Остановка

Поблизости от сооружения были сметены в кучу и подожжены опавшие листья. Возле костра в шезлонге сидел, закинув ногу на ногу, Вадим и меланхолично следил за голубоватым дымком, относимым от него легким движением воздуха.

Разумеется, он должен был удивиться, увидев меня, и удивился наверняка, но виду не подал и даже не приподнялся в кресле, нарочито удерживая ноги в прежнем положении. Больше того, он и не подумал предложить мне присесть.

– Как там на море?
– спросил Вадим с издевкой.

– Хорошо, я думаю.

– Что ж вы так рано вернулись?

– Оставьте этот тон, пожалуйста. И дайте мне стул.

– Ах, виноват.

Он поднялся и пошел к дому, бросив на ходу:

– Занимайте кресло. Я себе принесу.

И он притащил стул и сел на него так, что спинка оказалась впереди. На спинку он уложил руки и, опустив на них подбородок, уставился на меня теперь уже с подчеркнутым любопытством.

– Чему обязан?

– Вадим, вы наломали дров.

Он сделал неопределенную гримасу.

– Вы так думаете?

– Я знаю. Я видел Лену, виделся с ее родителями, говорил с Полиной Антоновной.

– Разве вы уже на пенсии?

– При чем тут пенсия?

– Любимое занятие пенсионеров - чужие дела.

– Между прочим, вы пока в возрасте цветущем, а к чужим делам проявляете интереса побольше любого пенсионера.

– Один - ноль в вашу пользу.

Эта миролюбивая фраза меня приободрила.

– Неужели это вы так расстроили Сергея Ильича?..

– Чем?
– спросил он резко.

– Вы были у него? Говорили с ним?

– О чем?

– О его мнимом отцовстве.

Теперь он смотрел на меня жестко.

– Кто вам сказал?

– Я могу предполагать.

– А сказал кто? Перепахин?

– Не уходите от ответа. Я спросил.

– Вот вам ответ. Я никогда не говорил с Сергеем Ильичом о том, что он отец Лены.

Вадим произнес это так подчеркнуто, почти скандируя, что я не мог не поверить ему.

– Извините.

– Прощаю. Вы были у Перепахина?

– А вы знаете, что с ним?

– Это весь участок знает. Его вон оттуда вывезли, с соседнего квартала.

То, что дача, на которой нашли полумертвого Перепахина, находится так близко от пристанища Вадима, я не ожидал.

– Да, он в больнице.

– Вы были у него?

– Был.

– Живой?

– Да, приходит в себя.

– Ничего не помнит, конечно?

– Откуда вы знаете?

– С ним всегда так. Наберется, и память отшибает.

На этот раз было, конечно, не как всегда, но об этом я не сказал. Напротив, согласился.

– Да, с памятью у него неважно.

– А вы его наслушались.

– Почему?

– Уверен, вы от него заявились.

Проницательность Вадима раздражала меня.

– Не имеет значения, от кого я пришел. Важно, зачем.

Он изобразил поклон.

– Я весь внимание.

– Я уже говорил. Вы наломали дров. И я хочу знать, неужели вы в самом деле верите в то, что Лена дочь Сергея Ильича?

Он поднялся и сделал шаг ко мне. Признаться, я не понял его движения и отодвинулся невольно. Но он всего лишь нагнулся и достал из-под шезлонга бутылку, которую я раньше не заметил. Бутылку он неторопливо поднес ко рту, сделал глоток и только после этого усмехнулся.

– Что это вы отпрянули? Испугались?

Признаваться не хотелось.

– Ответьте мне, пожалуйста.

– Ну, если это вас так заинтересовало... Да, я верю. Я даже уверен. Довольны?

И он чуть покачнулся, опускаясь на стул.

– Вы... пьяный?

– Предположим.

– Понятно.

– Что вам понятно?

– На трезвую голову такое не выдумаешь.

– О моей голове не беспокойтесь. Она в порядке. Это вы неудачливый сыщик, вынюхиваете, вынюхиваете, а все без толку. А я собрал доказательства. С математической точностью.

Мое раздражение усилилось.

– Я говорил с Наташей...

Это его рассмешило.

– Нашли кому верить.

– А зачем ей скрывать? Теперь, когда Сергей умер.

– Как зачем? Она мужу наврала. Вот и боится правды.

– Вы это серьезно?

– Я собрал факты, - повторил он упорно.
– У меня доказательства.

– Я знаю, как вы их собираете.

– Чем вам мои методы не нравятся?

– Зачем вы вырвали страницы из дневника?

– Какого еще дневника?

Если он и притворялся, то очень умело.

– Из дневника Сергея, который вы видели у Полины Антоновны.

Вадим снова встал.

– Это еще что?

– Вы прекрасно знаете. Почему же вы не предъявили это доказательство? Или оно опровергает все предыдущие?

Я тоже поднялся. И тут он заорал:

– Послушайте, вы! Вы чокнутый? Да? Я в глаза никаких страниц не видел.

Конечно, ему было невыгодно признаваться, но чтобы так вскипеть...

– Значит, вы не вырывали страниц?

Не знаю, каким образом он взял себя в руки. Видимо, это было выгоднее, полезнее.

– А что там было, на этих страницах?

Сказать правду значило лишиться всех преимуществ в разговоре.

– Там говорилось о настоящем отце, - рискнул я.

– Плевать. Мало ли что написать можно...

– Он писал для себя.

Вадим не спорил. Он взял вилы, прислоненные к стене дома, и поворошил затухающие листья. Дым повалил сильнее.

– Чушь. Ладно.

– В том-то и дело, что не ладно. Прекратите лихорадить чужую жизнь. И жене голову забивать.

Я не ждал положительного ответа на эти слова, но он согласился:

– Ладно.

Это было сказано так покладисто, что я мысленно поблагодарил его. Я всегда предпочитаю худой мир доброй ссоре и готов откликнуться на каждое миролюбивое слово. Я только не придал достаточного значения быстроте происшедшей в нем перемены.

"Он вспыльчив, груб, может быть, и корыстен, но легковерен, неудачлив. Может быть, Лена оценивает его вернее, чем другие..."

"Хлюст!" - прозвучало вдруг в голове настойчивое, злое, перепахинское.