Остаток ночи в её бокале

Приходили они и в другие дни. Рассказывали о монастыре, о святых, всякие интересные притчи. Для Эммы это было необычно и ново. Она постепенно набиралась сил, восстанавливалась. И с нетерпеньем ждала прихода своих новых приятельниц – Веры и Надежды. Иногда её навещала соседка Наталья Семёновна с выпечкой и пловом в контейнере.

В палате Эмма пролежала ещё полгода. Она уже начала вставать, выходить в коридор, прогуливаться в больничном дворе.

На её тумбочке появились Библия и молитвослов. Она стала заглядывать в эти книги, понемножку читать. Ей было не очень понятно всё это. Сложно как-то. Но постепенно что-то стало проясняться. Появилось много вопросов, новые мысли роились в голове.

Однажды к ней в палату вошли сразу три врача. Эмма равнодушно глянула на них. Какие-то они невыразительные, стандартные, – мелькнула мысль.

– Как сегодня наше самочувствие? – бодро спросил один из них, и сам же ответил: – Прекрасно, прекрасно. А вот это Альберт Николаевич, психолог, – он кивнул на другого. – Альберт Николаевич, побеседуйте с нашей больной, какая-то она грустная всё время.

Психолог придвинул к Эмминой кровати стул, опустился на него как-то очень уж осторожно, озабоченно глянул ей в глаза и мягко спросил:

– Как вы сегодня спали, дорогая?

Ого, я уже подорожала! – мысленно усмехнулась Эмма, и ответила:

– Нормально.

– А что вам снилось?

– Мадагаскарка, – неохотно сказала она.

– Это что же за дама такая, мадагаскарская? – спросил психолог.

– Это растение.

– Да? – оживился психолог. – Вам снится растение? Красивое, наверно? И что вам слышится в этом слове: мадагаскарка?

– Ад, гарь, кара. А растение отвратительное.

Эмма зевнула. Психолог замолчал и переглянулся с врачами. Взгляд его упал на тумбочку с книгами.

– Что вы читаете? – спросил он.

– Библию, – ответила она.

– Да? И что там?

– Вначале было Слово.

– А что такое «слово», как вы думаете? – не отставал психолог.

– Слово, это такая штука, которая может убить, уничтожить, ранить, а может исцелить, воскресить, создать. Мощная такая штука, – с нервозно, с агрессией заговорила Эмма. – Словом можно запрограммировать людей и сподвигнуть на государственный переворот.

Врачи снова переглянулись. Один из них сказал:

– Всё-всё-всё. Наша больная устала.

– А когда вы меня выпишите? Я уже здесь почти прописалась, – воскликнула Эмма.

– Ну, вам ещё полежать надо, полечиться, – сказал один из них.

– Назначу ей антидепрессанты, – тихо сказал коллегам психолог.

Эмма снова потеряла счёт дням и неделям. Развлекала себя прогулками, часами стояла у зеркала в туалете – смотрела и не узнавала себя. С изумлением вглядывалась в отражающегося подростка с желтоватым прозрачным личиком, с огромными глазами – нет, разве это её глаза? У неё были болотного цвета, с поволокой, а у этой – ярко изумрудные! А волосы, где же её длинные кудри шоколадного цвета? Здесь лишь короткие пегие вихры! Её обкорнали, волосы потеряли цвет и перестали виться! Что это, она это или не она? Во, изменилась. И не только внешне. Эмма ощущала себя другой. Другие эмоции, мысли, всё не такое, как прежде. Она ли это, сорокалетняя женщина, видавшая виды?

Это же школота какая-то в зеркальном стекле зависла!

Однажды ей сказали, что будут готовить к выписке. Эмма растерялась. Она желала этого, но ей вдруг стало страшно. Ей не хотелось ничего прежнего. Да и одежды у неё не было – больничная пижама, тапочки. А на прогулки ей выдавали сапоги большого размера – дутики, и длинный пуховик с капюшоном. Во всём этом она вяло бродила по больничному двору, никого и ничего вокруг не замечая.

Свои страхи она попыталась утопить в чтении Библии и Евангелия. И в разговорах с Верой и Надей, которые трижды в неделю приходили.

– Куда я теперь, как, инвалид, у меня бывает слабость и обмороки, я не хочу, не могу, мне страшно!

– Ничего не бойся, – говорила молоденькая востроносая Вера. Её карие глаза в обрамлении густых тёмных ресниц весело искрились.

– Мы тебя возьмём с собой, – заверила Надя, сероглазая, с ямочками на щеках. Низкий её грудной голос успокаивал. Она была полная, мягкая, все линии её тела закруглялись, и было в ней что-то от свежеиспечённого большого пирога .

– Мы о тебе много рассказывали матушке, мы все за тебя молились, – сказала Вера. – Матушка София благословила нас пригласить тебя к нам в монастырь погостить.

– Ты поправишься, окрепнешь на парном козьем молоке и свежих яичках, – подхватила Надя.

И вот наступил этот день. Послушницы привезли ей одежду – длинную тёмно-зелёную юбку, зелёный платок, тёплые лосины и носки, полусапожки, дублёнку, варежки. Одежду с монастырского склада, пожертвованную прихожанами. Всё привезённое было подобрано по размеру Эммы. Прихожане часто жертвуют монастырям свои лишние вещи.

Она медленно переодевалась в палате. Одежда приятно пахла пижмой и апельсиновыми корками. А, это от моли, – поняла Эмма. Обе послушницы ждали её в приёмной с большими пакетами – там была верхняя одежда.

Вот такая знакомая лестница с перилами кофейного цвета. Кремовые стены. Она прощалась со всем этим, надоевшим и таким уже привычным. Жизнь здесь была как в аквариуме, устоявшаяся, сонная, и прозрачно-призрачная. И это – уже минувшее.

Они шли по тихим снежным переулкам, снег глушил звуки. Эмму с двух сторон держали под руки Надя и Вера. Эмма с удивлением смотрела на белоснежные газоны, на высокие дома с холодными стенами, на окутанные ватой снега деревья. Она раньше никогда ничего этого не замечала. Только давно-давным, в детстве, когда бабушка зимой повезла её к знакомому врачу на консультацию. Но и тогда она всё это видела не совсем так. Не так ярко и выпукло.

В метро была толкучка. Она уже давно не ездила в метро. Её начало подташнивать, закружилась голова, и Эмма чуть не упала. Спутницы подхватили её под руки. В вагоне было тесно, но вскоре народ стал выходить, и Эмма села. С трудом вздохнула.

Потом был автобус, электричка. Сошли с поезда, когда уже стало темнеть. Шли через лес. Высоченные сосны с белыми пушистыми заснеженными лапами, тишина, протоптанные в снегу дорожки. Эмма сильно устала. Но вскоре усталость прошла.

Вот уже вдали стал виднеться просвет. А это что такое, замаячило что-то кирпичное, какие-то здания. Каменная белёная стена, за ней – строения, трёхэтажный широкий дом, поодаль ещё домик, высокое что-то…

– Вон уже и монастырь виднеется, – весело сказала Вера. – Вон там наши кельи, а там – гостевой дом, а там вон – колокольня, а слева – наш храм, – размахивала она рукой в синей варежке.

– Всё, почти пришли, – произнесла Надя низким грудным голосом.

На какое-то время Эмма отключилась. Двигалась по инерции. Давали себя знать усталость, болезнь, непривычность. Пришла в себя уже в монастыре. В небольшой прихожей её спутницы снимали с неё дублёнку. Вошла женщина лет сорока в просторной чёрной одежде, в апостольнике и с большим крестом на груди. Бледное тонкое интеллигентное лицо, очки в тонкой металлической оправе, глубокие серые глаза.