Останкинские истории (сборник)

Так, вспомнил Шеврикука. Сегодня бабка Староханова посчитала нужным сообщить, как о случае радостном («наша-то лучше Лизаветы той, ножки-то…»), об увлечении Векки-Увеки Лайзой Миннелли. У каждого из осведомленных свои водопроводы знания. Что же еще кольнуло нынче Шеврикуку там, наверху, в словах Гори Бойса? Что-то насторожило его. Что? Надо будет вспомнить. «Потом вспомню, — пообещал себе Шеврикука. — Горя Бойс, Горя Бойс, что же он сказал и что я забыл?..»

— А я издалека вас видел, — сказал Шеврикука. — Вы вели с кем-то светский разговор. Может, вы и теперь спешили к разговору, что же было вас задерживать?

— Ох, лукавый Шеврикука! — погрозила ему Увека пальчиком. — Какие у меня могут быть еще разговоры и дела, если вы здесь? Как и прежде, я хочу быть помощницей в ваших делах. Возможно, вы завтра будете рисковать и можете погибнуть. Вам нужны помощники. У вас никого нет. Вы одиноки.

— Все это трогательно, — нахмурился Шеврикука. — Но давайте не будем говорить о гибелях и одиночестве.

— Вы мне не доверяете, — опустила голову Увека. — Я вас сегодня рассмешила…

— Чем же? — удивился Шеврикука. — А-а-а… Этим… Нет, нисколько… И мне вообще симпатичны женщины с забавиной… А к увлечению яркостью я отношусь с пониманием. И возраст у вас юный, впечатлительный… Главное, не обезьянничать… Две-три подробности, ну четыре… А так носить все свое. И на себе, и в себе… Вы от своего куньего хвоста небось не отказались?

— Какого хвоста? Какого куньего хвоста? — заговорила Векка-Увека будто в испуге, глазища вытаращила и явно готова была сбежать от собеседника. — Что вы, Шеврикука, помилуйте! Что же вы обо мне думаете?

— Но я… — Шеврикука смутился. Действительно, получилась неловкость. Из слов недоброжелательниц Увеки, Шеврикукой слышанных, выходило: в мещанские привидения тридцать шестой сотни она пробилась из кикимор, но и пробившись, могла являться лишь тенью, скрюченной тенью, с горбом и в чепце, сбитом на ухо. И все же она сумела преобразоваться и добыла на это права осуществления. В рассказах о бесстыдствах Увеки, ее распутствах и авантюрных вывертах упоминался и куний хвост. Будто бы Увека была одной из тех, кто на гаданиях, оборачиваясь к бане голой задницей, просил протянуть по ней куньим хвостом и, уверив себя, что почувствовал мохнатое, ожидал богатства и фавора. И выходило так, словно бы Увека и впрямь жила под опекой куньего хвоста. Но стоило ли упоминать куний хвост в связи с новыми преобразованиями Увеки-Векки? А может быть, именно и стоило, решил Шеврикука.

— Словом, извините, — сказал Шеврикука. — Вы ходили к маньчжурскому ореху, как мы договаривались?

— Вот! Наконец-то! — обрадовалась Увека и отняла руки от лица. — Я уж думала, что вы пошутили со мной и забыли. Да, ходила.

— И познакомились?

— И познакомилась.

— И что?

— А вот они отчего-то велели мне обо всем молчать и дело иметь исключительно с ними.

— Уже не промолчали.

— Об этом-то условии я как раз должна была вас информировать. И они просили передать: вам они благодарны.

— Ну и замечательно. Вы-то не жалеете, что вышли на Отродий?

— Нисколько! Напротив!

— Рад, что хоть в чем-то оказался вам полезен. И вовсе не нужно вам оберегать меня от моих злосчастий.

— В моих чувствах к вам перемены нет, — сказала Увека. — А вы не можете отнестись ко мне всерьез. Более навязываться к вам в помощники я не стану.

Она повернулась, готовая бежать, на этот случай не пожаловав Шеврикуку к руке, но тут же и охнула:

— Совсем забыла! Ведь мне велели передать вам…

— Велено под маньчжурским орехом?

— Да, да! И там!

Увека подала Шеврикуке соску для умиротворений и ложных удовольствий младенцев. Но Шеврикука тут же понял, что это не соска, а резиновая затычка, с колечком, для запирания чего-то.

— Зачем это?

— Ухо закрыть! Правое ухо! Они так и сказали: только правое! А не левое! — заторопилась Увека. — Ни в коем случае не левое. Когда спуститесь в помещение, куда вам не нужно спускаться, завтра или послезавтра, вам лучше знать, заткните правое ухо! Запомнили?

— Запомнил…

— Ну, я побежала. Я буду волноваться за вас!

— Спасибо… — пробормотал Шеврикука.

Он не стал сообщать Увеке, что затыкать ничего не будет; коли бы имели Отродья соображения, они бы передали их с Бордюром, а не опустились бы до поручений поддельной Лайзе Миннелли. Над ним изволили шутить шутки. Шеврикука пожелал вышвырнуть соску-затычку. Но сунул ее в карман.

А бежала Векка-Увека красиво. И не топорщился под ее лаконичной юбкой куний хвост.

По слабости натуры Шеврикука стоял минуты три и следил за пластикой движений недавней кикиморы, недавней скрюченной тени, недавней застенчивой барышни, лишь когда кавалер обнял динамичную простушку с метровыми ресницами, Шеврикука стыдливым скромником опустил глаза. Разглядывать кавалера не стал. А зря. Но не мог же, скажем, погонщик амазонского змея Анаконды Сергей Андреевич Подмолотов, Крейсер Грозный, преподносить гвоздики интересной даме в Лавандовом саду. Однако знал ли он, Шеврикука, как следует Сергея Андреевича? Тото и оно… Но нужен ли был теперь Увеке Крейсер Грозный?

А Дуняша-Невзора все угощала своих любимцев.

Шеврикука приблизился к Лужайке Отдохновений.

— Привет, — сказал он. — Чем ты их тут кормишь? И что — это одни лишь бегемотики?

— А-а-а, это ты, Шеврикука. — Дуняша даже не обернулась. — Намиловался с мордашкой-то прелестной, с нашей Лизаветой Кикиморовной? А? Поласкала она небось твое самолюбие. А ты уж и раскис! Из-за твоего незнания света получишь ты с Увекой затруднительные состояния.

— Ладно, — сказал Шеврикука. — Я спросил: это одни лишь бегемотики?

— Нет, — сказала Дуняша. — Есть и другие мелкие епишки. Которые не злые и не наглые.

— И кто из них Епифан-Герасим?

Теперь Дуняша обернулась. Минуты две молча смотрела на Шеврикуку.

— Значит, ты желаешь выйти на Афанасия Макаровича Бушмелева? — Дуняша глядела на Шеврикуку прищурившись, то ли сердито, то ли с интересом, в надежде распознать в сегодняшнем Шеврикуке нечто путное и, уж во всяком случае, — для нее и для ее госпожи — не совсем бесполезное.

— Не твое дело. Скажи лучше, кто из них Епифан-Герасим?

— Никто. А Герасима здесь нет. Он на спортивной площадке.

— Там же громилы! — удивился Шеврикука.

— Не с этими же малышами ему играть в горелки и в ручеек. Кроме того, там есть особы женского пола. Сразу туда пойдешь? Или тут постоишь чуть-чуть?

— Здесь постою, — сказал Шеврикука. — То-то я смотрю, никто из твоих не соответствует его фотографии. А потом — у него татуировки…

— Татуировки и у наших есть. Только ты их не разглядишь… Ну, комарье, ну, деловые! Ну, налетай!.. У одного на спине с переходом на ноги наколота конституция… То ли Монако, то ли Иордании, то ли Литвы… На ихнем языке… Я сквозь лупу увидела ихнюю восьмую статью…

Из кисета, вышитого по канве несомненно самой Дуняшей, она стала бросать в бетонные лотки ячменные зерна, крошки мускатного ореха и толченой пробки.

В фаворе у Дуняши — и давно — были наиболее добродушные или, можно сказать, наиболее безобидные и вызывающие хоть малое сострадание личности из Приватных привидений. Как известно, Приватные привидения (по вызову и по назначению) были необходимыми персонажами кошмаров, раскаяний, страхов, тоски (не приватным ли привидением Шеврикука являлся в Гатчину Иллариону по вызову или по чьему-то назначению?), галлюцинаций, приступов белой горячки (епишки, бегемотики) и прочего. Когда в Доме Привидений и Призраков заколобродило, недра стали трястись, именно Приватные привидения повели себя скандальнее прочих, большинство этих прыщей проявили себя наглецами и дуроломами. Их урезонили, сбили в кучу, приставили к ним смотрителей с кнутами и щупами. Но вот теперь посчитали возможным наиболее присмиревших, добродетельных и наверняка усердных в служебных бдениях поощрить удовольствиями в Лавандовом саду, зерном и крошками из кисета Дуняши-Невзоры. Или даже позволили погонять мячи.