Остановки в пути

Какой-то пес поднимает лапу и писает на дерево рядом со скамейкой. Маленькая грязная дворняжка, лохматая, шерсть даже на глаза падает. В ее движениях, во взгляде, во всем поведении читается какое-то равнодушие, она будто всем говорит: «А идите вы к дьяволу! Очень я вас испугалась! Очень вы мне нужны!» Я хочу погладить пса, протягиваю к нему руку. Он отскакивает и угрожающе рычит.

— Да ладно, — успокаиваю я его, — иди сюда. Я тебе ничего не сделаю, правда.

Пес вопросительно смотрит на меня и замирает.

— А тебе хорошо в Америке?

Пес уселся на землю и принялся чесать за ухом задней лапой. Подняв морду и сосредоточенно глядя в пространство, как будто обдумывая мой вопрос.

Ровно за три недели до того, как я последний раз прихожу в Публичную библиотеку, мы выезжаем из квартиры. В школе я сказался больным, чтобы помочь уложить наши пожитки, но вместо этого еще утром пробую улизнуть.

— Как? Ты что, гулять уходишь? Сейчас? — мама просто теряет дар речи.

— Совсем спятил! Эгоист! Если бы тебе уже пятнадцать не стукнуло, я бы тебя точно выпорол! — кричит отец. — Да чего там, я и сейчас тебя выпороть могу!

От меня возмущение родителей отскакивает как от стенки горох. Вот в прихожей зевают в ожидании чемоданы и сумки, вот мама, как ревизор, обводит квартиру оценивающим взглядом, вот пустые шкафы — все, что из них выгружено, громоздится на кроватях, с которых сняли постельное белье, вот наша жалкая посуда, кое-как сваленная в полиэтиленовые пакеты… Все двери открыты, в коридорах переступаешь через груды вещей — все как почти год назад, как пять, как шесть, как восемь лет назад… Каждый раз одно и то же. Я задыхаюсь, мне хочется вырваться отсюда, из этого запустения, бежать от бестолковщины, от суеты. Я больше не хочу!

Мама мне что-то раздраженно доказывает, набивая вещами бежевую спортивную сумку. Отец заслоняет мне дорогу.

— Я свои вещи уже собрал! — заявляю я. — Да и собирать нечего, все равно у нас ничего нет, а потом еще половину выкинем! Как обычно…

— Ладно, в следующий раз еще один чемодан в зубах потащишь, — говорит мама. — Челюсти у тебя молодые, здоровые…

— В следующий раз? Окей! — соглашаюсь я, несколько раз щелкнув зубами. — А сейчас я гулять пойду. Тут мне делать нечего.

— А мог бы нам помочь — вот, скажем, туалет почистить, чтобы не стыдно было сдавать квартиру хозяину. А то он неизвестно что о нас подумает… И вообще, не тебе одному тяжело!

— А мне по барабану! А что хозяин подумает, мне плевать!

Я отталкиваю отца, бросаюсь к выходу, но на лестнице оглядываюсь. Отец стоит на пороге, вид у него не злой, скорее расстроенный. На лбу поблескивают капли пота.

— Вернусь к обеду! — выкрикиваю я низким, хриплым, почти как у взрослого, голосом.

На улице я глубоко перевожу дыхание. Мое уныние быстро проходит, рассеивается, как кошмар. Открытые чемоданы захлопывают где-то далеко-далеко, в каком-то другом мире, а я тем временем сижу в автобусе и еду в деловой центр города.

Мы уезжаем из Бостона, но вроде не по-настоящему. Просто переселяемся в соседний округ, в Бруклайн, [49] всего-то в каком-нибудь километре от нашей прежней квартиры. Там живут наши друзья Людмила и Натан Фишлеры с восемнадцатилетним сыном Алексом и с дедушкой Шлоймо, которому уже девяносто стукнуло, — отцом Натана. Мама знакома с Натаном больше двадцати лет. Он когда-то вместе с ее братом учился в институте, долго за ней ухаживал, но мама предпочла отца, а он потом женился на Людмиле. Но все-таки остался «другом семьи».

49

Городок в штате Массачусетс, предместье Бостона.

Фишлеры уже три года как обосновались в Америке. Натан, по профессии экономист, в Ленинграде работал главным бухгалтером на крупном предприятии. А в Бостоне ему пришлось довольствоваться местом счетовода в филиале какого-то страхового общества. День за днем подсчитывает он на калькуляторе количество и сумму всех убытков в штате Массачусетс. Результаты заносит по районам и округам в заранее заготовленные статистические таблицы. «На большее я с моим английским рассчитывать не могу», — пояснил он нам однажды. Людмиле, которая в Ленинграде преподавала русский и литературу в средней школе, не оставалось ничего другого, как записаться на государственные курсы чертежников — вдруг потом найдет работу.

Фишлерам мы обязаны тем, что вообще сумели обосноваться в Бостоне. Когда год назад мы переселились сюда из Нью-Йорка, они приютили нас у себя, пока мы квартиру не нашли, и вот мы опять к ним. Тесновато будет, ничего не поделаешь.

— У Натана широкая душа, — говорит мама, — он просто полмира готов вместить. Не душа, а широкая плодородная равнина. Жаль только, что жене его не всегда удается равнину эту забором обнести и рвами окружить, чтобы слонов отогнать.

Часа два я блуждал по улицам Бостона. Когда возвращаюсь, примерно к обеду, меня встречают ледяным молчанием. Собранные чемоданы и сумки стоят в прихожей. Родители сидят на диване, очень прямо и совершенно неподвижно, как две древнеегипетские статуи. Они не произносят ни слова, но вполне достигают своей цели: я сразу начинаю ощущать себя бессердечным эгоистом.

Я сбивчиво прошу прощения.

— Я больше так не буду, — смущенно бормочу я.

Но родители по-прежнему молчат.

— Понимаете, когда я из дома убежал, я просто хотел вырваться, больше ничего. И только потом, уже в городе, понял…

— Знаешь что, — перебивает меня мама, — закрой рот!

В час дня заявляется хозяин, солидный господин с седыми бакенбардами, и обходит квартиру, проверяя, все ли в порядке.

— М-м-м, — мычит он в каждой комнате, прищелкивает языком, кивает. — Окей, лучше не бывает. Жаль, что вы уезжаете! Таких воспитанных и аккуратных жильцов у меня никогда не было. Вы и представить себе не можете, как я намаялся с пуэрториканцами! Слушайте, да зачем вам вообще уезжать?

— Мы перебираемся в Филадельфию, — объясняет мама. — Муж там хорошую работу нашел.

— Тогда удачи, — любезно произносит хозяин, принимая ключи. — Я бывал в Филадельфии. Красивый город, ничего не скажешь.

— Ты что, спятила? — вполголоса рычит отец, когда мы с чемоданами спускаемся по ступенькам. — Чего это тебе в голову взбрело? Какая к черту Филадельфия? Мы же в Бруклайн переезжаем, всего в пяти минутах ходьбы. А если мы с ним на улице столкнемся?

— А мне просто название понравилось. «Филадельфия», похоже на торт.

— Нам твой торт может дорого обойтись! — выпаливает отец свистящим шепотом, как будто хозяин наверху, в нашей бывшей квартире, может нас услышать, а тем более понять: мы говорим по-русски.

— Слушай, хватит, надоел! — Мама ставит чемоданы на землю, чтобы отдышаться. — Ты год от года все больше с ума сходишь, просто параноик, по тебе психушка плачет. Вот сейчас я себя спрашиваю: интересно, а чего это я вечно на тебя злилась, могла бы просто над тобой смеяться! Он что, нас теперь убьет? В тюрьму посадит? Что я должна была сказать? Правду, что ли?