Основы человечности для чайников
Шрифт:
И именно этот другой человек допустил ошибку: выставил для части вспышек отрицательную высоту.
Отрицательная высота.
Забавное словосочетание, если вдуматься.
Но как ещё описать ситуацию, когда сгусток энергии летит не в небо, а вниз, к земле? Летит, врезается в неё — и плевать, есть ли вокруг люди, вещи, деревья, дома — и взрывается россыпью разноцветных искр.
Очень, наверное, красиво.
И очень, наверное, больно — для тех, кто успеет хоть что-то почувствовать.
От конфликта своей и чужой магии сводило руки. Лицо тоже свело — в какую-то странную
Силы явно не хватало, в глазах темнело, в ушах гудело, уличные крики и шум слились в неразборчивый монотонный гул.
И на фоне всего этого мысли текли медленно и неспешно.
Торопиться было действительно некуда.
Теперь уже некуда.
— Что ты сделал?! — повторил Тимур. — Что ты…
— Что надо — то и сделал. Не мешай.
— Да что ты вообще творишь? Рехнулся, что ли? Убери руки, а то я…
Руки Людвиг послушно убрал, но только для того, чтобы затереть ладонью несколько символов. А лучше — рукавом. Чтобы уж точно непонятно было, где там притаилась ошибка и кто её допустил.
А потом отстранённо подумал, что впервые слышит у Тимура акцент.
Обычно мальчишка говорил совершенно чисто, но тут в речи вдруг отчётливо прорезался торопливый татарский говор. Где он его подцепить-то успел, от отца, что ли? Да тот вроде тоже всегда на русском общался.
Общался.
В прошедшем времени или всё же нет?
Уж очень он близко к расчётному месту взрывов стоял. Или успел удрать, забежать в подъезд, чем-то заслониться? Всё же фейерверки не мгновенно падали.
Не мгновенно — но довольно быстро.
С магами-то всё должно быть в порядке. Даже этот с его мизерным запасом силы наверняка сумел выставить щит, с этим у него никогда проблем не было. Мог, конечно, растеряться, замешкаться…
Нет, ерунда, обязан был успеть!
Но как же остальные?
Почему-то вспомнилась девушка, вся работа которой состояла в том, чтобы вынести ножницы. И вторая, с ключами. И те, кто за этими ключами пришёл, — радостные, воодушевлённые. И журналисты. И зеваки из соседних домов.
— Мама, — прошептал Тимур.
И бросился вниз по лестнице.
Людвиг проводил его взглядом и неторопливо закончил с сигиллой. Кое-что стёр, кое-что добавил, влил ещё немножко силы, окончательно путая магический след. Теперь всё выглядело так, словно преступник пытался избавиться от улик, но не успел, потому что…
Если бы в строящемся доме были двери, они непременно распахнулись бы от удара ноги. Или головы, потому что Рыбников ворвался на этаж в волчьем обличье и, не размениваясь на пустые рычания, набросился на Людвига. Повалил на пол, клацнул клыками возле самого горла. Кажется, у него даже слюна закапала.
Людвиг не был уверен, потому что закрыл глаза (да и после таких затрат магии зрение всё равно сбоило и показывало мутную темноту), но что-то влажное по коже потекло.
А потом лапы, давящие на грудь, превратились в мужские ладони, и знакомый голос рявкнул:
— Так это ты, сука?
— Технически я — кобель, — устало поправил Людвиг. — Но вообще — да, я.
— На хрена?
— Не знаю. — Точнее, не успел ещё придумать. — Возможно,
мне просто надоело быть хорошим мальчиком.И очень не хотелось, чтобы другой хороший мальчик опять оказался под мостом. Или на мосту. Или ещё где повыше.
Только в этот раз вряд ли кто-то полез бы его ловить.
Раньше Людвиг побаивался Рыбникова. Ну, по крайней мере опасался и заметно напрягался при нём, как и положено в присутствии вожака стаи.
А сейчас перестал. Совершенно безразлично стало.
Бывают такие моменты в жизни, когда многое становится безразлично.
Безразлично, когда орут, безразлично, когда бьют, безразлично, когда заталкивают в машину, куда-то везут, тащат волоком в подвал, швыряют в душную комнату без окон, защёлкивают тяжёлый тугой ошейник для блокировки второй ипостаси, а потом опять бьют, опять орут и пристают с дурацкими вопросами: «Кто тебе велел? Кто тебе заплатил? Почему ты это сделал?»
Прежде чем давать ответы, хотелось бы узнать, что рассказал Тимур. Что он вообще успел увидеть и понять?
Но Тимур не приходил, только Рыбников и один из его сыновей. Должно быть, старший. Или просто самый жестокий. И молчаливый. На подколки и сарказм он не реагировал, на ругань не обижался, на вопросы не отвечал. Глухонемой, что ли?
Впрочем, тоже безразлично.
Нечто похожее на страх мелькнуло лишь однажды: когда Людвига швырнули животом на пол и наступили коленом на спину, мешая двигаться. Потом зачем-то дёрнули за правую руку и вытянули её вперёд.
Типичная поза Супермена, который летит спасать мир, — разве что плащ за спиной не развевается и трусы не поверх штанов.
Вырываться было бесполезно, Рыбников крепко сжимал запястье Людвига своей огромной лапищей и молчал настолько красноречиво, что сразу становилось понятно: за любое случайное движение кто-то расплатится сломанной рукой.
Хм, кто бы это мог быть?!
— Вы мне её отрубить решили? — спросил Людвиг. — Я, конечно, не знаток исторических тонкостей, но вроде бы руки раньше рубили за воровство, а не за массовое убийство.
Вместо ответа ему немедленно дали в ухо. Сзади. Тот самый условный глухонемой, который фиксировал спину и плечо. Видимо, всё-таки не глухой — услышал же как-то!
Зато сам Людвиг после удара несколько секунд не слышал вообще ничего, кроме звона в собственной голове. Не то чтобы там до этого царили тишина и покой, но сейчас стало особенно некомфортно. До тошноты.
— Молчу, молчу, — вздохнул он. Очень уж хотелось оставить последнее слово за собой. А то мало ли — вдруг это слово окажется совсем последним. В жизни.
Но нет, пронесло: дверь камеры (по-другому называть эту комнату не получалось даже мысленно) приоткрылась, и внутрь зашла милая тётенька, чем-то отдалённо похожая на фрау Вальд. Правда, у фрау Вальд не было ни одной татуировки, а у этой дамы рисунками были покрыты все руки, ноги и даже местами шея. А ещё в руках у неё был чемоданчик. А в чемоданчике — довольно ожидаемо — тату-машинка. Маленькая, совсем не страшная.
И вот тут в душе Людвига безразличие наконец-то уступило место лёгкой панике.