она не в состоянии его направить, их разделяет ров…

–  Дай руку, батюшка, - приподнялась с одра Евфимия и, поднятая Всеволожем, крепко обняла отца.

12

– Июнь - ау! Закрома пусты, ждут новой жатвы, - оповестила Полагья, входя в одрину.

Боярышня глядела в оконце, чуть приподняв занавеску, и не ответила.

–  Москва тоже пуста, как после морового поветрия, - продолжила сенная девушка и принялась за уборку.

Евфимия увидела: Васёныш пересёк двор, отвязал коня у ворот, вскочил в седло. Кумганец отворил перед ним воротину…

В этот первый летний день солнце было в зените, когда Василий Косой прибыл к боярину Всеволожу и они запёрлись в боковуше Ивана Дмитрича. Сейчас светило низошло до церковных маковок, а беседа только окончилась. Боярышня на цыпочках заходила в отцову ложню, что соседствовала с боковушей, где он работал, приникала ухом к тесовой стенке, да уловила лишь три слова, сказанные отцом.

Она переживала за Устю, отай совершила то, чего не смела племянница. Месяц прошёл, как на Москве вокняжился Юрий Дмитрич, а старший сын его, обручённый с внукою Всеволожа, будто бы позабыл о свадьбе. Дед нареченной терял терпение. Сама счастливица звонкий смех меняла на злые слёзы. Жених отговаривался безвременьем. И вот подслушаны всего-то три слова Ивана Дмитрича: «Выкупить правую руку». То есть выполнить то, о чём бил по рукам, отдать просватанную, обручённую внучку.

–  Что, что ответил на эти слова мой Васенька?
– впилась в руку Евфимии острыми ноготками Устя.

–  Тихо было говорено, - оправдывалась Евфимия.
– У батюшки три слова разобрала, а у Васёныша чуть больше - четыре. Он сказал громко: «Худое охапками, хорошее щепотью». Вряд ли это о тебе.

Племяшка насупленно опустила голову, то надевая, то снимая с десницы тонкую кожаную перчатку, явно великую для её руки.

–  Откуда это у тебя?
– заинтересовалась тётка.

–  Перстянка Васенькина!
– гордо показала племянница.
– На лавке обнаружила в столовой палате, где мой свет трапезовал с дедушкой.

Боярышня поцеловала Устю в лоб и пошла к отцу. Он, мучаясь одиночеством и дурными предчувствиями, охотно делился с ней новостями. А новости день ото дня худ шал и: то князь Юрий Патрикеич, литовский выходец, отъехал в Коломну с сыном Иваном, то братья Ряполовские вчетвером, то князья Оболенские втроём, то Кобылины-Кошкины, то Плещеевы. Даже купечество пошлое неохотно растворяет свои лабазы. От всех один сказ: «Не привыкли служить князьям галицким». Сегодня же весть была из рук вон плохая. Едва дочь вошла, отец окатил её студёным ушатом:

–  Очнувшийся Василиск со старой и молодой княгинями двинулся во главе переметнувшегося боярства из Коломны к Москве.

–  Как?
– изумилась Евфимия.
– Ведь он связал душу клятвой на кресте и Евангелии.

Боярин горько махнул рукой.

–  Торопом, торопом обласкал его Юрий Дмитрич, одарил ценной рухлядью, напутствовал пиром с флейдузами и прочей музикией. Теперь музикия будет иная… А всему Филимоновский стрый виной, - принялся он ругать Симеона Фёдоровича Морозова, дядю верного Василиусова слуги Филимонова, а своего необоримого соперника у великокняжеского престола. Впрочем, уж не такого необоримого. Юрий Дмитрич стал подвергать любимца немилостивым укоризнам, да поздно.
– Змий выполз из своего нырища, - схватился за голову Всеволож, - назад не загонишь. Вятчане отбыли домой, галичан немного, московляне же, будто мана их соблазнила, все потянулись по Рязанской дороге навстречу своему нещечку.