Осторожно, спойлеры!

Мама улыбнулась с надеждой. Его подмывало рассказать про Эйприл, про свой восторг, желание и сожаления, но не матери. Чем меньше родители знают о нем, тем меньше будут критиковать.

– Нет, – заверил он и положил салфетку рядом с тарелкой. – Извини.

Когда за столом воцарилось молчание, он не торопился его нарушить.

– Ты выбрал следующую роль? – наконец спросил отец.

Большим и средним пальцами Маркус принялся крутить стакан с водой.

– Пока нет. У меня есть несколько предложений, и я читаю несколько сценариев.

Лоуренс оставил тарелку и теперь в упор смотрел на сына. Ветерок из открытого окна шевелил его седые волосы – еще достаточно густые, что предвещало успешную для Маркуса возможность в будущем получать роли седовласых красавцев. Пальцами Лоуренс аккуратно причесал растрепавшиеся пряди.

Перед самым отъездом в колледж Маркус наконец заметил скраб для лица и бороды под раковиной в ванной. Этот продукт точно не принадлежал ему. Сбитый с толку, он взял баночку и с недоумением смотрел на нее, пока не понял правду.

Его отец все-таки придает значение внешности. Хотя бы немного.

Тогда Маркус торжествовал, обнаружив доказательства того, что Лоуренс обладает тщеславием, хоть и незначительным по сравнению с сыновней одержимостью красивой внешностью и хорошим уходом. Маркус дразнил отца этой помадой несколько месяцев к явному смущению Лоуренса и делал это, используя отцовскую коронную фразу. «Vanitas vanitatum, omnia vanitas, pater», – говорил он нараспев при каждой возможности. «Суета сует и все суета, отец». На латыни для пущей вредности.

Каждое повторение этой колкости было сладким и горьким одновременно, как кумкваты с чахлого деревца в их маленьком дворике, которые он ел целиком.

Однако он больше не непослушный несчастный подросток. Как бы сильно ни было искушение, он не станет рассказывать о предложенной роли, на которую никогда не согласится, учитывая отношение режиссера к женщинам на площадке и действительно ужасный сценарий фильма.

– Я еще обдумываю варианты, – честно признался он родителям.

– Надеемся, на этот раз ты выберешь что-нибудь такое, что мы сможем смотреть, – покачала головой мать, поджав губы. – До того как мы ушли на пенсию, мадам Фурье каждую неделю рассказывала нам об этом отвратительном сериале. Во всех подробностях. Несмотря на то, что сюжет противоречил истории, мифологии, литературным традициям и вообще здравому смыслу.

Лоуренс вздохнул.

– Ей нравилось нас мучать, как только она узнала о твоем участии. Французы могут быть пассивно-агрессивными.

Его родители переглянулись, закатили глаза и засмеялись. Было что-то особенное в этом нежном веселье, в том, с какой легкостью они оба отмахивались от семи лет стараний, усилий и упорным трудом завоеванных достижений…

Однажды на съемках Маркус неудачно упал с Румпельштильцхена, и у него треснула пара ребер. Сейчас ощущение было похожее, будто грудная клетка вдавилась внутрь.

До сегодняшнего дня родители не видели его почти год. Не ели вместе с ним и того дольше. Несмотря на предполагаемое желание побыть с ним, скучали ли они по нему по-настоящему хоть мгновение? Может ли он вообще назвать то, что они испытывают к нему, любовью, когда они даже не понимают и не уважают то, чем он занимается, кем является?

Он открыл рот и вдруг начал рассказывать о той самой роли. О том самом сценарии, который они возненавидели бы даже больше, чем «Богов Врат», если такое возможно.

– Мне предложили роль Марка Антония в современном ремейке «Юлия Цезаря», – сказал он беззаботно. С ленивой насмешкой, неприятно знакомой им всем. – Режиссер хочет сделать Клеопатру главным протагонистом всей истории.

Самым худшим, самым спекуляционным способом, конечно. Маркус сказал своему агенту, что лучше вернется к работе барменом, чем к работе с этим режиссером и с этим сценарием.

Смотреть на то, как Эр Джей и Рон семь лет сознательно коверкали написанных Е. Уэйд Юнону и Дидону, было достаточно больно. И теперь не было нужды тратить свое время и талант – каким бы он ни был – на еще одну историю, готовую приравнять женские амбиции к непостоянству и злобе. Грубые сексуальные сцены, многочисленные и в лучшем случае по сомнительному согласию, были всего лишь ядовитыми вишенками на торте, уже отравленном токсичной маскулинностью.

Нет, он и близко не подойдет ни к этому мизогинному фильму, ни к этому гениальному хищному режиссеру. Однако почему-то он все говорил и говорил.

– Они все вампиры, конечно же. О, и Цезарь каким-то образом возвращается после того, как его пронзили колом. И, жаждущий мести, он начинает одного за другим убивать сенаторов самыми жуткими способами. – Выдав свою самую безмозглую улыбку, Маркус провел пальцами по волосам. – Стилистически это в духе Марка Долана и Дэвида Боуи, так что мне подведут глаза, а в сцене монолога «О, римляне, сограждане, друзья!» на мне будут только блестки в стратегических местах и улыбка. Я решил, что лучше запастись куриными грудками заранее, верно?

В столовой повисла мертвая тишина, и он на мгновение крепко зажмурился.

Черт. Черт!

Определенно, он до сих пор остался говнюком-подростком. Который бьет, когда ему больно. Изображает худшего в мире сына. Говорит правду, чтобы причинить максимум страданий, потом придумывает то, от чего родители придут в ужас.

Ему тридцать девять лет. Пора прекращать.

– Ты… – начал отец и сглотнул. – Ты рассматриваешь эту роль?

Он почти сказал это. Почти пожал плечами и ответил: «Почему нет? Режиссер говорит, что я фантастически выгляжу в костюмах».

Если он продолжит так сильно стискивать стакан с водой, тот треснет. Маркус очень аккуратно поставил стакан, поочередно оторвав пальцы от хрупкого стекла.

Правда. На этот раз он скажет им неприукрашенную правду, без притворства, призванного защитить его.

– Нет, пап, – произнес он. Его голос звучал ровно. Бесцветно, практически скучающе. Это было все милосердие, на которое он был способен в этот момент. – Нет, я не рассматриваю эту роль. Я сразу же попросил своего агента отказаться. Не потому, что она искажает римскую историю, а потому, что я заслуживаю лучшего как актер, и я требую лучшего от своих режиссеров и сценариев.

Родители снова переглянулись, не находя слов. Наверное, ошарашенные тем, что он считает себя человеком, имеющим определенные стандарты.

– Рада, что ты теперь аккуратнее относишься к выбору, – наконец сказала мать, осторожно улыбаясь. – За исключением этого ремейка «Юлия Цезаря», почти что угодно будет лучше твоего последнего проекта.

Не удивительно, что они считают его самым глупым в семье. Со скрипом отодвинув стул, он поднялся.

– Мне пора идти. Еще раз спасибо за обед.