Останкинские истории (сборник)

— Бинокль пускали в дело? — спросил Шеврикука.

— Тебе-то какие заботы? — сказала Дуняша и одарила зерном епишку, похожего на крохотного зеленого бельчонка.

— А вдруг биноклю мои руки нужны…

— Учтем!.. Кушай, Петюля, кушай…

— Ничего себе Петюля!

— Этот Петюля, между прочим, приятель Епифана-Герасима. А Герасим, может, тебя к себе и вовсе не подпустит. Он капризный.

— Посмотрим… Обойдемся и без Герасима… — сказал Шеврикука.

— Капризный и злой. И заспанный. Как заели Бушмелева и отринули, был без дела. Каково столько лет бездельничать? Существовать без надобности.

— А сейчас он при надобности?

— Не знаю, — сказала Дуняша. — Захочешь — узнаешь.

— А где наша затворница? — спросил Шеврикука. — Отчего, если на нее наложен домашний арест, ее нет дома? Или хотя бы здесь?

— Тише, тише! Давай на секунду отойдем от вольера… Нет, они без вреда, но все же… Плохо, Шеврикука! Все очень плохо! Ей грозит… И она содержится теперь… Не могу… Если есть желание, приходи завтра в это же время сюда. Я сумею провести тебя к ней. Времени мало, и ничто не может ей помочь… Придешь? Тут большой риск… Но… И бинокль я тебе добуду… Придешь?

— Приду, — сказал Шеврикука.

— Вот и хорошо! И спасибо! А уж Гликерия-то как тебе обрадуется! — И Дуняша прижалась к Шеврикуке, голову уткнула ему в грудь. Потом резко отстранила его от себя, сказала: — Иди, куда собирался! Да, возьми-ка с собой Петюлю, может, тебе в его присутствии удастся поговорить с Герасимом доверительнее. То есть вообще поговорить.

Она поспешила к перильцам вольера, изловила в бетонном лотке зеленого бельчонка, оглядела Шеврикуку, расстроилась:

— Ба, да у тебя просторного кармана нет. Я посажу Петюлю в кисет, только посматривай, чтоб он не задохнулся и не зашибся. Да, еще. Ты, если выйдет, пригласи Герасима с Петюлей в трактир и угости их…

— «Тамбовской губернской», — подсказал Шеврикука.

— Ну, можешь и «Тамбовской»… — удивилась Дуняша. — Откуда ты знаешь?

— Да так, — сказал Шеврикука. — Догадался.

— Петюлю не напои! Капельку ему! Иди, иди.

«Иду, иду. С мальчиком-с-пальчик в кисете», — заулыбался Шеврикука. Но улыбка его моментально погасла. Опять подступила тоска. Гнетущая, неодолимая. Теперь Шеврикуке казалось, что тоска впилась в него в мгновения Дуняшиных прощальных прикосновений. «На Острове Тоски…» От кого-то он слышал: «Я подвергался даже меланхолии оттого, что не имел средства и удобства, чтобы употреблен быть в войне или в каком-либо отличном поручении». От Иллариона? Нет, кажется, не от Иллариона. Какой войны, какого отличного поручения недоставало сейчас Иллариону? И ему, Шеврикуке?

Нет, его тоска имела иные причины. И он знал какие.

66

Епишки, к каким, по мнению Дуняши, мог прибиться сегодня Епифан-Герасим, с криками, воплями, с потасовками и бузотней на вытоптанном, без единой травинки, поле гоняли мяч. По всей вероятности и если применить теорию аналогий, игра их исходила из положений европейского регби. Во всяком случае, мяч они гоняли, подхватывали, швыряли, отправляли свечой в небо — дынеобразный. Шлемы с решетками скрывали лица, но Шеврикука быстро углядел физиономию с фотографии из личного дела среди зрителей. Вернее, в числе зрителей. Епифан-Герасим стоял в одиночестве, прислонившись к стволу молоденькой липы, глазел на игру, выражался и лузгал тыквенные семечки из аптечной упаковки. Был он здоровенный детина, средних лет, кучерявый блондин, при усах и бороде, в коричневом армяке, полосатых холщовых штанах, юфтевых сапогах. Головной убор имел заслуженный, помятый перед его превратился в козырек и сделал шляпу (под цилиндр) похожей на картуз. «Вредный мужик! — сообразил Шеврикука. — И нос у него самый вздорный». И как мог такой здоровенный и вредный мужик вмещаться в кошмары, сны и галлюцинации Бушмелева? А вмещался. Но тесно, наверное, ему было и гнусно. И наверное, он корежил, в сердцах, и так кореженые кошмары и сны. Отчего-то расхотелось Шеврикуке пить в трактире с Епифаном-Герасимом «Тамбовскую губернскую»… Однако Шеврикука подошел к епишке изверга Бушмелева.

— Привет, Епифан, — сказал Шеврикука. — Или Герасим.

— Ну Герасим, — прорычал детина. — И что дальше. Ты кто?

— Шеврикука. — Шеврикука протянул детине руку, тот взглянул на нее, сунул в пасть тыквенную семечку и отвернулся.

— Экий ты, Герасим, неучтивый, — вздохнул Шеврикука.

— Ты куда, Шеврикука, шел? — спросил епишка.

— А в обжорный трактир, колбасы похлебать, — сказал Шеврикука.

— Ну вот туда и топай, хрен учтивый! — распорядился Епифан-Герасим. — Не засти глядеть бойцов.

«И потопаю. Подальше», — подумал Шеврикука, пошагал было от ристалища, но кисет, привязанный шнурком к его запястью, вразумительно задергался.

— Вот с ним и потопаю, — сказал Шеврикука, расшнуровал кисет и поставил на левую ладонь зеленого бельчонка.

— Петюля! — взревел Епифан-Герасим, бросился к Шеврикуке и рухнул перед ним и Петюлей на колени. — Петюля!

А зеленый бельчонок, вереща нечто, стал отплясывать в радости на ладони Шеврикуки.

Свирепый приватный истязатель злодея Бушмелева (хотя истязатель ли? может, потатчик тайным грехам злодея?), разбойник из муромских лесов, замоскворецкий кулачный боец, выходивший в стенке на купца Калашникова, преобразовался, сделался ребенком, какому показали давно не виданный гостинец, он вскочил, слезы вытирал, коленца камаринского выделывал и повторял:

— Петюля! Петюля! Петюля!

Умиляться встречей приятелей Шеврикуке надоело.

— Ладно, мы идем в трактир.

— И я! Можно, и я с вами? — взмолился Епифан-Герасим. — Возьмите меня!

— Если Петюля соизволит, — была резолюция Шеврикуки.

Бельчонок закивал, соизволяя.

Шеврикука предложил Приватным привидениям самим выбрать трактир, наиболее подходящий их традициям, вкусам, кулинарным легендам, специфическим особенностям желудков, желудочных соков, отрыжек и прочему. Сам же он был готов отпробовать все местное. Был назван трактир «Гуадалканал». По дороге в «Гуадалканал» Епифан-Герасим стал жаться, сожалеть о том, что с довольствием у него туго и неясно — какая у него теперь выслуга лет, учитывать ли вынужденное в связи с выходом из строя организма воспринимающего объекта, Бушмелева, безделье или нет, какие могут быть льготы и т. д. — никак не могут решить, и он ходит с грошами в кошельке. Шеврикука понял, что среди всего прочего Епифан-Герасим — жмот и любит прибедняться. Петюля тоже обнаружил, видимо, что его карманы пусты, но так и не смог прервать речи своего почитателя. Помолчав, Шеврикука заявил, что с довольствием у него — дела сносные, что это он ведет их в трактир, а не они его и пора прекратить песнопения.

Название трактира подсказывало Шеврикуке мысли о том, что основу меню составят там блюда американской и японской кухонь, а может быть, и кухонь других стран Тихоокеанского бассейна, так или иначе вовлеченных в театр военных действий. На полках за трактирщиком он обнаружил банки американской тушенки и ветчины выпуска сорок четвертого года, пористый шоколад и японские сушеные кальмары. Но это, выяснилось, был как бы трактирный музей. В меню же предлагались два коктейля: «Перл-Харбор» и «Хиросима-Нагасаки», по цене примерно равные. Их Шеврикука посчитал нужным опробовать на десерт. Основными же блюдами трактира были — солянка сборная, расстегаи с куропаткой и жульен из маслят. Их сотрапезники Шеврикуки и согласились принять во внимание.

— А что пить будем? — поинтересовался щедрый Шеврикука. — Может, закажем бутылку «Тамбовской губернской»?

И Шеврикука уставился на Епифана-Герасима.

— Да ну! — поморщился тот. — Зачем эту-то дрянь?

Но тут же он и смутился, вспомнив, видимо, о неясностях с довольствием.

А у Шеврикуки полегчало на душе.

— Ну а что, отчего же и не «Тамбовскую»? — пропищал Петюля, скорее всего желая угодить вкусу Шеврикуки.

— А ты-то что! — рассмеялся Епифан-Герасим. — Тоже мне пивец! Тебе если нальют, то капельку от капельки. Не напаивай его, Шеврикука.

— Полагаю, что Петюля, — произнес Шеврикука, — знает свою дозу и сознает свое положение в обществе.

Пока же сам Шеврикука пожелал осознать свое положение в обществе хозяев и посетителей трактира. И его карманы были пусты. Ну не совсем, но пусты. Он полагал, что как-нибудь вывернется. И хотел поставить некий опыт.

— Кроме «Тамбовской», — сказал трактирщик, — я предложу вам двойной «Шеврикукс».

— Чего? — спросил Шеврикука.

— Вы забыли. А пользуется спросом.

— Валяй. Исключительно с хреном. Поверху. И без содовой.