Останкинские истории (сборник)

Под плащом, будто в недрах Иллариона, перезвонами напомнили о себе часы. Возможно, часы были музыкальными родственниками золотой табакерки. И видимо, они напомнили не только о себе. Илларион встал.

— Я сейчас, — Илларион озаботился. — Минут на пять отойду и вернусь.

Илларион унес факел, и Шеврикука притих в темноте. По расчетам Шеврикуки, Илларион уже поднимался по винтовой лестнице (куда — неважно), и тут камни метрах в трех перед ним раздвинулись, и из щели вылезло косматое существо, замерло в световом пятне. Существо было овальной формы, исполинское яйцо или кокосовый орех, все в шерсти. И оно, несомненно, имело голову. То ли медведь. То ли человек из снегов, прирученный йетти. «Эй, подь суды!» — подозвало Шеврикуку существо и подгребающее к себе движение произвело. То ли рукой, то ли лапой, то ли плавником. Шеврикука подошел сюды. Существо обхватило его лапами, глаза же существа обшаривали все подробности гостя. «А-а! Шеврикука!..» — наконец-то произнесло существо, явно успокаиваясь. «Ну ты и небритый! — выказал свое удивление Шеврикука. И спросил: — А ты кто?» «Я-то? Я-то?! — закашлялось в смехе существо, возможно пораженное простотой Шеврикуки. — Ну ты даешь! Я же — Ухо!» Лапы Уха ощутимо — пальцами и когтями — тотчас же обыскали Шеврикуку и не обнаружили при нем ни пистолетов, ни ножей, ни боеприпасов. «Посиди, посиди еще тут! — указало Ухо. — А я пойду прилягу». Именно ухо напоминал силуэт гатчинского старожила, а не яйцо или кокосовый орех. Хотя яйцо и вытянутый орех — тоже. «А морда-то его на кого-то похожая…» — думал Шеврикука и не мог вспомнить на кого.

Возвратившегося и будто бы удрученного чем-то Иллариона Шеврикука спросил, что это за существо такое небритое являлось к нему.

— Небритое? — задумался Илларион. — Ощупывало тебя? Оно и неудивительно. Это Ухо. Ухо для Надзора…

— Большо-о-ое Ухо… — протянул Шеврикука.

— Значит, предстоит обход, — прошептал Илларион.

— Какой об… — начал было Шеврикука, но сейчас же к губам его был приставлен палец. То ли сам Шеврикука оказался догадлив, то ли кто-то произвел усилие и протянул его руку ко рту.

Со столика исчезли сосуды, картонные тарелки, крошки и капли. Со стороны дворца послышались шаги. Они были короткие и с металлическими позвякиваниями. Шеврикука вскочил, встал рядом с Илларионом. Движением руки Илларион отодвинул его к стене. И опять палец нажал на губы Шеврикуки. «Молчу, молчу!» — промычал Шеврикука. Знал, кто приближается, стоял так, будто у его ног дробил камень отбойный молоток.

Совершавший обход был мал ростом, свет факела уже дрожал на его треуголке.

— Граф Илларион? — то ли удивившись, то ли обрадовавшись, остановился обходящий.

— Он самый, ваше императорское величество! — выпалил Илларион и склонил голову.

— Отчего без шляпы? — спросил Павел.

«Сейчас заорет: „В Сибирь!“» — предположил Шеврикука.

— Вот уже час, как предчувствую появление вашего императорского величества, — радостно доложил Илларион, — а потому заранее снял головной убор, дабы выразить вам почтение и преданность, что никак не противоречит уставу и предписаниям.

— Ну, коли не противоречит уставу, — улыбнулся император, — то и ладно. А ты все такой же плут и озорник.

— Рад соответствовать вашим чаяниям, ваше императорское величество! — загремел Илларион.

— Ну будет, будет, — утишил его Павел. — Табакерка-то при тебе? Не потерял? Не пропил? Не проиграл? Не заложил?

— Как же можно, ваше величество, Павел Петрович? Конечно, при мне. Вот она. И служит исправно.

— И хорошо. Ух, озорник! Женить бы тебя. Да на ком? Не на ком. А это кто рядом с тобой? Ну-ка посвети.

— Это Шеврикука, — сказал Илларион.

— А-а… — всмотрелся в Шеврикуку император. — И вправду Шеврикука. Ну продолжайте, продолжайте, озорники… А я последую в Приорат…

— Да мы уж закончили, — сказал Илларион. — Если только на посошок.

— На посошок-то оно самое неотвратимое и неизбежное, — поощрил Павел.

— Бесспорно, — согласился Илларион с суждением императора.

И предложил Шеврикуке исполнить пожелание совершавшего обход. Однако Шеврикука посчитал приличным оставаться на ногах, пока Павел Петрович не достигнет конца туннеля и не скроется с глаз. Теперь можно было оценить акустические возможности лещадных плиток пола и острогласие здешнего эха. Но тут император обернулся и бросил на лету:

— Илларион, береги табакерку-то! Она тебе еще сыщет пользу! Нежданно-негаданно. А ты, Шеврикука, шали-шали, но не забывай про санитарные нормы.

И был таков.

— Рады стараться, ваше императорское величество! — выкрикнул Шеврикука, выпятив грудь.

Уже сидя и поднимая стопку, он спросил:

— Это какие такие санитарные нормы?

— А я откуда знаю. Сам думай, — сказал Илларион. — Тебе виднее. И государю виднее. Он, Павел Петрович, дотошный и умом не тупее матушки своей, забавницы, в догадках — меткий, иное дело — мечтатель, рыцарь и неудачник.

— Я слышал, — сказал Шеврикука. — Бедный северный Гамлет.

— Мало чего ты слышал! — осерчал вдруг на Шеврикуку Илларион. — От недальновидных людей. А он нас предупредил. И меня. И тебя.

Илларион снова достал золотую табакерку, музыкой ее обрадовал пустоты туннеля, вмял в ноздри табак, не расчихался теперь, а словно бы растворил в себе сущность рыжих крошек, в задумчивости или в забытьи рассматривал крышку табакерки, рисунок, вытисненный на золоте ее. Пробормотал:

— Нормы, значит, есть, какими тебе нельзя пренебрегать. Не лезть куда не надо. Тем более из-за прекрасных глаз. А ты горазд. Да, горазд… От синего поворота третья клеть… Четвертый бирюзовый камень на рукояти чаши…

— Что? Что? — взволновался Шеврикука. — Что ты бормочешь? Какая такая чаша?

— А такая… — пропел Илларион сам себе, о Шеврикуке он будто бы опять забыл. — Она есть.

— Откуда ты знаешь?

— Откуда! Откуда! Будто Федька Тутомлин не ходил у меня в должниках. Будто он не проводил меня лабиринтом к своим кальянам!

— А чем же открывается та чаша?

— А бинокль? Про бинокль перламутровый ты забыл? Ты что? Ты что ко мне пристал? Что ты из меня выпытываешь? А ну брысь! — Илларион словно выходил из забытья. — Все. Кончили. Еще раз выпьем на посошок — и разошлись. А то вдруг он передумает рыться в Приорате в своих мальтийских реликвиях и возвратится. Будет во гневе. Это я от табака разнежился.

Илларион защелкнул золотую табакерку, упрятал ее под плащом.

Но снова со стороны замка послышались шаги. Эти были быстрые и тяжелые. Кто-то бежал. Бежал так, словно за ним кто-то другой гнался. Или другие. Освещенное место в туннеле бегун увидеть наверняка никак не ожидал и уж тем более не ожидал обнаружить здесь сосуды и закуски на раздвижном столике. То ли удивление, то ли желание проявить себя перед незнакомцами личностью бесстрашной или хотя бы мужественной заставило бегуна утишить скорость и перейти на пеший шаг. Но, похоже, его никто и не преследовал. Злые овчарки не лаяли. И из пищалей в спину не стреляли. Возле Иллариона и Шеврикуки бегун-ходок не остановился, не кивнул им, хотя бы на всякий случай, а последовал дальше, прибавив в движении. Это был моряк, на вид — крепыш, покрупнее императора, в свежих клешах и матроске, в автомобильных очках, название корабля на ленточке бескозырки Шеврикука не успел прочитать.

— Ни с какого он не корабля, — шепнул Илларион. — Александр Федорович…

— Александр Федорович?

— Он самый. Керенский. Интересно, он-то почему решил опять отправиться в бега? И кто его выпустил?

Илларион с проявленным подозрением покосился на то самое место, откуда протискивалось в подземный ход косматое существо Ухо для Надзора. Камни там лежали плотно, свет из щелей не сочился, запахи чьего-либо дыхания или чьей-либо некошеной бороды оттуда не доходили.

— Вот выйдет история, если наш матрос в парке или на пристани столкнется с императором. — Илларион позволил себе улыбнуться.