Осталось одно воскресенье

– Хоть завтра! Я рад, что тебе понравилось.

– Посмотрим. Я немного устала. Чудесный вечер. Спасибо тебе.

Вечер и правда был чудесный – теплый, безветренный, ароматный. Старые платаны раскинули свои узловатые ветви над маленькой площадью, отбрасывая причудливые тени. Умиротворяюще журчал каскад небольшого фонтана. Над его мраморной чашей нависла большая лохматая собака, высматривая что-то в глубине. Фьють! – метнулась к хозяину. Зажглись фонари, в их рассеянном свете влюбленные парочки на парковых скамейках приникли друг к другу. Мягко шуршали редкие машины по дороге. Кучка подростков тихо переговаривалась в тени переулка. Двое подтянутых полицейских прогуливались, заглядывая в освещенные окна.

Витринное окно «Винотеки» отбрасывало на тротуар большое пятно желтого света. В его раме, как на картине, красовались довольные посетители ресторана. На переднем плане узкая черная фигурка с ниспадающими на лицо красноватыми волосами чуть ссутулилась над экраном телефона. Экран светит из-под стола, пальчики с длинными ногтями без остановки листают изображения. Цок-цок.

– Софи! Ты определилась? Одну тебя ждем. – Голос отца ворчлив, свое раздражение он не пытается скрыть.

Официант замер над девочкой с блокнотом в руках. Он весь внимание и желание угодить. Юная посетительница вздрагивает, поднимает бледное, накрашенное личико, мгновение – и вспыхивает улыбкой. Смотрит в меню и самым милым, приязненным, нежным голоском пропевает свой заказ. Кивает официанту усердно, улыбка не покидает тщательно обведенных помадой губ. Она хочет нравиться этому незнакомому человеку. Дело сделано, и она тут же опускает к телефону лицо; его выражение меняется, становится скорбно-печальным. Отец еще пару раз обращается к ней, девочка откликается нервно, испуганно, словно ее выдергивают из другого, одной ей видимого мира – отрешенная, она никак не может взять в толк, чего от нее хотят еще. Софи оставляют в покое. Ресторан уютно гудит сытыми голосами, как запечатанный на зиму улей. Джессика с Анной очаровывают Роберта, каждая в меру своих способностей. Анна заводит интеллектуальную беседу. Джесс чувственно изгибается и посылает страстные взгляды. Роберт избегает смотреть в сторону дочери и наконец выглядит довольным.

Софи, яркая, неуместная, не сразу, но наскучившая своей вялой инертностью любопытствующим, чувствует свободу. Как хищный юркий зверек, выглядывает из укрытия волос, стрижет глазами зал, откусывает от каждого маленький кусочек впечатления, утаскивает в свою норку. Двусмысленная улыбка блуждает на ее маленьком личике, густо обведенные глаза насмешничают. Она что-то подмечает, не сдерживается, хихикает тоненько. Всё внимание за столом переключается на нее. Что, Софи? Что смешного?! Она заливается смехом, чуть не сваливается набок, всхлипывает, захлебывается своим весельем – это становится больше похоже на истерику. Ничего! Ничего! Смех переходит в повизгивание, наконец затихает. Девочка садится прямо, промакивает салфеткой выступившие слезы. Смотрит на свое отражение в телефоне, берет из сумочки помаду – обновляет цвет. Ныряет в волосы, в телефон – ее здесь нет, ей нет ни до кого дела.

– Придурошная. Такая же придурошная, как ее мать, – резюмирует Роберт. Кривит рот. – И вырядилась как пугало.

Джессика начинает смеяться и осекается. Она чувствует ответственность за внешний вид Софи. Интересно, где мерзавка берет деньги на свои убогие наряды? Анна внимательно следит за фигуркой у окна. Девочка сжимается и закусывает нижнюю губу до боли. Изо всех сил стискивает кулачки. Острые, клиньями заточенные ногти вонзаются в мягкие ладошки, оставляя малиновые ямки-синячки.

Здравствуй, Карла!

Мама опоздала.

Я помогала убирать снег. Это весело.

Мы не поехали домой. Санта нашел меня в отеле.

Он подарил мне платье. Наверное, он не получил мое письмо.

Я плакала. Мама была злой.

Если ты не заберёшь меня и на тот год, я останусь со сторожем чистить снег.

Он добрый.

Твоя Софи, 6 лет ?

10

Очень трудно быть несчастным летом, очень. Но некоторым всё же удается игнорировать очарование персиково-нежных рассветов, пунцовые, оранжевые, розовые огни неповторимых закатов, звон ослепительных дней… А ночи? Загадочные, глубокие, полные влажных ароматов и воздушных касаний. А море? А сады, рынки, черные от ягод пальцы?.. Всё может испортить человек с редким талантом. И у нас такой есть.

Приехала Лена с внучками, бледными испуганными девочками предпубертатного возраста. Тонкие, как веточки, они прятались за монструозоподобной сестрой Ларисы. Не излишняя полнота, не тяжелая походка вперевалку, даже не жесткий пук плохо прокрашенных волос позволяли применить к женщине столь несимпатичный эпитет. Всё дело в непробиваемой маске высокомерного недовольства на лице – оно отталкивало с первого мгновения и навсегда.

Законы крови жестоки – родственников не выбирают, с ними сложнее всего установить рамки. Лариса осталась налаживать для сестры быт в доме с садом. Макару удалось избежать печальной участи, он был настолько этим счастлив, что даже стыдился, припоминая полный трагедии взгляд жены в створе закрывающихся ворот.

Ларисой двигали долг, гиперответственность и, в конце концов, любовь. Она не очень страдала.

На взморье дышалось легко. Казалось, зной здесь невозможен в силу постоянной циркуляции воздуха – сильные или слабые, но потоки воздуха, охлажденные бескрайней сине-зеленой массой воды, смывали избыточный жар. Жизнь на фоне морского пейзажа была золотистой, как веснушки на носу Яна.

По просьбе Миланы Слава повез мальчиков в стоматологию. Джуниор – мелкий, темненький, курчавый цыганенок – напугал маму видом неподобающего статусу семьи кариеса на молочном зубе. Милана, рациональная до мозга костей, даже не стала портить отношения с ребенком из-за травмирующего визита к врачу. Авторитет Вячеслава в глазах детей был на уровне «Бог». Ян шел в качестве моральной поддержки – другом он был отличным.

Макар с самого утра заявил: «Меня не беспокоить!» – и с важным видом удалился в библиотеку. Там он разложил на столе инструменты: скальпели, пинцеты, кусачки, иглы, кисточки… Вынул давно припрятанный, замаскированный под Стивена Кинга глянцевой суперобложкой старинный, почти погибший фолиант в кожаном переплете. Ужастик, как обычно, ушел к любителю детективов и фэнтези – Винсу. Моя пре-е-е-лесть… Реставрация книг и прочей бумажной рухляди была страстью Макара и основным источником дохода пенсионера, между прочим. А Ларисе не нравилось, что в дом тащат хлам и тлен. У нее, мол, аллергия на плесень. Это ни разу не имело подтверждения, но Макар не любил конфликтов, споров и взаимного недовольства. Тихо делал свое дело для всеобщей пользы. Надо отдать должное Ларисе – на территорию мужа она «не ступала и ногой!». Разве что иногда – пройтись влажной тряпкой по полу, глянуть, что в работе, и молча удалиться. Макар был неизменно аккуратен.

Конец ознакомительного фрагмента.