Остановки в пути

Я заранее знаю, что за этим последует: сейчас отец прочитает маме целую лекцию о коварстве рода человеческого, о том, какие бывают сволочи, хоть на вид и совершенно безобидные, и как мы можем пострадать от ее длинного языка. А мама на это возразит, что вот мы, мол, уехали из Союза десять лет назад, а у него до сих пор навязчивая идея, что за ним КГБ следит. Но, к моему удивлению, отец ворчит:

— Да ладно! Все едино! — берет два самых больших чемодана, со стоном поднимает и пыхтя устремляется в Бруклайн, навстречу указателю, на котором значится: «Вы пересекаете границу округа».

Рюкзак, который я тащу, тянет меня назад, словно какой-то невидимый великан, похваляясь своей силой, удерживает меня на месте. Лямки больно врезаются в плечи, как будто они из тонкой проволоки. В рюкзаке у меня пишущая машинка, на которой я уже давненько не печатал писем. Иду и считаю шаги. Два шага — метр. Еще десять минут идти, еще пять…

Чтобы не разныться, заставляю себя вспомнить о массивном бетонном многоэтажном монстре городской автострады, протянувшейся через весь центр Бостона как безобразный рубец. Под ее содрогающимися от грохота пролетами вечно разит спиртом, мочой, рвотой и отбросами. У близлежащего рынка, на клочке земли, загаженном мусором и усыпанном осколками битого стекла, бездомные возвели целый городок из картонных коробок и деревянных ящиков. Хорошо хоть, я им ночью компанию не составлю. Да, и говорить нечего: мне везет.

Мы звоним раз, другой, третий, и только потом нам открывает Людмила Фишлер. Уже по выражению ее лица и дрожащему голосу понятно: случилась беда.

— Входите, — шепчет она. — Будьте как дома. Пожалуйста, располагайтесь, — произносит она траурным тоном.

Мы втаскиваем вещи в гостиную. Все семейство Фишлер в сборе. Натан, которому уже под пятьдесят, похож на боксера-тяжеловеса, а на самом деле он мягкий, стеснительный, мне ли не знать. Но сейчас он нервно расхаживает по комнате, и вид у него взволнованный, и правда как у боксера перед важным финальным поединком. Алекс сидит на диване полуголый, босой, в одних шортах в белую и голубую полоску. Чего это он так? — я же знаю, у них все всегда чинно, в одних шортах не походишь. И точно, мама его строить начинает:

— Оденься, хоть бы перед гостями постыдился.

Но Алекс у них в семейке черная овца, можно подумать, весь сыр-бор из-за того, что он рубашку надевать не желает.

— Нет, вы только посмотрите! — кричит Натан.

Я еще ни разу не слышал, чтобы он кричал.

— Считает себя взрослым, а ведет себя хуже первоклашки!

Это он Алексу.

— Вот у людей и правда проблемы, крыши над головой нет. — Он простирает к нам правую руку. — А ты себе проблемы выдумываешь. Как последний идиот! И все только чтоб родителей позлить. Господи, ты что, не слышал, что мама сказала? А ну надень рубаху!

Да, странно нас сегодня встречают… Мы так поражены, что, побросав вещи, замираем посреди гостиной и не двигаемся с места.

— Да пусть без рубашки ходит, нас это совершенно не смущает, — оторопело произносит мама.

Она довольно растерянно переводит взгляд с Натана на Людмилу, с Людмилы на Алекса, с Алекса на дедушку Шлоймо, который, как всегда, неподвижно сидит в кресле за круглым столом и курит свою трубку. Вот он точно одет, как полагается, — в костюме с галстуком. Я знаю, что он почти слепой и такой слабенький, что едва ходит. Одеваться для него, наверное, каждое утро мука мученическая. Он худенький-худенький, вроде сушеного кузнечика, который человеком только притворяется.

— Да что случилось-то? — спрашивает отец.

— Может быть, мы не вовремя? — подхватывает мама. — Может быть, нам другое пристанище поискать?

— Нет! — восклицает Натан. — Ни за что! Ну, сын у меня дурак набитый, но вы-то почему из-за этого страдать должны?

— Никуда мы вас не отпустим, — вставляет Людмила.

— Нельзя гостей выгонять, — резюмирует дедушка.

— Да вы садитесь, садитесь, — приглашает Алекс. — Расслабьтесь, насладитесь нашим маленьким спектаклем. Правда — ни радио, ни телевизора не надо.

— Идиот! — рычит Натан. — Идиот, каких…

— Господи, Натан, да что случилось-то? — перебивает его мама.

— Сынок нас сегодня утром осчастливил, — объясняет Натан, — объявил, что идет добровольцем в армию. На три года!

— Я иду в морскую пехоту, — поправляет Алекс. — Это вам не армия. Это элитные части.

— Бедный мальчик, — всхлипывает Людмила.

Мои родители ошеломленно смотрят на Алекса, как на инопланетянина. И молчат. Даже отцу, который готов кому угодно прочитать целую лекцию на какую угодно тему, ничего в голову не приходит.

— Господи, ну почему он так с нами, за что? — рыдает Людмила. — Ну, за что, чем мы заслужили?

— Я уже несколько часов вам пытаюсь втолковать, — вставляет Алекс. — Но вы же слушать не хотите.

— Мы этот бред слушать не желаем! — взрывается Натан. — Это и понять нельзя нормальному человеку!

Алекс пожимает плечами и заговорщически подмигивает мне, как будто говоря: «Ну, ты-то меня понимаешь!» И правда, я знаю, почему он это делает, он меня в свои планы уже несколько недель назад посвятил. «Тебе, и больше никому!» — сказал он, доверив мне свою тайну. Я ему даже честное слово дал, что не разболтаю.

Как сейчас помню, Алекс долго разглядывал себя в большом зеркале в гостиной, а потом вдруг спрашивает:

— Кого ты видишь в зеркале?

— Нас обоих, а то кого же? — откликнулся я.

Он раздраженно хмыкнул и отмахнулся, а потом нетерпеливо схватил меня за руку.

— Да нет, ты на меня как следует посмотри!

Я уставился на его отражение в зеркале: он был симпатичный, загорелый, с тонкими, будто кистью прорисованными бровями, с точеным орлиным носом и карими глазами.

— Крутой парень, да? — неуверенно произношу я: черт его знает, чего он хочет от меня услышать.

— Да не то!

— Эмигрант, который может за себя постоять? Который не сдается?

— Да ладно тебе, что за бред!..

— Еврей?

— А что, похож? — Он провел пальцем по горбинке на носу.

— Да нет… Не то чтобы очень… Ну, может, немного, так…

Что-то мне надоела эта игра в загадки.

— Ну, и кого ты видишь?

— Слушай, да что ты пристал! Нормальный парень, и все!

— А вот и нет! — Он, торжествуя, воздел указательный палец и отвернулся от зеркала. — Не нормальный, не нормальный. Я слабак. И физически дохлый какой-то, и силы воли у меня нету. Меня в детстве лупили одноклассники. А когда «жидом» обзывали, я только жалко улыбался, вместо того, чтобы дать по морде. Ни самолюбия, ни самодисциплины, ни воли!

Не может быть! Это Алекс-то, который хвастался, что уже с несколькими женщинами переспал, который так здорово рассказывал неприличные анекдоты, Алекс, который так классно играл на гитаре и пел песни Высоцкого, Алекс, который научил меня играть в покер и с которым я впервые попробовал виски, Алекс, супермен, которым я восхищался, — это Алекс-то о себе такую чушь несет? Ну, и как прикажете это понимать: бред это все или наоборот, это все круто, круче не бывает? На всякий случай, я заухмылялся и захихикал, ничего лучше мне в голову не пришло.